Дочери Марса
Часть 56 из 64 Информация о книге
— Говорят, нас собираются вернуть, — призналась она. — Может, в Корби, но кто его знает? Считается, что немцы могут взять Амьен. Как бы то ни было, я не хочу видеть, как тебя принесут на носилках. Но если такое случится и ты попытаешься приподняться и улыбнуться мне, я ужасно рассержусь. — Салли, мне пора, — сказал он. Высокая кровать в занавешенной комнате, очевидно, не собиралась распахнуть им объятия. Не ко времени, хотя их тела уверяли, что в самый раз. Какое-то время он постоял согнувшись, пока страсть слишком уж очевидно демонстрировала себя. А затем побежал к грузовику, ожидающему на дороге в Бапом. Его торопливость напугала ее. Ей не понравилась такая спешка. Она чувствовала себя какой-то обманутой стремительностью и рвением, с которыми он забрался в кабину и захлопнул дверь. Вскоре после отъезда Чарли появились машины «Скорой помощи» с ранеными, приехавшие санитары рассказали, что полковые пункты медицинской помощи и перевязочные станции с лежащими в них бедолагами оставлены врагу. Заключенные, которых под конвоем вывели на работы по прокладке новой дорожки между палатами, теперь весело болтали друг с другом по-немецки — предвкушали скорое освобождение. На дорогу, по которой отступали войска и местное население, с неба сыпались бомбы, которые сбрасывали немецкие самолеты, низко летящие над землей. С ближайшего перекрестка две зенитки тявкали на них, точно беззубые сторожевые псы. Морфин оберегал самых тяжелых раненных от понимания происходящего. Но Салли видела, что на лицах многих других растут паника и смятение. Фронт, от которого их, как они считали, избавили раны, догонял, чтобы снова схватить. В четыре часа, когда Слэтри, Салли и еще восемь молодых медсестер трудились в реанимации, пытаясь подготовить пациентов к транспортировке, вошел майор Брайт и объявил: — Приказано уходить. Вы должны упаковать личные вещи. На сборы десять минут. Придется идти полмили до станции пешком. Помогать нести сумки некому, поэтому, наверно, какие-то вещи лучше оставить. Салли была потрясена. Она сказала, что просто не может оставить раненых. Онора заявила: — Я останусь здесь. Уверена, немцы не такие варвары, как мы думаем. Брайт, кажется, вот-вот потеряет терпение, разговаривая с женщиной, в которую, как поговаривали, он был влюблен. — Я уже это предлагал, но мне отказали. Всем приказано уходить. — Тогда вам придется меня нести, — сказала Слэтри. — По своей воле я не уйду. — Господи, Слэтри, хватит разыгрывать драму. Обещаю, что, как только мы попадем на место, будут тысячи людей, которым понадобится твоя помощь. Но сейчас я могу сказать только, что мы должны уходить на запад. Больше тридцати медсестер, несколько врачей и около шестидесяти санитаров собрали скудные вещмешки и двинулись по забитой людьми дороге. С вещами в руках они шли к местной железнодорожной станции. Там им выдали проездные документы до Амьена. Санитар повел их по грунтовке, которая уводила от основной, прямой как стрела, дороги Бапом-Альбер. Они вышли к железнодорожной станции у деревни, где персонал эвакуационного пункта столкнулся с множеством гражданских и устремившейся туда же пестрой толпой военных. Проселочная дорога, которую они предпочли, ничуть не помогла, эту небольшую станцию, построенную для нужд местных ферм, тоже осаждала огромная масса народа. Солдаты, чья форма была похожа на какую-то навозную коросту, сидели на подоконниках и ступеньках, тупо глядя на кишащую толчею. Охрана, которой удавалось пока сдерживать толпу у станционных ворот, пропустила медсестер к платформе, где показавшийся Салли удивительно знакомым офицер-железнодорожник давал указания толпе военных и гражданских, ожидавших по обе стороны путей. Офицер, хромая, подошел к ним и сказал: — Дамы, бросьте свой багаж здесь. Говорят, поезд прибудет через двадцать минут. Старшая сестра, вашим женщинам, возможно, придется пробиваться в вагоны. Он взялся за висевший на шейном шнуре свисток и дунул в него, приказывая охранникам оттеснить толпу с путей. Однако последние рулады потонули в глубоком и мощном реве. Он отбросил свисток и крикнул медсестрам: — Бегите через пути! В траншею на той стороне! Вой бомбардировщиков вогнал их через пути в окопы. Они держались вместе. Слэтри и Леонора рядом с Салли, краем глаза она заметила у траншеи Фрейд. Фрейд пригнулась, но почему-то не казалась испуганной. Салли бомбы внушали ужас, но Фрейд панике не поддавалась. Рев над головой показался ей громче всего, что когда-либо