Доброключения и рассуждения Луция Катина

– Сейчас не время плакать, – сказал на это Катин, поражаясь неиссякаемости слезных желез его высочества. – Родственное сочувствие – похвальная эмоция, но у государя она не должна ослаблять решительности. Не отступайтесь от своих великих намерений!

Мокрые глаза принца воззрились на Луция с изумлением.

– Друг мой, с чего вы взяли, что я могу от них отступиться? Сейчас еще немного поплачу и сяду писать тезисы своего выступления.





* * *


На заседание Гофрата они отправились вместе. Катин нарядился в темно-голубой бархатный камзол и лиловые кюлоты из личного гардероба его высочества. Одежда была маловата, поэтому пуговицы пришлось отчасти расстегнуть, в том числе и на штанах, но персиковый жилет прикрывал сверху сие неприличное великому дню обстоятельство. Подкачали только башмаки. В красивые Ганселевы российская нога не поместилась, и Луций одолжился у камердинера. Ничего, под столом расстегнутые пуговицы и скромная обувь будут незаметны.

В дворцовой приемной дожидался некий плотный господин с мясистым, сердитым лицом, который сразу кинулся навстречу принцу. По синему мундиру, по парику «roi de Prusse» с буклями вразлет Катин сразу догадался, что это и есть прусский агент.

Поклонившись, майор фон Шеер запальчиво молвил:

– На каком основании меня не пускают на совет? Я всегда в нем присутствую!

– Вы иностранный подданный, а беседа будет конфиденциальной. Я после непременно извещу вас о ее результатах для передачи вашему государю, – кротко, но твердо отвечал принц.

Агента это не удовлетворило. Его голос стал угрожающим.

– Ваше высочество не должно забывать о принятых вашей страной обязательствах. Как равно и о том, что будет довольно одного прусского полка, чтобы из союзника Пруссии ваше княжество превратилось в ее провинцию, как это произошло с вашим северным соседом!

– А вам не должно забывать, что Обер-Ангальт может взять и перейти под покровительство австрийской короны, – все так же мягко сказал Карл-Йоганн. – И когда ваш король узнает, что причиной этой перемены была ваша дерзость, вы окончите свои дни в темнице.

Шеер открыл рот, закрыл и более ничего не произнес.

– Каков я был? – шепотом спросил принц у Луция, когда они отошли.

– Вы были величественны! – тихо ответил тот. – Не сердитесь, но я больше никогда не посмею называть ваше высочество Ганселем.

Принц остановился, с укором обернулся. Его широко расставленные глаза моментально увлажнились.

– Прошу вас! Хотя бы когда мы наедине!

Катин поспешно согласился. Не хватало, чтоб государь явился перед придворным советом с глазами на мокром месте.





* * *


В историческом заседании ангальтского Гофрата кроме принца и его русского приятеля участвовали еще четыре человека. Про каждого Луций уже кое-что знал, поэтому без труда догадался кто здесь кто.

В углу просторной спальни, перед занавешенным альковом сидел в кресле, средь подушек, герцог Ульрих-Леопольд. Катин воображал регента старцем, а тот оказался мужчиной лет сорока пяти. Был он худ, мелово бледен, с резкими морщинами на впалых щеках, с крючковатым носом. В платье его светлости не было ни единого цветного пятна: черный парик, черный камзол, белая сорочка с кружевами и белым же галстухом. Похож на сороку, подумал Луций.

Первого (и, собственно, единственного) министра графа фон Тиссена принц аттестовал как очень знающего, но робкого господина, беспрекословно исполняющего волю регента и его прусского советника. «Этот не раскроет рта, пока не поймет, куда дует ветер», сказал Карл-Йоганн. Таким граф и выглядел: тихий старичок с застывшей почтительной улыбкой, на камзоле – прусская звезда «Черного орла».

Вдвое толще него был глава ангальтской церкви протопресвитер доктор Эбнер – тоже весьма пожилой, пухлый, словно поднявшееся тесто, и, кажется, совсем не тихий. Вид сердитый, настороженный, жует губами, держит подле уха трубку с раструбом. «Отменно честный, всеми чтимый, но умом недальний», – была характеристика принца.

Наконец главный казначей Драйханд, несколько напоминающий сухую и подвижную ящерицу. Про него было сказано: «Умный и хитрый еврей, превосходный образец своего умного и хитрого племени. Если увидит, что я силен, будет очень полезен. Если решит, что слаб, – будет очень вреден». Луций возлагал на казначеев ум большие надежды и расстроился, увидев, что человек этот возрастом не моложе министра и протопресвитера. Катин не очень-то верил в годность старинных людей к реформам.

