Длань мертвых

— Не в этом случае. Ракшхитар всего за две ночи убило больше человек, чем ты за шесть лет, — заявляет Никто, двигаясь в мою сторону. Кажется, теперь злость всей его сущности тоже направлена исключительно на меня. Становится страшно и хочется просто спрыгнуть с самолёта, лишь бы спастись от грядущего. — Сдерживая это, Мы только что потеряли семерых из Нас. Да, перед другими проклятиями мы уязвимы, как обычные люди. Впереди Нас ждёт ещё больше жертв, если ты не положишь этому конец. Одним своим прикосновением, — Никто хватает меня за ушибленное предплечье и сдавливает, словно нарочно делая только больнее. Я упираю ступню ему в грудь и отпихиваю подальше, пока не стал громоотводом для его ярости. Всё произошло слишком быстро, рефлекторно. В груди колотится сердце, а я безотрывно смотрю на Никто и жду любое его следующее действие, пока тот прожигает меня взглядом и бездействует. — В твоих руках возможность спасти всех. Но ты всё равно отказываешься помочь Амале избавиться от проклятия?

— Кто такая Амала? — уклоняюсь от прямого ответа. Вряд ли эти существа полезли бы вытаскивать меня из подвалов дяди Сэма, не будь на то действительно важная причина. Например — их беспомощность перед этим проклятием. В конце концов, я ничего не знаю об этом мире дальше прочитанных книг Беррингтона, и подобное имеет место быть.

— Сосуд Ракшхитара.

— Маленькая девочка из Индии, — добавляет Беррингтон. — Может, ты читал недавние новости про события в индийском штате Джамму и Кашмир? Она погубила всю свою деревню, а также военный отряд. Никто удалось её найти и перевезти в Чили — в безопасность. Мы обещали ей, что доставим тебя до заката, но не успели. Из-за этого семь Никто погибли.

— Если ты откажешься помочь Нам, в следующую ночь Ракшхитар окончательно захватит власть над сосудом. Сила проклятия будет расти, и ничто не сможет его остановить. Мы не хотим причинять ещё больший вред ребёнку. Поэтому Нам нужен ты, Томас, — Никто всё ещё пылает злобой, но в его голосе я слышу нотки той самой мольбы о помощи. — Ракшхитар делает свой сосуд неуязвимым для всего, кроме Длани Мёртвых. Уильям сказал правду — Мы обещали Амале, что ты освободишь её, и хотим сдержать слово.

— Смерть — не свобода, — возражаю я и тут же осекаюсь. Невольно смотрю на левое предплечье — туда, где под рукавом чёрной кофты скрываются следы семи попыток вскрыть себе вены. От них осталась только память и хирургический шрам после последней попытки.

— А когда-то ты думал наоборот, — заявляет Никто, неожиданно оказываясь рядом и перехватывая мой взгляд. За пару секунд атмосфера в самолёте кардинально меняется — теперь тут парит жалость. Ко мне. Аж самому становится тошно. — Единственный способ усмирить Ракшхитар — позволить Длани сжечь сосуд. Ты дашь Амале ту самую свободу, о которой желал сам после смерти родных. У тебя есть время подумать до прибытия на остров. Мы поклялись защищать этот мир и надеемся, что ты примешь верное решение.

— Я всё чувствую, — заявляю ему в спину.

— Хорошо, — отвечает Никто, его аура даже ни на йоту не изменяется. — Значит, почувствуешь ярость её проклятия.

Никто уговаривает Беррингтона лечь спать и накрывает его одеялом на соседнем диванчике. Сам усаживается в кресло и не сводит с меня глаз. То, что профессор теперь на пару лишних метров дальше, приносит облегчение — опасная ситуация миновала. В салоне приглушается свет, а по ту сторону иллюминаторов ночь. Я не вижу, но всё равно чувствую на себе изучающий взгляд. Это не доставляет проблем — за шесть лет я привык к постоянному, даже назойливому наблюдению за собой. Напротив, игра в гляделки с Никто помогает почувствовать себя в привычной среде и сосредоточиться. Раз за разом проигрывая ему, я обдумываю всё услышанное, увиденное, пройденное, чтобы самому себе ответить на поставленный вопрос. Сложно. Не уверен, что смогу намеренно убить кого-то, даже если это единственный способ помочь.

