Дочери Марса
Часть 27 из 64 Информация о книге
— А как насчет твоей храбрости? Разве не храбрость позволила тебе пробиться к Неттис? — Это была чистейшей воды авантюра. Мошенничество. Меня толкнуло на это отчаяние. Отчаяние и ярость. Салли задумалась, на что может быть способен тот, кого так хвалят за смелость и решительность. В особенности, если такие похвалы слышишь из уст родной сестры. Такое чувство, что тебя ни за что ни про что объявили воровкой. Завидев сержанта Кирнана в строю солдат, дожидающихся посадки, Салли передумала произносить свои мысли вслух. Кирнан был в шинели с санитарной сумкой через плечо и с солдатским вещмешком в руке. Заметив их, он подошел. — Ну что? Обе сбегаете? Очень хорошо. — Нет, — возразила Наоми. — Только я. И не сбегаю — меня отсюда вытурили. — Со мной похожая история, — признался Кирнан. Он бросил взгляд на серо-стальную громадину на рейде, потом оглядел длинную дорогу к Голове Турка. — Я чувствовал бессилие, — продолжал сержант. — Я знал, что с вами, знал, где вы. Все, что я мог, так это рассказать о вас тем двоим офицерам да написать обо всем отцу. Он — друг доктора Спрингторпа, психиатра, тот сейчас работает в Египте и имеет довольно значительный вес. Отец рассказал обо всем Спрингторпу, приложив и мое письмо — рекомендацию бессильных что-либо предпринять. Но, надеюсь, все-таки подействовало. — Кирнан снова без тени иронии поглядел на сестер Дьюренс. — Борьба с человеческим отношением, — сказал он, — стала главным злом нашего главного госпиталя. И у меня не хватило мужества этому противостоять. — Вы все равно ничего не смогли бы изменить, — сказала Наоми. — Мне пора возвращаться к своим, — спохватился Кирнан. — На борту и договорим, там удобнее, мисс Дьюренс. Он повернулся к Салли: — От всей души надеюсь, что мы снова увидимся. Только не на этом зловещем острове. — Значит, излечились от всех этих мифов? Сержант рассмеялся. — Сыт по горло. Пусть кто-нибудь другой теперь ими тешится. Меня теперь куда больше волнует новейшая история. Хватило времени ее изучить, и не понаслышке. Салли смотрела вслед уходящей сестре. Как раз причалил баркас, на который той предстояло сесть. Салли разглядела вдали высокую, стройную фигуру поднимающейся на борт Наоми. Когда-то Салли не сомневалась, что корабль надежно защищен от любой опасности, кроме разве что пожара на борту. Теперь же воспринимала любое судно как беспомощную железную трубу или яйцо, дожидающееся, когда по нему хлопнут кулаком. Наоми исчезла где-то среди надстроек, Салли повернулась и стала подниматься на холм к съезжающим с причала санитарным машинам. Как же мы повзрослели на этой работе, думала она. Низкие, мрачные тучи закрывали небо. Салли вдруг ощутила себя постаревшей на много лет. В каюту на троих стюард доставил Наоми письмо от лейтенанта Шоу, которого из-за осложнения с раной в бедре тоже решили отправить домой. «Я несколько подавлен, — признавался в послании офицер, — но уж как-нибудь сумею пристроиться где-нибудь по военной части. Меня вам будет легко отличить от других — я передвигаюсь под углом в 45 градусов. Если судно на столько же градусов накренится, тогда, считайте, я выпрямился». Наоми надеялась, Шоу не станет слишком уж досаждать ей своим нытьем. Не очень благородно было так думать, принимая во внимание то, каким весельчаком он был на Лемносе. Но сейчас ей было просто необходимо побыть в одиночестве — переварить все, что свалилось на ее голову, да и подумать над тем, что ждет в Австралии. Переполнявшее ее тщеславие, когда она впервые появилась в Казармах Виктории, заставляло думать, что по возвращении ее ждут лавры и почести. А выходило, что ее просто изгнали. Сочли обузой и вообще плохим примером для подражания. Теперь же придется предстать перед отцом не с гордым видом победительницы, а приползти как побитая собака. Наоми от души надеялась, что ни отец, ни его новоиспеченная женушка ничего этого на ее лице не прочтут. Но, понимая, что произошло, она рано или поздно неизбежно выдаст себя. Когда медсестры вышли к перилам окинуть прощальным взглядом скрытый