прежде звучало во вселенной, это была сама война, сотрясающая вздыбившуюся стеной землю, точно при землетрясении. Истощив запасы грома, готы наконец ушли. И тут стал слышен поднимающийся из окопов и разносящийся над землей глухой плач, и они, пристыженные, вылезли. Майор Брайт и врачи обходили местность, стараясь отыскать раненых в месиве убитых. Солдаты, просто мужчины и женщины лежали, словно рассыпанные стебли. Салли в результате осмотра пришлось убедиться, что женщина и ее двое маленьких детей, лежащие аккуратно, словно для погребения, убиты ударным действием взрывной волны. Главный сержант пересек пути и, не теряя бодрости, доложил капитану: — С сожалением вынужден сообщить, что железнодорожную линию только что разрушили в нескольких сотнях ярдов к западу. Боюсь, вам придется оставить свой багаж в кассе, которую я запру, — добавил он. — Придется идти пешком. Они доложились Брайту и просили осмотреть раненых. К несчастью, у них не было с собой никакого оборудования. Салли бессильно смотрела на истекающего кровью мальчика со значком Стаффордшире кого легкого пехотного полка. Некоторые пытались перевязывать солдат, пострадавших от осколков, платками и другими попавшимися под руку тряпками. Брайт резко приказал им встать и оставить свои сумки в кассе на вокзале. Они пошли вдоль путей, некоторые с кладью, а кто-то с пустыми руками. Ничто не отличало их от разбитых частей и бегущих французов. Они довольно быстро одолели первую милю, а затем на переезде железной дороги появилась колонна из пяти грузовиков, пробиравшихся по грязи, к счастью, немного подсохшей за несколько по-настоящему весенних дней. — Всем медсестрам в кузов, — распорядился Брайт. Пока они неловко, как уж умели, забирались наверх, начало темнеть. Но сейчас никто и не ждал от них атлетизма. Многие сразу же уснули под тентами грузовиков и через некоторое время проснулись от оцепенения. Они вышли в холодную весеннюю ночь на перекрестке, где находилось два британских эвакуационных пункта раненых. Старшая сестра разделила их на две группы и отправила половину на пункт к северу от дороги к толпившимся там медсестрам, а половину — на юг. Салли и остальные, кого отправили на южный пункт, ждали в столовой для медсестер, пока проворная британская старшая сестра отдавала распоряжения санитарам принести для них в женский барак соломенные тюфяки и одеяла. Не теряя времени, им удалось кое-как помыться и перекусить какао с хлебом. Потом они пошли в барак и заснули, устроившись на полу между кроватей британок. Утром, выйдя на улицу, чтобы помочь в палатах, они увидели новый батальон, в образцовом порядке двигающийся по дороге на Альбер. Они уже настолько успели привыкнуть к повсеместной неразберихе, что вид сотен идущих поротно солдат показался им потрясающим зрелищем. Первый раз с тех незапамятных пор, когда они были в Египте, они видели солдат, марширующих с более серьезными, чем учебные, целями. Они безукоризненно вышагивали под музыку. Но понимали, музыка вот-вот оборвется. От них исходило ощущение сплоченности как всей массы в целом, так и каждой ее частички. Стоящие у бараков и палаток британские медсестры говорили: — Это ваши австралийцы! То, что это ее соплеменники и что они так спокойны, вызвало у душе Салли и остальных что-то похожее на торжество — казалось, все это должно как-то остановить отступление союзников. Весна 1916 года еще оставалась временем надежд. Они достали носовые платки и принялись махать, не подозревая, что теперь это уже сделалось обычным средством ведения войны и выполнения боевых задач. Они побежали вниз, к дороге, махая и восторженно аплодируя, словно эта колонна была не просто частичкой армии или, лучше сказать, камнем, брошенным в пасть урагана, а окончательным ответом войне. Леонора закричала: — Привет, ребята! И кто-то из солдат воскликнул: — Господи, да ведь это австралийские медсестры! И солдаты заорали, что идут охотиться на динго. И так зададут фрицам, что те и носа не высунут из землянок. Именно для этого они и прибыли из Бельгии (в разведке маршрутов, возможно, какую-то роль сыграл Чарли). Энергия и свирепость, исходившие от них, привели девушек в настоящее помешательство. Вчера — боль от вида беженцев и бессилие. А сегодня такое противоядие. Пошли грузовики, затем еще один батальон, и австралийцы кричали: — Хорош отступать, девчонки! Они выглядели такими свежими, потому что только что вышли из вагонов и были полны энтузиазма. Но будь они даже помешанные и плюющие в лицо реальности, их одержимость