— Что значит «Ракшхитар»? — достаточно тихо спрашиваю у Никто через какое-то время, чтобы не разбудить Беррингтона.

— «Защитник» на санскрите. Древнее индийское проклятие. По легенде, Ракшхитар — идеальный защитник, который не смог защитить свой народ от болезни. Теперь он поглощен ненавистью ко всему живому, — существо отвечает на удивление бордо и охотно.

— А что ты такое?

— Однажды ты сам поймёшь, что есть Мы. Равно как все сосуды Длани понимали до тебя.

Полученные ответы не удовлетворяют меня, хотя я нахожу Никто приятным собеседником. Пересаживаться поудобнее не хочется, как и разговаривать — лучше остаться здесь, ведь так безопаснее. Я отворачиваюсь от него и устраиваюсь на полу поудобнее, уткнувшись ногой в ближайшее кресло, а другую подтянув к груди. Теперь вместо брюк охранника на мне самые обычные джинсы, правда слегка потёртые. Давно такой одежды не носил, навевает приятные воспоминания о далёкой, почти забытой жизни. Надеюсь, нижнее бельё на мне прежнее.

Почти засыпая, успокаиваюсь и начинаю привыкать к эмоциональному окружению. Мысли становятся легче, проще и заводят меня в странные размышления. В них прошлое утро кажется словно тысячу лет назад. Прожитые под надзором годы вели меня в никуда, в бессмысленную пустоту. Я жил одним днём, никогда не думая о будущем. После всего случившегося в Чикаго такое казалось правильным — позволить дяде Сэму запереть меня в своих подвалах подальше от мира. Казалось тогда, а теперь прожитые под замком годы видятся одной огромной ошибкой. И вот, благодаря странному сну и сестре я лечу на другой континент, чтобы спасти маленькую девочку через смерть. Это странно, неправильно, но мне понятно её желание. Потому что шесть лет назад сам молил о таком, но мне никто не помог. Тогда я думал, что в смерти действительно скрывалась свобода от проклятия и способ больше никому не навредить. Каждая попытка покончить с собой кончалась неудачей, а мои надзиратели вводили ещё большие ограничения и запреты. Жить хотелось всё меньше, и никто не позволял мне умереть. А потом, когда долгожданный конец был так близок, появилась Кэролайн. Она молодец — всего за пару месяцев смогла притупить мою ненависть к самому себе. Когда же моё безразличие к миру достигло удовлетворяющей её отметки, меня выпустили в особняк и стали изучать в совершенно новых условиях. Если всё сказанное только что правда, то Амалу ждёт судьба в разы страшнее моей, а её проклятие выплеснет свою ярость на весь мир, но сначала Никто и его единый разум принесут себя в жертву в попытке спасти этот самый мир. Я должен помочь им, но больше всего должен помочь Амале, потому что понимаю её. Если найду в себе силы сделать то, о чём меня просят.





***


Следующие несколько часов проходят незаметно, лишь сквозь левые иллюминаторы постепенно пробивается рассвет нового дня. Поспать мне не удаётся — сон словно вообще забыл, что существует. В итоге всё время я провёл в раздумьях и самокопании. За целый год столько не думал, как за эти часы. Парадоксально, но так ни к чему и не пришёл: ни что делать с девочкой, ни после. Всё должно решиться по прибытию. Куда именно — без понятия, а нарушать тишину расспросами у Никто нет никакого желания.

Аура, источаемая существами, постепенно успокаивается, как погода после бури. Только когда она становится подобна безмятежной озёрной глади, мне удаётся прочувствовать последствия этой ночи для них. Они потеряли семерых, а таящаяся в их связи мощь сократилась примерно на пятую часть. Выходит, и без того немногочисленная группа понесла тяжёлые потери. Теперь понятно, что стояло за их болью, и почему мой неоднозначный ответ повлёк такую реакцию. Будь я одним из них и потеряй часть себя, вёл бы себя точно так же. Промедление в моём вызволении стоила им таких потерь сегодня. Неужели следующая ночь станет судьбоносной для всего мира?