Все трое придворных советников расположились за столом близко к хворому регенту, и принцу со спутником пришлось сесть напротив. Будто два враждебных войска перед баталией, с тревогой подумал наш герой. И как мы несхожи! Они стары, мы молоды. Они в черном, мы в цветном. Они в париках, мы без.

И еще мелькнула мысль: не странно ль, что судьбу целой страны, пускай маленькой, решают инвалид, три старика и два молокососа?





* * *


Поприветствовав собравшихся и осведомившись о дядином самочувствии (тот лишь вяло махнул костлявой рукой), Карл-Йоганн представил совету Луция в новоучрежденной должности гофсекретаря. Все уставились на Катина с сомнением и подозрением.

– Русский? – слабым голосом переспросил герцог. – Я не ослышался? Боже… Король Фридрих и так на нас гневен, майор фон Шеер смертельно оскорблен, а вы еще вводите в Гофрат подданного враждебной державы… Впрочем, вы теперь становитесь правителем, вашему высочеству виднее… Позвольте мне, слагая с себя регентские полномочия, коротко обрисовать состояние дел нашего Ангальта…

Говорил он медленно, задыхаясь, с долгими остановками, от которых всем становилось мучительно. Речь, несмотря на обещание краткости, получилась длинной. Луций выслушал ее очень внимательно.


Герцог повествовал, в сколь плачевном состоянии принял он княжество после своего безвременно почившего брата и как потом пятнадцать лет, не жалея сил, трудился на благо Ангальта. Ему – конечно, с помощью почтенного графа Тиссена и герра Драйханда, а также с благословения высокопреподобного доктора Эбнера – удалось возвысить доходы страны и умерить ее расходы, благодаря чему княжество достигло скромного процветания, однако с прошлого года, когда грянула эта ужасная война, дела пришли в расстройство. Ангальт оказался в положении маленькой овечки, угодившей в свару огромных свирепых хищников. Торговля остановилась, ремесла угнетены, производимые товары не находят сбыта, на всех рубежах сгущаются тучи. Снаряжение полка из двух тысяч солдат, во исполнение союзнических обязательств перед Берлином, совершенно опустошило казну, но эта жертва оказалась напрасна. (В этом месте Ульрих-Леопольд скорбно покачал головой). Берлин разгневан тем, как ангальтцы вели себя на поле битвы, и теперь не станет оборонять такого ненадежного союзника от Вены. Княжество может подвергнуться либо австрийскому вторжению, либо прусской оккупации. Но если даже гигантам будет не до карлика, все равно положение отчаянное: государству грозит разорение от истощения доходов.

– Впрочем, теперь всё это забота моего дорогого племянника, который, по счастью, освободил меня от груза государственной ответственности… – еле слышно закончил регент, истратив на элоквенцию все свои слабые силы.

Воцарилось унылое молчание. Члены Гофрата выжидательно смотрели на принца. Тот медлил, его пальцы подрагивали.

Луций под столом ободряюще дернул его высочество за рукав: приступайте!

– Я желал бы знать мнение каждого: что, по-вашему, является самой главной задачей правительства? – спросил Карл-Йоганн тихим голосом. Он сейчас напоминал школяра, оказавшегося на профессорском совете.

– Улучшение нравственности народа, – уверенно заявил протопресвитер. – Он распущен, лукав и тунеяден.

– Господин первый министр?

Граф фон Тиссен почтительно молвил:

– Дипломатия. Надобно уладить отношения с Берлином и попытаться не раздражать Вену.

– Господин Драйханд?

Казначей был лаконичнее всех. Он сказал:

– Деньги.

И сощурил голые веки, быстро переводя взгляд с племянника на дядю и обратно.

Герцог ограничился мановением пальцев. Сей жест означал: что́ меня спрашивать, мое время на земле заканчивается.

Выдержав паузу, принц объявил:

– Я должен согласиться с доктором Эбнером.

Для Катина эти слова были неожиданностью. А, он хочет заполучить пресвитера в союзники, сказал себе Луций. Коли так, это очень неглупо. Вон как старик замаслился.

– Главное достояние всякой страны, как большой, так и маленькой, – обитающие в ней люди. Их улучшением я и намерен с вашей помощью заняться, почитая это главной нашей задачей, – продолжил Карл-Йоганн.

Он уже не робел, голос окреп, глаза засверкали.

