Доблесть воина

Берег Северского Донца в месте впадения реки Везелицы. Бывшие северские, а ныне киевские земли. Тремя месяцами ранее. Вызов


– Раньше здесь малое городище стояло, – сказал Добрыня. – Белогоркой звалось. Еще при деде князя нашего, Игоре. Печенеги его разорили. А место славное, высокое. Что по реке, что по степи далеко видать. И оборонять легко. Опять же, две реки сходятся, удобно. Добрый городок выйдет. Имя ему великий князь тоже по горке этой решил дать – Белгород. Вот только строиться здесь быстро надо. Степнякам эта крепость будет как колючка под ягодицей. Пока не уберешь, дальше не поедешь.

– Это точно, – согласился Духарев, озирая масштабное строительство. – Это сколько ж сюда народу собрали? Тыщи две, небось?

– Полторы. Отовсюду собирали. Три года безоброчно. Воям бывшим – земельный надел поблизости. Никого не обидят. Сейчас таких немного, но как городок встанет, всё окрест заселим. А встанет быстро. Основу положили в начале лета, а после серпня всерьез взялись. Даже часть мастеров со строительства церкви Пресвятой Богородицы сюда отправили. Понимаешь теперь, как город этот для Владимира важен?

– Понимаю, – кивнул Сергей Иванович. – Споро работают. Ты, Добрыня, словеса плести прекращай. Всё я понял и согласен: место важное. Так что говори прямо, чего от меня хочешь.

– Что ж, можно и так, – согласился Добрыня. – Мастеров своих дай. Железо. Дерево. Тебе от Семирада изрядные запасы достались. Их дай. Еще лошади нужны. Голов двести. Мастера – на время, остальное – по божеским расценкам…

– Денег не возьму, – отказался Духарев. – А товары дам. И мастеров. Лошадей тоже дам. И со стенами помогу. Скажем, ворота городские на мне и башни привратные. Уговор же у нас будет такой: что мои построят – мое. И дома, и пристань, всё. Кроме ворот и башен, понятно. И землю мне дашь по эту сторону речки. Сколько скажу, столько и дашь. Позже уговоримся.

– Продолжай, – предложил Добрыня. – Еще что хочешь?

– Да хватит пока. Князем сюда кого?

– Никого. Наместник будет от Владимира.

– Кто?

– Грузило Бортич. Из старшин смоленских. Тебя он не ущемит.

Духарев хмыкнул.

– Ну да, – усмехнулся княжий дядька. – Тебя ущемишь, пожалуй. – И, построжев, добавил: – Слыхал я, Серегей, ты с Фарлафом Черниговским дружбу завел?

– Я с ним и не ссорился, – пожал плечами Сергей Иванович. – Хочет он Илью моего наместником в Муром поставить.

– А что ж сынок его Акун? Подвинет?

– Я тоже спросил, – сказал Духарев. – Отвечает: Илья лучше справится. Ты против, что ли? Сам Илью куда поставить хочешь? Так ты скажи, если есть мысль какая.

– Пока у меня одна мысль. – Добрыня сделал пару шагов по склону, чтоб оказаться повыше и глядеть на рослого князь-воеводу не снизу, а сверху. – Сын твой – гридень Владимиров. И я хочу, чтобы ни ты, ни он об этом не забывали.

– С вами забудешь, пожалуй, – передразнил Духарев собеседника. – Ты, Добрыня, если подозреваешь Фарлафа в чем недобром, не крути, скажи прямо!

– Нечего пока говорить, – буркнул Добрыня. – Но уж больно место у Чернигова… Искусительное. А Фарлаф хоть и стар, аки седой ворон, а горд. Да, силенок у него маловато, чтоб с Киевом вровень встать, но если вдруг сил прибавится…

– Опять ты юлишь, – с досадой проговорил Духарев. – Что ты, будто Блуд ваш, все намеками!

– Можно и прямо, – согласился Добрыня. – Не выйдет ли так, князь Моровский, что ты из-под нашей руки под черниговскую перейдешь?

– Я? Под руку Фарлафа? – Сергей Иванович расхохотался. – С каких пор, Добрыня, ты меня так низко ценишь? Нет, не перейду, успокойся.

– И союзничать с ним не будешь?

– Мысль твою вижу, – вздохнул Сергей Иванович. – Ну да. Моров мой меж Черниговом и Киевом. Дружина, если всех собрать, пожалуй, не меньше, чем у Фарлафа, будет. А то и побольше. А еще сын мой Артём, князь Уличский… Этого боишься, Добрыня?

– Не боюсь! – рыкнул княжий дядька и первый советник. – Опасаюсь!

– А ты не опасайся! – тоже повысил голос Духарев. – И брови не хмурь, не испугаюсь! А тебе скажу так: от тебя я такого не ожидал, Добрыня! Ты думай, кого в предатели рядишь! Головой думай! И за словами следи! Не то дружбе нашей – конец!