Когда солнечный свет во всю заполняет салон, самолёт начинает снижаться. Наверное впервые моргнув за прошедшую ночь, Никто встаёт с кресла и начинает будить Беррингтона. Наблюдая за ними, я замечаю внешнее сходство — существо, как более молодая версия старика. Это добавляет деталей в ранние мелочи и слова Никто о его происхождении, но всё ещё мало информации, лишь гора теорий, которые противоречат друг другу. Из разговоров понимаю, что всех существ зовут Никто. На завтрак одно из них, молодая китаянка, протягивает мне стакан оранжевой жижи и тарелку с сэндвичами. Близость с ней и даже почти физический контакт не вызывают у меня никакой реакции — она вежлива, осторожна и выражает лишь простую человеческую симпатию. Совсем не так, как вели себя люди в Зоне-87, которые от одного моего вида могли наложить в штаны. Аналогичную жижу сам Беррингтон хлещет с завидным энтузиазмом. Тот замечает меня, а я салютую и отпиваю. На деле это оказывается морковный сок.

Приземление встречаю на полу, привычно уткнув ботинок в кресло, лишь бы держаться подальше от Беррингтона. Тот обычный человек, и хоть он знает о Длани, но при его близком присутствии у меня растут неприятные ощущения. Это даёт пищу для размышлений об исключительности, благодаря которой Никто не вызывает аналогичной реакции. И дело тут явно не в том, что они тоже проклятые. Есть что-то ещё. Когда дверь наружу открывается, салон наполняет неожиданно холодный воздух, отчего я застёгиваю кофту под горло и накидываю капюшон. А мне казалось, что в Чили всегда тропическая жара. Надо было на географии учиться, а не на девчонок пялиться. Самолёт пустеет, и лишь тогда потенциальный родственник Беррингтона подходит ко мне.

— Ты помнишь, что Мы тебе не враги? — спрашивает Никто, протягивая мне кожаные перчатки и большой тёмно-серый платок, расписанный чёрными узорами.

— Попросишь быть пай-мальчиком и не отходить далеко? — Я усмехаюсь и поднимаюсь с пола. Разминаясь, иду за существом к выходу из самолёта. Завязав на затылке узел платка, снова покрываю голову капюшоном. Ни разу не привычно, но зато порывы холодного ветерка больше не покалывают лицо, а воздух кажется теплее. Перчатки, напротив, очень даже ничего — кожа тонкая, эластичная, а сидят как влитые. Но самое главное, теперь из открытых участков на мне только тоненькая полоса для глаз, а всё остальное хорошо защищено от случайных прикосновений. Не могу понять — это забота о моём спокойствии или защита окружающих? В любом случае, я благодарен. Как-нибудь потом скажу спасибо за такой подарок.

— Эм, Никто? — зову существо, когда оно спускается с самолёта.

— Мы слушаем, — пара изумрудных глаз и ещё несколько глаз других существ неподалёку смотрят прямо на меня.

— Мне жаль, что Вы потеряли часть себя. Я постараюсь Вам помочь.

— Спасибо, — Никто кивает.

Спустившись по трапу следом, оглядываюсь. Ну здравствуй, Чили — страна холодных августовских ветров! Ответом мне становится очередной колючий порыв в лицо, от которого выступают слёзы. Вокруг пустырь, рядом старенький ангар, недалеко запылённая взлётно-посадочная полоса и яркие домики по ту сторону ограды. Немного не так мне представлялся аэропорт. Я обхожу дожидающегося меня Никто и на приличном расстоянию следую за Беррингтоном в сторону встречающих нас существ, приехавших на двух серебристых ленд роверах. Дефендеры, что весьма забавно перекликается с названием скрытого где-то недалеко проклятия. Смешно получается: американец, англичане, китаянка и вскоре встреченная индийская девочка в закоулках Южной Америки — полностью интернациональное приключение подкинула мне судьба.