пеленой дождя каменистый островок, их встретил одобрительный гул голосов. Наоми выходить не стала и, как только судно отчалило, сразу же улеглась спать. И, ворочаясь на неудобной койке и размышляя, дала себе слово, что если и этому кораблю суждено пойти на дно Средиземного моря, она потонет вместе с ним, даже не проснувшись. На следующий день никаких вестей от Робби Шоу не было, и Наоми провела день в шезлонге, читая «Панч». Уже на следующее утро в предрассветной дымке они прибыли к побережью Египта. Но волны, разбивавшиеся о камни набережной, напоминавшие кусочки сахара дома, созданные каким-то явно страдавшим переизбытком фантазии зодчим, маяк на Фаросе, одно из чудес света, кажется, восьмое по счету — в общем, весь этот дивный город представлял собой сцену, восхититься которой у Наоми уже просто не было сил. Цитадель, которую они тогда созерцали с борта «Архимеда», напоминала сейчас невзаправдашнюю, будто из фильма или романа. Британский флаг, развевавшийся над главной башней, наводил на мысль, что война — нечто, в общем, несерьезное, все равно что взводу мушкетеров разогнать вооруженную луками свору папуасов. Неттис была страшно довольна, что военный корабль так легко пересек Средиземное море. Она без работы не сидела — постоянно гоняла стюарда туда-сюда с записочками лейтенанту Байерсу, разместившемуся на верхней палубе. В Александрии их на ночь разместили в британском госпитале, там, где обычно размещают медсестер. На следующее утро отправлялся их поезд. С изукрашенного каирского вокзала, через который когда-то давным-давно Митчи вела ее к поезду на Александрию, они должны были отправиться в Порт-Суэц. Глядя в окно, Наоми подумала, что ни верблюды, ни их погонщики, ни зеленые лоскутки полей, ни укутанные в черное женщины, эти поля обрабатывающие, ничуть не изменились. Как не изменился и сам мир. Темнеющее небо над Суэцем указывало на приближение вечера. Когда поезд подошел к порту, Наоми увидела сидящих за столиками под портиками отеля «Грэнд пиир» британских военных, явно ждущих отправки туда, откуда Наоми со своими коллегами возвращалась. И зрелище наводило на мысль об оторванности от жизни, а не об активном участии в ней. Поезд въехал прямо на пристань. Санитары бросились помогать дотащить багаж. На платформе выстроились в каре больничные коляски. Безногие инвалиды, лихо подколов у колен брючины отсутствующих ног, пытались увернуться от снующих повсюду санитаров. Безрукие, покуривая, спокойно расхаживали, всем своим видом показывая, что не прочь щегольнуть пустым рукавом. Водоизмещение корабля, если верить прикидкам Кэррадайн, составляло около 16 тысяч тонн. Он, как принято говорить, мог похвастаться «изящным силуэтом» и носил имя «Деметрис». Огромные загрузочные люки были открыты настежь примерно на уровне причала, готовые вобрать в себя лошадей и артиллерийские орудия. Мрачно-тягостное египетское утро оживлялось криками ходячих раненых: «Эй, в сторону! Дайте пройти, ребятки!» — и медсестер послушно пропускали к трапу. У этих раны были скрыты под формой, ничто не омрачало их веселья — скоро, теперь уже скоро, они доберутся до дома. Но не все были настроены столь благодушно. Кое-кого предстоящее прибытие на родину слегка пугало. Как Наоми. Стоя на палубе, она увидела довольно большую группу потерявших зрение офицеров — все опасливо двигались с пока еще непривычными для них палочками. Их вели к нижнему люку. Они шли гуськом, держась за плечи друг друга, первым шагал санитар. До сих пор ей не приходилось видеть передвигающихся строем слепых. И сразу стольких. Где-то в середине колонны Наоми заметила лейтенанта Байерса, ничем не отличавшегося от других собратьев по несчастью. И вот настала очередь медсестер взойти на корабль. Сопровождавший их стюард сообщал, что их каюты в секции А1. По пути к носу корабля медсестры миновали то, что в мирное время служило курительными салонами, библиотеками и гостиными. А вот прогулочную палубу участь мобилизации миновала — она так и оставалась прогулочной, то есть предназначенной для прогулок на свежем воздухе, но