в то утро была просто необходима. Последние солдаты и пушки на конной тяге скрылись вдали. Безумие медсестер ослабло и сменилось разумностью. А вдруг они видели лишь растопку для печи? Они потянулись назад через луг, чтобы снова заняться делом в палатах. В тот же день многих английских медсестер пробросили в Дуллан, но Салли и некоторые другие получили разрешение остаться. Однако машины «Скорой помощи» не доставляли раненых, приехали лишь забрать вчерашних. А на следующее утро, несмотря на вдохновляющие признаки наступления, которые они наблюдали накануне, им снова приказали уходить, уложив выстиранное и еще влажное белье в чемоданы и стыдясь своих немытых тел. Но по крайней мере на сей раз удалось эвакуировать всех пациентов — либо в тыл, либо на кладбище у обочины дороги, ведущей в город, расположенного точно так же, как в Дёз-Эглиз. * * * Их новый пункт в Корби стоял на том же перекрестке, что и британский передовой пункт эвакуации раненых. Пасха прошла незаметно — проглоченная оказанием срочной помощи. На молебне в память о произошедшей три года назад высадке в Галлиполи австралийский священник сказал, что в этом году Пасха имеет особое значение, учитывая спасение британской армии от уничтожения, благодаря героизму и самопожертвованию двух брошенных в пекло австралийских дивизий, шестидесяти с лишним тысяч лучших молодых людей христианского мира. Даже Салли сочла его восхваления австралийцев как спасителей каких-то низших существ, неуместными. Те же, кто ухаживал за выжившими после почти неразличимых сражений, вынесли еще более простой приговор. Салли услышала, как какая-то англичанка у нее за спиной, четко выговаривая все звуки, прошептала: — Напыщенный старый дурак! Одни пали, другие бежали, но среди тех, кто держался до последнего, безусловно, были именно австралийцы, движение которых они наблюдали, никто и не ставил этого под сомнение. Но до победы было далеко. Они знали, что немцы все еще могут сюда явиться, в бегство их пока не обратили. Они были всего в десяти милях от Амьена. Что красноречиво свидетельствовало о последних территориальных успехах противника. Кроме того, война — это не какой-нибудь футбол. Очки тут не начисляют. Даже победитель несет потери. За обедом в столовой измученная отступлением Онора Слэтри сказала Салли, что в отличие от многих не верит слухам, что новый грипп, поражающий санитаров и медсестер и вынуждающий отправлять солдат в тыл, создан в лабораториях неприятеля. — Это сделало бы им слишком много чести, — заявила она. — Все же, — добавила она, — женщине невозможно побороть любопытство… Похоже, Слэтри простила майора Брайта за то, что тот не позволил ей остаться с ранеными в Дёз-Эглиз, где они могли попасть в плен. Слэтри призналась Салли, что они с Брайтом кое о чем «договорились». Да, он неверующий, но получше большинства верующих, и ее родителям просто придется смириться с тем, что он не похож на хлещущих пиво святош или полоумных добровольцев-трясунов из Красного Креста. Фрейд, когда ей об этом сказали, отнеслась к этой новости со своей обычной отстраненной сдержанностью. — И о чем же вы «договорились»? — поинтересовалась она как-то удивительно холодно. — Мы договорились, — сказала Онора, решив не отвечать ей прямо, — что, когда наступит мир, я буду ждать, пока все выйдут из лагерей и госпиталей и, если Лайонел не найдется… Тогда посмотрим. Такова договоренность с майором. Фрейд сказала: — Боже ты мой! Какой терпеливый. — А ты бы какого хотела? — спросила Слэтри. — Твой американец терпеливый? — Порой, — ответила Фрейд. — Всякое бывает. Нелегко поддерживать отношения. В особенности с такой непростой женщиной, как я… Салли все думала, оправится ли когда-нибудь Фрейд от Лемноса. Внешне она обычно казалась спокойной и, судя по всему, в операционной тоже. Но в иные дни ее настроение менялось от спокойствия до холодной недоверчивости так стремительно, что мало кто счел бы это нормальным. Да, она выздоровела. Ее хирург Бойнтон был терпеливым. * * * Для Австралийского добровольческого госпиталя показателем критического положения на фронте было количество доставлявшихся раненых. Госпиталь был рассчитан на двести пятьдесят человек, а сейчас здесь находились более трехсот. Пресловутый австралийский успех не обошелся без крови, за свой решительный марш, который в то исполненное романтикой утро наблюдали медсестры, уверенные в себе австралийцы заплатили тысячами жертв. В предоперационной палате Наоми под руководством врача занималась десятком с лишним