Доброключения и рассуждения Луция Катина

– Казней у нас не будет, как и унизительных для человеческого достоинства телесных наказаний. Не будет и тюрем.

– Как так? – поразился граф Тиссен. – Бывают же непоправимые злодеи.

– Бывают.

– Бывает и так, что ужасное преступление под воздействием злых чувств совершает обыкновенный человек!

– Бывает.

– Что ж их, не карать?

– Зло, конечно, не должно оставаться безнаказанным, это противоречит справедливости. Но в Гартенлянде наказания будут не такими, как в других странах. Наказаний будет два: за менее тяжкие проступки – понижение в ранге…

Они считают его пустомелей и фантазером, подумал Катин. Погодите, сейчас вы зашевелитесь.

Принц сделал паузу намеренно, дожидаясь вопроса, который незамедлительно и последовал.

– В каком еще ранге? – спросил дядя.

Начинается! Луций уселся поудобнее.

– Видите ли, я намерен переменить форму государственного устройства с абсолютно-монархической на монархо-аристократическую. Аристократия будет соучаствовать в управлении.

– Как в Польше?

– Нет. Там аристократия – это власть знатных, а у нас это будет власть лучших. Голубизна крови и родословная не будут иметь никакого значения.

Все ошеломленно переглянулись. Катин внутренне улыбнулся.

– Сейчас в Ангальте 120 дворянских фамилий, то есть шесть или семь сотен людей, имеющих благородное звание. Но чем, кроме случайности рождения, заслужили они свой статус? И много ль от них проку? Я заведу новое дворянство.

Его слушали в гробовом молчании.

– Первым моим законом будет манифест об аттестации достойнейших ангальтцев. Они будут возводиться в три ранга: юнкера, рыцаря и барона. Первый ранг получит всякий, кто, во-первых, [здесь Карл-Йоганн заглянул в листок] довольно образован, чтобы читать, писать, знать арифметику и географию с историей. Мы учредим экзаменационную комиссию, которая будет выдавать соответствующее свидетельство. Полагаю, это средство побудит многих к учению. Но одной образованности для получения низшей степени дворянства не довольно. Понадобятся некие доказательства общественной полезности. Юнкером станет образованный человек, который платит подати выше минимальных, или небогат, но известен добрыми делами, или имеет много детей и хорошо их содержит, или славен своим ремесленным искусством, или хороший врач. Ну и, конечно, все учителя и священники, достойные своего высокого призвания…

Члены Гофрата в ошеломлении не шевелились.

– Звания рыцаря будут удостаиваться выпускники университетов, а также юнкера, заслужившие отличие своими достохвальными деяниями. Наконец высшая аристократия, баронство, образуется из лучших и ценнейших мужей нашей страны, для которых служение Гартенлянду составляет смысл жизни. Все вы, члены Совета, конечно, станете баронами.

– Я и так граф! – воскликнул тишайший фон Тиссен. – Зачем мне превращаться в барона?!

– Нынешний титул останется частью вашего имени, – успокоил его принц. – Но, уверяю вас, звание гартенляндского барона будет почетнее и значительнее. Со временем, когда новая иерархия сформируется и утвердится, мы создадим Ассамблею и учредим выборы, участвовать в которых смогут новые аристократы. При этом у юнкера будет один голос, у рыцаря два, а у барона три. И не думаю, что народ возмутится подобному неравенству. Никому ведь не заказан путь в дворянство, и по наследству никто его не получит. Учись, будь достоин – и станешь аристократом.

– Народ-то не возмутится, но взбунтуются все нынешние дворяне! – задыхаясь, проговорил герцог. – Опомнитесь! Вы погубите наш дом! Вас попросту свергнут!

– Нет. Потому что от старых дворян меня защитят новые. К тому же многие из прежних, кто достоин, сохранят иль даже повысят свое положение, – спокойно ответил Карл-Йоганн. – А теперь, после сего отступления, я вернусь к вопросу о гартенляндских уголовных наказаниях. Как я уже сказал, кары будут двух степеней. За умеренную провинность дворянин будет на некий срок лишаться благородного звания, а простолюдин – возможности его обретения. За преступления ужасные, не допускающие снисхождения, виновный будет приговариваться к изгнанию из Страны-Сада. В самых тяжких случаях – навсегда, пожизненно.