Пока идёт загрузка машин сумками из самолёта, а Беррингтон в салоне опять попивает морковный сок через трубочку и рассказывает истории о предыдущих носителях Ракшхитар, я трусь недалеко под неотрывным взором уже пяти Никто. Наблюдая за ними со стороны, вижу отлично слаженную командную работу. Высшим пилотажем становится то, как один из них вслепую ловит брошенные ему в спину вещи так, словно они этот трюк годами репетировали. Когда шоу заканчивается, усаживаюсь в грузовой отсек внедорожника. На переднем пассажирском некстати оказывается Беррингтон, а за рулём мой пуленепробиваемый друг, на руках которого точно такие же перчатки, как и у меня.

Городок за пределами аэропорта скромненький и напоминает американские захолустья, вот только домики компактнее и ярче. А ещё, пока наша небольшая колонна проезжает по узеньким улицам неведанной мне дорогой, я ощущаю простоту, которой буквально пропитано это место и эти люди. Такого не встретишь в штатах. Здесь живут вдали от огромного мира и довольствуются своим небольшим мирком, в котором почитают предков и культуру, которой сотни и даже тысячи лет. Этого нет в моих родных краях — там лишь патриотичные размахивания флагом и разобщённый народ, который сам за себя. К таким выводам я прихожу после рассказов Беррингтона, который взял на себя роль гида в поездке и поведал историю острова Чилоэ́. Больше всего меня поражают палафитос — домики на сваях прямо над водой, чьи пёстрые фасады стремительно сменяют друг друга, когда мы проносимся мимо них на катере. Сидя неподалёку от меня, профессор с энергичностью подростка продолжает рассказ. Кажется, он знает об этих островах если не абсолютно всё, то почти всё. Из-за акцента и обилия новых слов мне порой трудно понять его, события и годы перемешиваются в голове, но я не переспрашиваю, стараюсь абстрагироваться от его присутствия и просто наслаждаюсь окружающей красотой. Так легче.

Мы уплываем всё дальше и дальше от города, а голубой стены всё нет и нет. Оказывается, реальный мир куда больше моей вчерашней клетки, о чём я как-то позабыл за прожитые там годы. И в тысячи, нет — в миллионы раз прекраснее. Глазею по сторонам и незаметно смахиваю слёзы краем платка.

Часа через два после прилёта наш катер заплывает в небольшую бухту и швартуется у пристани. Место прибытия — островок в нескольких километрах от основного архипелага. Вся его территория покрыта Вальдивскими лесами, о чём бодро сообщает Беррингтон, под руку с Никто первым выбираясь на твердь. Территория полностью принадлежит ему, так что здесь нет ни одной чужой души — идеальное место, чтобы спрятать особо буйное проклятие и отгородить его от остального мира. Дощатый помост на небольшом возвышении над землёй со змеиной грацией извивается между деревьев и рассекает вечнозелёные заросли тёмным полотном, ведя нас вглубь острова.

Метров через сто лес заканчивается, открывая вид на обширную поляну. Следуя за провожатыми по всё тем же помостам, бегло осматриваю территорию. Деревянные тропинки есть и тут. Они соединяют разбросанные по территории постройки, по ним ходят другие Никто, а одна из них ведёт на отсечённую вершину холма в центре поляны. Тот весь порос молодой зелёной травкой и явно рукотворен, уж слишком неестественна столь огромная гора земли посреди относительно ровного ландшафта острова. Холм притягивает моё внимание — оттуда сочится какая-то странная, неприятная аура, к которой Никто совершенно точно не имеют никакого отношения. Подойдя ближе, разбираю, какая именно там аура — злость, очень много злости. Кажется, Амалу держат на самой вершине. Наверняка в цепях и под неустанным надзором вооружённого до зубов отряда. Засмотревшись, запинаюсь о собственные ноги и едва не падаю вместе сумками в руках.

— Извините, — виновато улыбаюсь провожатым, хотя за платком никто этого не видит. — Что на холме?