пациентов с переломами лицевых и бедренных костей и даже серьезными ранами груди и ампутациями, где оставалась угроза гангрены или сепсиса, которых следовало готовить к операции. Новый молодой военный врач и Эйрдри работали в операционных вместе с одним из палатных врачей, который очень хотел получить хирургический опыт и не выказывал никакой щепетильности или озабоченности по этому поводу, как некогда Хукс. В то беспокойное утро, когда положение на фронте наконец выровнялось, леди Тарлтон приехала за Наоми и обнаружила, что она руководит австралийскими медсестрами и «английскими розочками». Как всегда, леди Тарлтон вела себя совершенно открыто. С тех пор, как они в тот раз печально пили коньяк, она перестала лить слезы по майору Дарлингтону. Однако поскольку Митчи уже не было на свете, объединяющая их потеря позволяла им говорить друг с другом начистоту. Леди Тарлтон не впала в уныние, и ни одно из ее страстных увлечений не заглохло. — Только что объявили фамилию командующего недавно сформированным огромным австралийским корпусом из пяти дивизий, — сказала она Наоми. — Этот генерал намерен посетить госпитали общего профиля в Булони по пути из Лондона на фронт. Я знаю его по Мельбурну, — добавила леди Тарлтон. — Он отнесется с пониманием, если я подниму вопрос о тюремном заключении лейтенанта Кирнана. Да, Наоми, мы должны идти до конца — вплоть до оскорбления наших хозяев в Булони. После суда Иэна отправили через Ла-Манш, и он вместе с другими австралийскими правонарушителями и предполагаемыми дезертирами отбывал наказание в лондонской тюрьме Миллбанк. Миллбанк стоял на болотистом берегу Темзы. Для Наоми это название звучало как синоним пневмонии, а также злокозненности охранников, чьи характеры это место наверняка испортило. Поэтому решительность, исходящая от леди Тарлтон, служила ей утешением. Фразы вроде «вплоть до оскорбления наших хозяев» давали Наоми сладкое ощущение единения. — Мы можем выкроить время? — Назначьте сестру, которая будет отвечать за «английских розочек». И ты, и я не незаменимы, сама знаешь. В утро генеральского визита леди Тарлтон появилась в вестибюле шато в палевом пальто до полу и своем лучшем вишневом платье и высоких, узких, плотно обхватывающих щиколотку, застегнутых на все пуговицы ботинках. Выглядела она превосходно, истинная сила воли, в ней не было и следа брошенной женщины. Наоми надела темную парадную форму. Они отправились в Булонь на поблекшем, помятом, плохо перекрашенном, но вполне рабочем чудо-автомобиле леди Тарлтон и приехали как раз вовремя, чтобы успеть пройти по усыпанным гравием дорожкам до могилы мужественной старшей сестры Митчи. Где сейчас ее сын? Им хотелось надеяться, что в Англии. Или где-нибудь на реке Сомме или Анкре бесконечно дает отпор врагу, как писали про австралийские дивизии. Карлинг повез их по знакомой дороге, притормозив у ямы, где погибла Митчи, и на подъезде к огромному госпиталю общего профиля. На административном здании вывесили все флаги и праздничные украшения в гамме национального флага в честь прибытия австралийского командующего. Большая фигура кенгуру, выложенная белой галькой, украшала центр усыпанной гравием площади. Кроме этого большого белого сумчатого навстречу леди Тарлтон вышла старшая сестра госпиталя, причем ее вид ясно давал понять, что ей очень хочется каким-то образом помешать ее вторжению. Старшая сестра разрывалась между желанием продемонстрировать презрение к известному всем упорству леди Тарлтон поддержать ее ничтожный частный госпиталь и тем фактом, что та была представительницей британской знати и женой бывшего генерал-губернатора той самой Австралии, в честь которой они должны были сегодня выстроиться вокруг огромного кенгуру. Когда они подошли к почетному караулу у главного входа, леди Тарлтон шепнула Наоми: — Он еврей, понимаешь, а его родители родом из Пруссии. Когда мы с мужем были в Мельбурне, он был инженером и занимал высокие посты в Гражданской гвардии[38] и совете университета. Его имя вылетело у меня из головы. Подожди секунду. — Она повернулась к стоящей рядом старшей сестре госпиталя, и спросила: — Старшая медсестра, будьте любезны, не могли бы вы напомнить, как зовут генерала? — Генерал Джон Монаш, — холодно ответила та. — Миледи. — Точно! — сказала леди Тарлтон Наоми так, чтобы слышала старшая. — Да. Теперь под его началом больше ста двадцати тысяч из лучших людей на земле! Ах, да, некоторые из них почти совсем неотесанны. Но это деревья, которые стоят. Ну что ж. Браво, генерал Монаш!