– За тысячи лет это пока никому не удалось, – проскрипел господин Драйханд, кажется, окончательно решив смотреть только на дядю.

– Может быть, все неправильно пытались? – спросил принц – и этим вопросом лишил себя единственного симпатизанта средь членов совета.

Эбнер сдвинул густые седые брови.

– Иисус тоже пытался неправильно?!

– Иисус не пытался, пытались церковники – и да, они это делали неправильно, – тихо, но твердо молвил юноша, который, как теперь стало ясно Луцию, вовсе не тщился расположить к себе главу ангальтской церкви.

Казначей иронически переглянулся с министром.

– А как правильно, ваше высочество?

Карл-Йоганн порывисто вскочил – Катин едва успел подхватить стул, чтобы тот не перевернулся.

– Большинство людей не полны доброты, но и не гноятся злобой; не кристально чисты, но и не безнадежно вороваты; не святы, но и не преступны. В них – в нас – намешано плохого и хорошего. Тем человек и интересен, что у него есть выбор, какой стороне своей души давать ход – белой или черной. У человека есть воля. Коль я верно понимаю смысл религии, Бог и есть выбор в пользу белого, а Дьявол – выбор в пользу черного!

Здесь оратору понадобилось сделать паузу, у него кончился воздух. Герцог пожал плечами, изрек:

– Философия.

– Да, дядя, философия! Потому она и есть главнейшая из наук, что позволяет человеку иметь принципы и во всякой ситуации сделать правильный выбор! Должна быть философия и у государства! Смысл ее в том, чтобы правильный выбор делала целая страна. Еще в античности считалось, что лучший государь – это философ на троне. Таковым я и желаю быть!

Регент красноречиво закатил глаза к потолку, казначей усмехнулся, а Луций подумал, что мальчик сейчас исполнен настоящего величия. Наш герой был взволнован не меньше принца.

– А в чем, по мысли вашего высочества, должна состоять философия нашего Ангальта? – учтиво осведомился первый министр.

– Мы создадим такие законы и правила, при которых подданным выгоднее быть честными, работящими, законопослушными и добрыми, нежели вороватыми, ленивыми, обманывающими закон и злыми. Вот и вся формула! – обернулся Карл-Йоганн к графу, который, по крайней мере, взирал на него без насмешки или негодования. – Какие это должны быть законы, я пока в точности не знаю и надеюсь на вашу, господа, помощь. Но перед тем, как мы займемся строительством, позвольте описать строительную площадку – как я ее вижу и расцениваю.

Он поворотился к герцогу.

– Вы, дядя, говорили, сколь тягостно положение нашей страны. Мне же, напротив, представляется, что оно весьма благополучно. Из-за того что мы малы, нам не нужно ни с кем воевать и содержать армию, отрывая молодых мужчин от работы и обучая их отвратительной науке убийства. Это первое. Второе: малую территорию легко держать под наблюдением. Я могу проехать Ангальт на коне с запада на восток за один день, а с севера на юг даже и пройти пешком. Население наше тоже невелико, всего шестьдесят пять тысяч душ, а это значит, что можно уделить внимание каждому. Если же говорить о качестве сей человеческой материи, то она, доктор Эбнер, из лучших в Европе. У наших ангальтцев в крови добропорядочность, почтение к закону, аккуратность и трудолюбие. Мы с вами живем в просвещенном восемнадцатом столетии, в эпоху великих и смелых общественных идей, но применить их на практике в большой стране очень трудно. А у нас – легко! Мы, верно, самая лучшая и самая удобная лаборатория для сего исторического опыта! Мы можем превратить Ангальт в цветущий сад! Ибо добронамеренная власть должна почитать себя садовником: сажать полезные растения и выпалывать сорняки, удобрять почву, защищать ее от засухи и излишних ливней, от грозы и заморозков. Прочее же растения исполнят сами – потянутся к солнцу, дадут цветы и плоды! И тогда мы изменим скучное название нашего края! Он станет называться княжество Гартенлянд, Страна-сад! Это будет истинный земной Элизий, где не останется места злу!

– Но злодеи-то никуда не денутся, ибо грех заложен в человеческую природу, – прервал вдохновенного оратора священник, прижимавший к тугому уху свой раструб. – Мне по сердцу высокий порыв вашего высочества, однако нельзя слишком отрываться от земли. Сад садом, но долг государства – карать и казнить преступников.

Карл-Йоганн заморгал, сбитый с мысли. Луций знал, что это было лишь начало приготовленного дискурса.