— Ракшхитар, — невозмутимо отвечает Никто. Как и ожидалось. — Сейчас пойдём?


Я застываю на месте — вот надо же было рот открывать, чёрт возьми! Теперь все присутствующие ждут моего решения. Опять смотрю на отсечённую вершину и поспешно киваю, собственноручно отрезая путь к отступлению. Чем дольше буду тянуть с этим, тем сильнее будет расти нежелание исполнять долг, ради которого меня вытащили из Зоны-87. Беррингтон остаётся внизу и ссылается на нелюбовь к ступенькам. Он желает удачи, но я понимаю, что ему просто не хочется мешать нам, в особенности мне. Никто кивает, и мы вдвоём поднимается на холм. Следуя всего в двух-трёх метрах позади него, ловлю себя на мысли, что начинаю привыкать к его присутствию. Да и вообще к этим людям. Они понимают меня, понимают моё проклятие и относятся как к нормальному человеку. Особенному, важному — да, но нормальному. Наверное, не будь они единым разумом, мы могли бы стать друзьями. Конечно, с профессором дружба выглядит крайне сомнительной, но всё же.

Пройдя половину пути к вершине, метров десять точно, я чувствую нарастающее в груди волнение, подобное подготовке к ежедневным экспериментам в прошлой жизни. Но в отличие от тех ситуаций, сейчас меня тревожит ровно обратный эффект — что, если не получится помочь Амале? Моих сил или желания может попросту не хватить, и я лишь усугублю ситуацию. Никто говорил, что именно единство со мной убивает. Значит, нужно просто всё повторить так же, как и две тысячи раз до этого. Всё равно страшно, да ещё сгущающаяся аура мешает нормально мыслить. Хочу остановиться, передохнуть, но ноги сами тащат вперёд. На вершину.

Там я замираю, поражённый зрелищем — вместо закованного в цепи ребёнка в центре широкого плато, образ которого прочно засел у меня в голове, передо мною открывается вид на котлован раза в два глубже самого холма. Теперь понятно, каким образом вырос холм, который и не холм вовсе, а очередная темница, чьи почти отвесные стены залиты свежим бетоном. С нашей стороны вниз тянется цепная лестница, а с другой чуть сбоку зияет приличных размеров сквозная дыра, через которую запросто проедет карьерный самосвал. Выглядит всё так, словно наспех сделанные укрепления не выдержали, и не осевший ещё грунт сошёл в яму. Аура притягивает моё внимание на самое дно, где в центре небольшого пяточка стоит деревянный домик. Охваченный злобой Ракшхитар там — я в этом уверен. Порыв ветра едва не отбрасывает меня назад по склону, но Никто перехватывает за локоть и не даёт упасть.

— От же ж чёрт, — отступив от него на шаг, оборачиваюсь. Ещё чуть-чуть, и некому было бы спасать мир. — Что тут произошло?

— Прошлая ночь. Ракшхитар почти выбрался, из-за чего нам пришлось обрушить на него часть стены. Мы надеялись, это задержит его хотя бы на несколько часов. Не помогло. Позже, ценой семи из Нас, Нам удалось вернуть его обратно. Мы первые.

Спуск по лестнице совсем не похож на подъём по отвесной стене с помощью верёвки — всё в разы легче и быстрее. С каждым шагом вниз атмосфера сгущается всё сильнее, пока ярость Ракшхитара напрочь не перекрывает ощущение присутствия Никто. Уверенности это не придаёт, поэтому я начинают частенько поглядывать на невозмутимое существо в паре метров под собой. Замечаю очередную странность — насколько бы ни были сильны эмоции ракшхитара, они никак не воздействуют на меня, хотя в случае с тем же Никто, впитываются, как родные.

— Мне стоит опасаться? — неотрывно смотря в неплохо сколоченную дверь, спрашиваю у спутника. Возле двери на табуретке сидит ещё один Никто — низкий, широкий и бородатый, похожий на гнома. Тот отрицательно машет головой и стучит, а затем толкает дверь и пропускает нас дальше.