– Ладно, не серчай, – примирительно проворчал Добрыня. – Дружба дружбой, а я бдить должен. И в уши мне дуют со всех сторон: мол, печенеги рядом ходят, а их будто ромеи натравили, по своему обыкновению. А ты ж с ромеями… Всё, всё! – поднял он обе руки, увидав, как Сергей Иванович набирает воздух для гневной отповеди. – Я ж не сказал, что верю наветам глупым. Но учитывать, что слыхал, должен.

– А я слыхал, – сказал Сергей Иванович веско, – что кат у Сигурда-ярла хороший есть. Прям чудеса творит. Ты б ему этих, кто в уши дует, отдал на время. Глядишь, узнал бы что интересное. И учел. А если тебе мои дела с ромеями не нравятся, так и торгуй с ними сам. По Святославову уложению. И, замечу, ты мне так и не ответил по городку этому, – Духарев кивнул на строительство. – Принимаешь мои условия или я сюда приехал только чтоб от тебя слова обидные услышать?

– Принимаю, – вздохнул Добрыня. Похоже, о Чернигове он заговорил лишь для того, чтобы аппетит князь-воеводы по Белгороду немного унять.

– Ряд об этом здесь подпишем или в Киеве?

– Здесь. У меня княжья печать с собой. Про печенегов что посоветуешь?

– Бить! – решительно заявил Духарев. – А кто ускользнет, гнать так, чтоб галопом, кал роняя, до самых летних кочевий! И в следующий раз не сунутся. Даже за сто мешков ромейского золота.

Добрыня промолчал.

У них с Владимиром другая политика. Не гонять орды по степи, а оградиться от Дикого Поля линией городков и острогов. Не топтать налетчиков, а лишить их поживы. Чтоб не на Русь бегали, а еще куда-нибудь.

Логика в этом была, но…

Не жаловал Духарев оборонительную тактику. Не мог. Он в воеводах у великого Святослава ходил. И не забыл, как русы гоняли беспощадно и печенегов, и булгар, и самих ромеев. Тому, кто хоть раз ощутил себя барсом, трудно жить барсуком.






Гнезно. Столица княжества Польского


Гнезно. Илья здесь еще не был, но слыхал об этом городе немало и от отца, и от Болеслава. У отца здесь между вторым и третьим валами имелось собственное подворье. Приказчик из здешних, лехитов, остальные – кто откуда. Батя любил переселять людей с других земель. Чтоб без родни вокруг. Понятно ведь, человек роду своему предан больше, чем хозяину. Однако и местные нужны. Доверенные и проверенные. Были и такие. В том числе вхожие в кремль великого князя Мешко. Но теперь лишних из княжьих палат изгнали, а в тереме обосновалась вдова, княгиня Ода с сыновьями-княжичами, верными ей лехитскими боярами, а главное – с надежной дружиной из германцев. Надежной, но немногочисленной.

Болеслав, вышедший из Кракова с тысячей ближних дружинников, за время пути войско свое приумножил многократно.



Не было ни города, ни даже малого городка, пройдя через который Болеслав не прихватил с собой хотя бы десяток сторонников. Государство, которое собрал когда-то воедино великий князь Мешко, государство, забывшее под его твердой рукой о родоплеменных распрях, вспомнило о старинных раздорах, когда рука эта ослабела. Кое-кто начал поговаривать о старых богах, кое-кто о прежней независимости. А кое-кто уже и подраться успел.

Но что объединяло нынче воедино разноплеменную Польшу, так это нежелание идти под чью-либо руку, а особенно – под германскую, которую не без оснований видели во власти вдовой княгини. Болеслав знал, что мачеха его замахнулась еще выше, аж до самого Ватикана. Но человек полагает, а Бог располагает. Бог же на его стороне. Уж в этом Болеслав Храбрый ничуть не сомневался.

Илья наблюдал за действиями польского князя с огромным интересом. Вот у кого было чему поучиться. Вот кто умел располагать к себе людей.

«Из двух зол – меньшее», – говорил батя. Именно на этот выбор и упирал Болеслав, с лисьей хитростью склонявший к повиновению наиболее сильных и свободолюбивых. А слабым и опасавшимся чужого произвола, напротив, предлагал защиту. Да, у такого правителя стоило поучиться, и Илья учился. Как говорить, как держаться, как убеждать других в том, что выгодное тебе выгодно им. Собственно, Илью и раньше учили тому же, но у Болеслава имелся настоящий дар убеждать. Харизма, как говорили ромеи. То, чем Господь наделяет человека, если тот ему угоден. Болеслав верил, что Бог на его стороне, а люди верили старшему сыну Мешко. Пусть речи его были мягкими и тихими, зато слава Болеслава Храброго была достаточно громкой. А если к харизме добавить грозную дружину, то соглашаться со славным князем становилось еще легче. Так что даже те бояре, коим была не слишком по нраву любая власть, предпочли объявить Болеславу о своей поддержке, потому что сторона победителя всегда привлекательна. Стоило лишь глянуть на молодого князя, сразу было видно: этот нагнет всех.