никак не для размещения раненых. Неттис без устали нахваливала корабль и даже захлопала в ладоши от радости, оказавшись в каюте с неожиданно большими иллюминаторами. Но Наоми не сомневалась, что восторг Неттис объясняется совершенно иными причинами, а именно — присутствием на борту лейтенанта Байерса. За ужином их усадили рядом с капитаном и его третьим помощником в полупустой кают-компании. Капитан оказался шотландцем, и его уверенность, твердый взгляд и стойкость не сразил бы никакой вражеский снаряд. В кают-компанию вошли и остальные медсестры в длинных серых юбках и жакетах. Некоторых из них Наоми видела впервые. Некоторые были в возрасте Митчи и не успели отдышаться после подъема по трапам и соединяющим палубы лесенкам. Все они были из того уродливого здания в Каире, в котором разместился госпиталь, прозванный Луна-парком, а также из госпиталя в Исмаилии. Выяснилось, что почти половина из них потеряли на этой войне братьев, их и отправили домой, чтобы они смогли хоть как-то утешить родителей. Под конец ужина выступила старшая сестра «Деметриса». Они уже успели покончить с вкуснейшим бифштексом с жареной картошкой и пудингом с патокой. Матрона была широкоплечей — наверняка выросла в сельской местности. Щеки ее украшала экзема. Она перечислила виды и продолжительность работ, которые им предстоит выполнить, график шестичасовых смен мало походил на изматывающий. И за два месяца пути к родным берегам лечение предстояло только терапевтическое, без какого-либо хирургического вмешательства. На борту было два небольших отделения: одно для офицерского и рядового состава, другое — инфекционное. Имелось и крохотное психиатрическое отделение. Среди раненых, страдавших депрессией и другими нервными расстройствами, буйных практически не было, да и те если и могли кому-то навредить, так в первую очередь самим себе. На носу и на нижней палубе разместили с полсотни больных сифилисом. «С улыбкой давайте им выписанные лекарства, а всем остальным будут заниматься санитары». Ну, а большинство остальных отправлявшихся домой, чье состояние опасений не вызывало, заняли обычные каюты, и большие, и малые. Неттис прямо расцветала на глазах, скукожившееся от невзгод личико разглаживалось, хорошело. * * * В обязанности Наоми входило по очереди выводить на прогулочную палубу незрячих и парализованных. Неттис считала, что, если она всегда будет сопровождать лейтенанта Байерса, тем самым неизбежно нарушит и без того мягкие предписания старшей — она и так изыскивала способы встретиться с ним в течение дня. Во время плавания по Красному морю, как раз в обществе лейтенанта Байерса, Наоми заметила сержанта Кирнана, следившего за тем, как санитары прогуливают ослепших по палубе. Сержант ненадолго оторвался от своего дела и подошел к Неттис и Байерсу. — Сэр, — обратился он к лейтенанту, — надеюсь, у вас все в порядке. — Кто это? — не понял Байерс, вскинув голову, — вновь приобретенная привычка. Кирнан отрекомендовался, подумав про себя, а позволит ли ему этот лейтенант переброситься парочкой слов с Наоми. Байерс рассмеялся. — Прошу извинить, — пояснил он, — но что-то не припомню, чтобы ко мне столь церемонно обращались мои товарищи по взводу. И Кирнан, повернувшись к Наоми и обращаясь к ней как к «сестре Дьюренс», заговорил. Рассказал ей о своей идее издавать корабельную газету. Может, и она напишет пару слов про то, как затонул «Архимед»? Кирнан сказал, что первый номер выйдет, как только корабль войдет в безопасные воды. Душа Наоми противилась этой затее. Описать все это на бумаге было бы чистейшим эксгибиционизмом и проявлением неуважения к тем, кому не удалось спастись. Извинившись перед Кирнаном, Наоми наотрез отказалась. — Да бросьте вы, сестрица, — вмешался Байерс. — Хоть кто-то должен это описать. Я уговаривал Рози Неттис сесть и написать, только она вот наотрез отказывается. — А почему бы вам самому это не описать? — с вызовом спросила Наоми сержанта. — Мне кажется, из уст женщины это будет звучать по-другому. Значительнее. И потом, вы ведь все очень хорошо помните, потому что