Внутри небольшая комнатушка, обставленная, как говорится, по-спартански: кровать, стол, стул и пара полочек на дальней стене. За столиком у самого окошка сидит девочка лет девяти и пристально смотрит на меня. Не выдержав и секунды взгляда тёмных глаз, отворачиваюсь. Слабак. Зато успеваю заметить, что на ней не традиционная для Индии одежда: вязаный свитер под горло и лёгкая шапочка. Судя по нетронутой тарелке с едой, Амала отказалась от обеда. Окружение резко меняется — теперь вместо злобы из неё выливается страх, подобного которому я ещё никогда чувствовал. Первобытный, инстинктивный страх, который может испытывать лишь тот, кто ощущает приближение собственной смерти, как мне кажется. Ракшхитар чувствует моё проклятие и боится грядущего, словно имеет собственный разум. А вот есть ли разум у Длани? Надо будет обязательно спросить у Никто. Пользуясь подсказкой внутреннего голоса, присаживаюсь на край кровати напротив девочки. Отодвигаю посуду и стягиваю платок с лица.

С удивлением замечаю, что её руки изуродованы, а пальцы гипертрофированы и с удлинёнными ногтями. Кожа тёмная, почти чёрная и частично покрыта короткой шерстью. Наконец-то мне хватает сил снова посмотреть на Амалу. Она тоже смотрит на меня. В её глазах я вижу страх — не тот, что пропитал комнатушку, а обычный, человеческий, который направлен не на меня. А ещё её переполняют усталость и безразличие ко всему, даже еде. Она знает, что должно случиться. Мне даже страшно представь, что нужно пережить, чтобы не бояться заглянуть в глаза скорой смерти. Шесть лет назад я бы не смог поступить, как она. Амала сильнее меня, а у меня едва хватает сил просто улыбнуться ей.

— Привет.

— Килли ми, — вместо ответа просит она, и я вздрагиваю от такой просьбы.

— Вы её научили? — не отводя от девочки взгляд, недовольно спрашиваю у Никто. — И что с её рукой?

— Американские фильмы научили. Последствие неполного превращения. Сегодняшняя ночь станет последней. Завтра утром не будет Амалы — останется только проклятие.

Ну, логично — куда уж без пафоса американской киноиндустрии?

— Килли ми! — более грозно требует Амала, прерывая наш разговор. Скрытый внутри неё Ракшхитар начинает снова злиться. Я стягиваю перчатку и кладу руку на стол между нами ладонью вверх и глубоко вдыхаю, словно кислород прибавляет сил. Гипертрофированные пальцы девочки тянутся в мою сторону. Ещё чуть-чуть, и между нами произойдёт единство, а потом всё будет кончено. Взгляд Амалы начинает меняться, а тёмная радужка вытеснять белки. Я рефлекторно одёргиваю руку. — Умри! — она бросается на меня. Меня рывком дёргают в сторону, и щеку обжигает острая боль.

— Беги отсюда! — Никто спихивает моё тело с себя по направлению к двери. Со стороны койки раздаётся неестественный стрёкот. — Беги!

На четвереньках ползу вперёд — всего пара метров! На секунду оглядываюсь — Никто держит озверевшую Амалу в тисках, прижимая к собственной груди и оттаскивая назад. Та вырывает руку, хватает его за волосы и швыряет через всю комнатушку, как собачонку. Никто с грохотом прошибает дверь и влетает в бородача. Какого чёрта тут творится?! Наконец встаю на ноги и выбегаю в любезно распахнутый выход под рёв за спиной. Едва делаю шаг наружу, как Ракшхитар сбивает меня с ног прямо на деревянные обломки. Вскрикиваю от боли в рёбрах и на рефлексах замахиваюсь локтем противнику в голову. Существо с болезненным воем отлетает в сторону. Стараюсь не думать, что где-то там внутри Амала — сейчас её телом управляет неуязвимая тварь, желающая моей смерти.