– Да что это за кара! – возмутился доктор Эбнер. – Вокруг вся Германия! Пускай убийца иль насильник отправляется хоть в Саксонию, хоть в Баварию, сохранив голову на плечах?

– Разве Всевышний наказал Адама и Еву отсечением головы? – кротко возразил Карл-Йоганн. – Нет, он лишь изгнал их из Эдема, сказав: живите где хотите и как хотите, но не здесь. Нам надобно создать такую страну, чтобы жители страшились разлуки с ней больше всего на свете. А ни палачей, ни тюремщиков среди моих служителей не будет. Это ремесла, человека недостойные.

Он ждал еще вопросов, но другая сторона стола молчала. Луций зорко следил за каждым. Священник уже не гневался, а призадумался. Министр растерянно помаргивал. Казначей перестал смотреть на дядю и теперь внимательно, словно прицениваясь, изучал племянника.

Кажется, поняли, что перед ними может, и фантазер, но не пустомеля.

Тишину нарушил регент.

– Я скажу, чем закончится ваш общественный эксперимент, – грустно сказал он. – Вы очень молоды и чересчур умозрительны в своих суждениях о людях. Народ – как собака. Пока держишь ее в строгости и на поводке, она послушна, виляет хвостом и лижет руку. Но коли разбалуешь, начнет огрызаться, гадить где ни попадя и в конце концов покусает хозяина. Когда ты предлагаешь черни палец, она отхватывает руку. Многие прекраснодушные государи в истории узнали сию горькую истину, когда было слишком поздно.

Принц ответил так:

– Отличие народа от собаки состоит в том, что собака, о которой вы говорите, взрослая и более уже не вырастет, а народ подобен ребенку. Он растет и обучается. И чем он делается старше, тем больше следует давать ему свободы. В том и состоит миссия монарха, чтобы отпускать эти помочи не слишком быстро, но и не слишком медленно. Вот зачем мне нужна новая аристократия. В нее будут включаться граждане, которые перестают быть детьми и становятся взрослыми.

Эти простые слова будто переменили некий невидимый баланс. Доктор Эбнер задумчиво покивал. Граф Тиссен со вздохом возвел очи горе, словно смиряясь с неизбежным и отдаваясь на волю Провидения.

А казначей перестал щуриться и деловито заметил:

– Я, ваше высочество, человек практический, и меня занимает вот что. Любые преобразования, в особенности столь размашистые, производят хаос в умах, и тут единственное средство избежать смуты – занять народ делом и обеспечить заработком. Ваше высочество учитывало сие обстоятельство при замышлении реформ?

– Конечно, дорогой герр Драйханд. Мы займем людей работой по ремонту дорог и строительству общественных зданий, полезность которых очевидна для всех.

– Да на какие деньги?! А бесплатно работать никто не станет.


Принц с улыбкой глянул на Луция. В дороге они подробно обо всем этом говорили.

– Деньги возьмутся от тех, кто пожелает стать дворянином. Добровольные взносы на благие дела облегчат получение благородного звания. У кого нет денег, смогут поднять свой общественный капитал бесплатным трудом. Уверяю вас, и первых, и вторых найдется предостаточно.

– Это пожалуй, – не стал спорить Драйханд. – Люди честолюбивы и любят друг перед дружкой покрасоваться. Странно, что никому прежде не пришло в голову обратить эту человеческую слабость в общественное благо. Однако деньги понадобятся и княжеской казне. Она совершенно пуста и до окончания войны ниоткуда не пополнится.

– Пополнится. И именно благодаря войне. Всякий кризис есть нераспознанный шанс, открывающийся предприимчивому уму.

Казначей воскликнул:

– Ежели бы я не знал генеалогии вашего высочества, я бы вообразил, что вы еврей! Именно так мы всегда и рассуждаем!

– Что вы себе позволяете, господин Драйханд?! Называть христианского государя евреем?! – заколыхался пресвитер.