Гнезно стоял удачно – на горе. Вокруг озера и добрая земля для посевов. Но богатство Гнезно шло не от земли, а от людей. Батя говорил Илье, что добрых мастеров здесь ценят и чтут. От них и доход князю, и гости торговые, от которых не только мыто, но и товары нужные, интересные.

Болеслава Гнезно принял радушно.

Но не весь. Ворота Детинца ему не открыли. То есть самому Болеславу – да, пожалуйста. Но только ему, не дружине.

Но надо быть совсем глупым, чтобы принять такое «щедрое» предложение – взять и отдаться в полную власть мачехе. Так что Болеслав лишь посмеялся и заявил, что дает Оде три дня на то, чтобы собрать вещички и убраться из его, Болеслава, отчего дома.

Предложение старшего сына покойного князя, подкрепленное копьями его сторонников, оказалось достаточно увесистым, чтобы вдова его приняла. Осталось согласовать мелкие детали. Например, кому достанется княжеская казна.

Войны, однако, не ожидалось. Детинец гнезнинский даже не был осажден. Через калитку туда-сюда сновали слуги, торговцы, посланцы. Их, понятно, проверяли по обе стороны стен, но не останавливали. Вот таким образом и просочился в город оруженосец славного рыцаря Вихмана из Остервальде.

Илья со своими как раз звенели мечами, когда германец объявился в воротах отцова подворья. Привратник германцев, особенно саксонцев, недолюбливал и впускать оруженосца не пожелал. Тот немедленно вскипел и пообещал за поносные слова отрезать грубияну язык.

– Рискни! – обрадовался привратник, которого согнали с земли как раз саксонские вои.

Оруженосец выхватил кинжал и вознамерился обратить слова в дело. Привратник оборонился дубиной, кликнул помощь. Тут набежала челядь, и германцу пришлось туго.

Сообразив, чем может обернуться защита чести, оруженосец заорал, что он не просто так, а посол, и потому бить его никак нельзя.

Вопли его услышали во дворе, и Илья отправил Миловида глянуть, кто там надрывается.

Отрок германца спас и приволок к Илье, которому тот, хлюпая разбитым носом, вручил написанное на латыни послание. То есть подтвердил свой посольский статус.

Княжич послание прочитал, ухмыльнулся и велел позвать привратника.

– Ты что же, пес сторожевой, неприкосновенному лицу… лицо разбил? – поинтересовался Илья без явного, впрочем, недовольства.

Привратник, однако, испугался не на шутку. Забормотал, что ничего о посольском ранге визитера не знал. Остановил, дескать, для выяснения, а тот сразу за кинжал – язык резать.

– Так было? – спросил Илья германца.

И тут оруженосец поступил неправильно. Обманутый скромным видом (в одной нательной рубахе, без украшений) и мягким тоном Ильи, он выпятил грудь и потребовал, чтобы дерзкого холопа немедленно казнили за оскорбление благородного человека. Его то есть. А на вопросы он, оруженосец самого рыцаря Вихмана и сам почти что рыцарь, отвечать не собирается. Ибо спрашивать его имеют право только его господин и госпожа его господина княгиня Ода.

Илья поглядел на посланца пристальнее. И вдруг признал в нем того самого германца, что ткнул его копьем в спину во время схватки у моста. Ткнул и трусливо укрылся за товарищем.

Если до того Илья намеревался отправить оруженосца обратно с обещанием ответить попозже, то сейчас передумал:

– Вязать этого, – распорядился княжич и добавил: – Ты не сказал, что ты – посланец. И ты хотел покалечить человека, который принадлежит мне. У тебя не получилось, но это тебя не извиняет. Ты вор, которого поймали в чужом доме раньше, чем он успел украсть. Но послание было, так что я не стану сразу рубить тебе руку. Пусть вину твою определит княжий суд.

– Я согласен, – с важностью кивнул оруженосец. – Княгиня Ода…

– Княгиня Ода? С чего ты взял? Здесь только один князь. Болеслав. Суньте-ка его на время в погреб. Мне надо поразмыслить. И переодеться.

Размышлять Илья пригласил Малигу, Рулава и Гудмунда.

Перевел им письмо Вихмана Остервальдского. Рыцарь вежливо напоминал о том, что Илья вызвал его на поединок, который отложен до того момента, когда Илья будет свободен. То есть – до нынешнего. Предлагал для солидности взять с собой еще парочку достойных воев. То есть биться сразу трое на трое. А то у них в Детинце скучно очень. Прям-таки нестерпимо.

– Это он на единоборство тебя вызывает, что ли?

– Не меня, – уточнил Илья. – Нас.