Снова встаю на ноги и осматриваю стену. Надо выбираться, но где эта чёртова лестница?! Прикасаюсь к щеке, и оставшаяся без перчатки ладонь окрашивается кровью. Дерьмо. Ещё и бок колет от каждого движения. Забираясь по перекладинам, я стараюсь не обращать внимание на возню под собой — только вверх, только дальше от Ракшхитар, который растерзает меня быстрее, чем длань сожжёт душу Амалы.

— Томас, быстрее! — кричит бородач, а затем раздаются выстрелы. Несколько пуль чиркают по стене и рикошетом пролетают мимо меня. Я вжимаюсь в стену и замираю на месте. Кто-то хватает меня за ногу и резко дёргает вниз. Окровавленная рука соскальзывает, но вторая ещё держится, хотя пальцы медленно разгибаются под лишним весом. Ракшхитар снова дёргает и мы вместе падаем вниз.





***


Приходить в себя оказывается чертовски плохой и болезненной идеей. Всё тело ужасно ломит, грудь сдавливает тяжёлой болью, и даже мягкая кровать никак не облегчает столь паршивое состояние. Хорошо ещё, что земля на дне ямы была рыхлая, а не залита бетоном. Я открываю глаза и вижу перед собой потолок. Вроде жив. Значит, конец света руками Ракшхитар пока не наступил. А раньше мне казалось, что побег из Зоны-87 полное безумие. Оказывается, мир полон куда более безумных вещей, стоит только сделать шаг из зоны дискомфорта. Криво усмехаюсь и вздрагиваю от резкой боли в груди — неужели рёбра сломал?

— Пить хочешь? — спрашивает Никто. Наклоняю голову в сторону, а затем снова смотрю вверх. Опять он. Их тут около тридцати, но вокруг меня вечно ошивается именно он, как нянька или очередной надзиратель.

— Кто ты такой? — устало спрашиваю.

— Мы — Никто. Мы — единый разум.

— Ты не понял. Кто ты такой. У тебя же должно быть имя от рождения. Хотя нет, не говори, — машу в его сторону рукой. Я слишком долго ломал голову, чтобы получить готовый ответ на блюдечке. Башка трещит, но подсказок и так очень много. Надо просто выбрать из них наиболее правдоподобную. — Дай угадаю. Ты… — была не была, — Чарльз Беррингтон, — снова смотрю на Никто и вижу довольную улыбку покойного отца профессора, который умер незадолго до моего рождения и был предыдущим владельцем Длани Мёртвых. Мысленно смеюсь — это не так больно, как если по-настоящему. — Угадал, значит. И теперь, Чарльз Беррингтон, скажи, почему ты постоянно ошиваешься рядом со мной?

— Такова традиция. Последний из Никто должен быть подле нового обладателя Длани, как… наиболее понимающий его в плане близости поколений. Как источник знаний, рука помощи и защитник. Как ты себя чувствуешь? — Чарльз подкатывается на стуле поближе и протягивает мне стакан с коктейльной трубочкой.

— Как тот, кто грохнулся с десятиметровой высоты, — отпив, констатирую степень своего состояния.

— Ты упал с пяти с половиной, — в голосе собеседника слышится снисходительный смешок.

Игнорируя подкол, пытаюсь сесть. К удивлению, выходит куда легче, чем ожидалось. Больше всего проблем доставляет туго обмотанная грудь — ни нормально вдохнуть, ни подвигаться. Ощущение, словно её закатали в бетон. Прислонившись спиной к стене, задираю новенькую белую футболку, но вместо бетона вижу лишь бинтовую повязку и проступившее кровавое пятно с левой стороны. Живой, и то хорошо.

— Что с Амалой?

— Спит, надо полагать.

— «Надо полагать»… что там вообще случилось?

— Это Наша вина. Мы не учли, что Ракшхитар попытается убить тебя, чтобы снова не стать развеянным. Когда вы упали, у проклятия иссякли силы, и оно снова уснуло. Но через час проснётся. В последний раз в этом сосуде.

— У нас ещё есть шанс? Или уже поздно?

— Пока ты жив, шанс есть всегда. У Нас появилась идея, как заманить Ракшхитар в ловушку и обезопасить тебя. Встать сможешь?