Но принц казначею польщенно улыбнулся и продолжил:

– Мы с господином Катиным обсудили некий план действий, касающийся вашего ведомства. Из-за войны в саксонском Лейпциге перестала собираться тамошняя знаменитая ярмарка. Мы разошлем приглашение всем негоциантам и оптовым торговцам, пообещав наилучшие условия и невысокую плату. На Овечьем луге близ Гартенбурга можно поставить балаганы и склады, а горожане охотно разместят у себя постояльцев. Если же война не окончится и в следующем году, что весьма вероятно, мы построим постоялые дворы и гостиницы. Нейтралитет имеет большие выгоды. Мы будем поставлять муку, овес, сукно и прочие товары обеим сторонам.

– Я бы еще учредил банк, – сказал Драйханд. – В эти опасные времена состоятельным людям необходимо где-то хранить деньги. Капиталы потекут к нам рекой.

Регент просипел из своего кресла:

– Что за чушь вы несете! Как только в вашем банке наберется много золота и серебра, король Фридрих введет войска и всё конфискует! А то вы его не знаете!

Казначей и Карл-Йоганн обменялись взглядами, в которых читалась снисходительность к невежеству его светлости.

– Видите ли, дядя, – деликатно объяснил юноша, – современный банк это не совсем то, что вы себе представляете. Деньги в нем не хранятся, они размещены там, где могут приносить прибыль.

– На Амстердамской бирже, я полагаю, – сказал Драйханд. – А для дополнительной гарантии безопасности наш банк предложит и Берлину, и Вене разместить у нас средства под очень высокий процент. Тогда ни Пруссия, ни Австрия не захотят резать курицу, которая несет золотые яйца.

Герцог уронил голову, пробормотал:

– Я гляжу, вы отлично спелись… Бог с вами, мне уже все равно…

Теперь, увидев, что старая власть окончательно сдала свои позиции, к обсуждению присоединился и министр.

– Однако для учреждения банка нужен стартовый капитал, и немалый. Где мы его возьмем?

– Если княжество пообещает евреям все права равенства, с этим сложностей не возникнет. – Казначей выжидательно смотрел на принца.

Тот заявил:

– Это будет сделано вне зависимости от того, дадут евреи денег или нет. Гартенлянд провозгласит полную свободу совести.

Луциус отметил, что сказано это было негромко – вероятно, чтобы не разбудить высокопреподобного Эбнера, который задремал под скучную экономическую беседу. Мальчик-то, выходит, не только стратег, но и тактик!

– Тогда гарантирую: деньги будут, – уверенно изрек казначей. – А с деньгами можно своротить горы.

И дальше разговор повернул на детали и подробности, касающиеся редактуры и обнародования великого манифеста.

Я свидетель настоящего чуда, восторженно думал Катин, по своей секретарской должности записывая все принятые решения. На моих глазах мир вознамерился стать чуть-чуть лучше. А некая малая его часть может улучшиться даже изрядно. Рай не рай, но нечто еще не бывалое в этой крошечной стране возникнет. Какой великий, какой счастливый день!

Громкий стук прервал сладостные мысли. Несчастный больной повалился на пол и остался неподвижен. Оборвав себя на полуслове, принц кинулся к дядиному креслу.

Члены Гофрата вскочили, а из-за альковного полога выскользнул желтолицый господин в черном камзоле и синих очках.

– Не трогайте герцога! – крикнул он с деревянным берлинским выговором. – Отойдите!

Карл-Йоганн оглянулся.

– Доктор Бауэр, как хорошо, что вы здесь! Помогите дяде! Что с ним?

Лейб-медик присел на колени, потрогал пульс, приложил ухо к груди, приподнял пальцем дряблое веко.

– Это удар. Лопнула жила в мозгу. Ах, я заклинал его отложить заседание! Теперь, увы, он обречен… Сердце бьется ровно, но его светлость уже не очнется.

– Что же будет? – пролепетал принц.

– Медицина в таких случаях, увы, бессильна. – Доктор со вздохом поднялся. – Больной проживет неделю, много две, и умрет от истощения либо от воспаления легких.

Карл-Йоганн закрыл руками лицо, разрыдался.

– Это я, я погубил его! Как же мне теперь жить? Луциус, друг мой, уведите меня отсюда, мне дурно…