сумели сохранить ясную голову. Можно было бы расспросить Митчи, но не думаю, что она хоть что-то запомнила. Если хотите, я сам напишу о вас, о вашем мужестве и о том, что вы заслужили награду. А вот это прямо-таки взбесило Наоми. Затевать такие нечестные игры! Речь ведь идет об «Архимеде»! — Умоляю вас не предпринимать ничего подобного, — ледяным голосом отчеканила Наоми. — После этого я просто перестану считать вас своим другом. — Ладно, — согласился Кирнан. — Считайте это неудачной шуткой. И простите меня. Чуть ли не весь «Деметрис» был опутан заграждениями из тонкой проволоки. Когда корабль добрался до выхода из Аденского залива, задыхавшимся от нестерпимой жары в каютах медсестрам милостиво разрешили спать под усыпанным звездами бархатно-черным южным небом, но тоже за ограждением, там, где прогулочная палуба соединялась с кормовой частью судна. Туда они и отправлялись каждый вечер с соломенными матрацами и подушками. За брезентовыми занавесками они раздевались до трусиков. Перед сном женщины обычно перебрасывались парочкой слов. Уже засыпая, Кэррадайн сообщила Наоми, что видела лейтенанта Шоу во время массажа ноги в помещении, примыкающем к офицерскому отделению. Он пообещал им прогулку по палубе, но поскольку надеялся, что его ногу вылечат, решил не подниматься к ним. Хоть Наоми и желала ему от души не хромать, ее все же куда больше устраивало отсутствие всех этих социальных забот. На данный момент за глаза хватало и литературных. Предложение Кирнана относительно «Архимеда» внезапно пробудило в ней желание на самом деле сесть и, ничего не приукрашивая, перенести все пережитое на бумагу. Побуждение исходило откуда-то изнутри — но никак не от Кирнана. Она находила время для прогулок с ослепшими или парализованными солдатами и офицерами, но ей совершенно не хотелось без толку молоть языком в ответ на комплименты Шоу и потакать его капризам. Два дня спустя после пересечения экватора, когда не было никакой защиты от палящего солнца, смола палубы едва не вскипала от жары. Наоми пошла в офицерскую библиотеку. Сюда пускали и медсестер. Тут было полно офицеров, которые строчили письма домой, листали подшивки «Панча», и именно здесь ей предстояло приступить к письменному изложению событий. Выбрав столик, она уселась и старательно вывела на листе: «Гибель „Архимеда“». И мы, медсестры, врач и санитары, не сомневались, что «Архимед» был и навсегда останется нашим домом. А с тех пор, как к нему причалила баржа с побережья Галлиполи, доставившая раненых, «Архимед» стал и нашим боевым постом. Даже некоторые из тех, кто сейчас находится на борту «Деметриса», успели побывать на «Архимеде». Мы не знали и не могли знать, что наш плавучий госпиталь, казавшийся нам ничуть не менее солидным, чем любой госпиталь на суше, у нас заберут. Но и до этого на нем было доставлено множество раненых в Александрию и в порт Мудрое. Какое же удовольствие сидеть и описывать все это, мелькнула у Наоми мысль, пусть даже простым, бесхитростным языком. Но ведь были и насмерть перепуганные лошади. Как, какими словами передать их ужас? Как и чем объяснить поступки тех, кто впал в апатию и предпочел соскользнуть в воду и отдаться на волю стихии? Как описать Неттис — ее погружение в морскую пучину и счастливое возвращение оттуда? А те, кто попал под вращающиеся винты? Может, они предпочли мгновенную смерть медленным мукам утопающих? Неужели все это возможно изложить на бумаге? Наоми продолжала писать, и перед глазами вдруг возник Кирнан, мертвой хваткой вцепившийся в медный куб. Он был полноценным членом их спасавшейся на плоту компании. Наоми вспомнила, как деспотически вела себя тогда. А деспота в ней разбудила угодившая и обрекшая «Архимед» на гибель вражеская торпеда. (Об этом, разумеется, ни строчки.) «Архимед» научил ее подниматься над собственной слабостью, развив в ней черты, которые были и в самом деле ей присущи. По мере того как лежащий перед ней лист заполняли ровные строчки, мысли Наоми все больше и больше занимал Кирнан. Это достойный восхищения человек, из тех, кто всегда и везде проявляет мужество. И вообще, само словосочетание «достойный восхищения» неотступно преследовало ее те два дня, которые были посвящены описанию событий. Когда Наоми встретила потом Кирнана в окружении раненых, она внезапно поняла, что этот человек обладает некоей аурой, выделяющей его из толпы, скопища безликих, лишенных всякой индивидуальности. И четкость его образа объяснялась не восхищением, не обожествлением конкретного человека, а новым взглядом на происходящее. Сродни тому, как ты вдруг осознаешь, что тот или иной человек, прежде казавшийся вполне обычным, внезапно преображается в пророка. Капитан пригласил всех на палубу полюбоваться побережьем Южной Африки и панорамой Кейптауна. Эти места обладали особым магнетизмом для тех, кто читал о них в книгах или видел на театральной сцене. Африка. Над огромным, куда более огромным, чем Средиземное, морем начинался яркий, играющий красками рассвет. Над окруженной селениями горой не было ни облачка. Гигантские альбатросы были будто самой природой предназначены указывать им путь. Корабль причалил у широкого, застроенного складами пирса. Наоми и Кэррадайн на закопченном поезде поехали в город. И город этот, в общем, был похож на те, что они видели в детстве, хотя африканки в пестрой одежде, торговавшие фруктами и цветами, придавали ему совершенно особый колорит. Чернокожие дети осаждали их с протянутыми руками, крича: «Австралия! Богатая Австралия! Дай нам чуть-чуть!» Когда женщины бродили по магазинам, универмагам и лавкам Кейптауна, продавщицы неизменно встречали их очень почтительно. В полдень к стоящему на приколе кораблю прибыл целый полк машин — все было организовано специальным комитетом, учрежденным для обеспечения досуга проезжих солдат и офицеров. Предлагалась обзорная экскурсия на Кэмпс-Бэй. Кэррадайн, Наоми и Неттис тоже решили записаться. Ожидая у огромных авто, они смотрели, как их попутчики спускаются по сходням на берег. Среди них был и офицер медицинской службы. Несколько инвалидов — безногих, безруких, изо всех сил бодрившихся, хотя бодрость эта была напускной. Спустился и лейтенант Шоу, которого сопровождал Кирнан. Несладко ему приходилось, двигался он, опираясь то на перила, то на палочку. Завидев медсестер, крикнул: — Ладно, ладно — знаю, что похож на старого дурака, упавшего с лошади. Но я исправлюсь! Еще как исправлюсь! Шоу уселся на заднее сиденье рядом с Неттис и Кэррадайн. Наоми сидела на противоположном сиденье лицом к нему. В беседе она участия не принимала. — Какая красота! — восхитился Шоу, когда машина проезжала мимо утопающих в садах вилл. — Черная прислуга обходится здесь в сущие гроши, и тебе не приходится даже палец о палец ударить ради такого великолепного сада. Думаю, в конце концов я возьму да перееду сюда. Они поднимались на холмы, дорога шла вдоль поросших кустарником обрывов. Тянулись заросшие папоротником овражки, за которыми открывался изумительный вид на бухту и океан. Здешние просторы казались Наоми в буквальном смысле необозримыми. Не укладывалось в голове, как их машина столь непринужденно двигается по краю пропасти. Потом они начали спускаться в поросшую соснами бухту. Машины остановились у пагоды, где подавали чай. Идя по пляжу — исключительно медленно, чтобы Шоу за ними поспевал, — они дошли до бассейна с подогретой морской водой и табличкой «Только для европейцев». — Вот, значит, как! — воскликнул Шоу. — Прямоты, надо сказать, им не занимать. Режут правду-матку. Видимо, ему тоже импонировала открытость. — Ну, прямота тоже относительна, — не согласилась Кэррадайн. — Они же не пишут «Ниггерам вход воспрещен!». Написали бы, вот это я понимаю — это и означало бы «резать правду-матку». А это… Это звучит как-то уклончиво, не находите? Некоторые уже успели нанять осликов и теперь носились верхом по песку наперегонки. — Пойдемте-ка, девушки, — предложил Шоу. — Надо тоже принять участие в скачках. И заковылял к человеку, у которого нанимали ослов. Затем велел своим офицерам усадить его в седло. — Ты хорошо подумал? — осведомился один из его товарищей. — Ну, не посрами нас.