Дочери Марса
Часть 57 из 64 Информация о книге
Автомобиль генерала въехал в ворота, и санитары с винтовками взяли на караул. Молодые медсестры радостно приветствовали командующего. Зазвучали слова, что командующий поведет армию спасения, освободит весь мир и отомстит за лишь недавно закончившееся позорное отступление. Подразумевалось, что солдаты Монаша, в первую очередь австралийцы, останутся невредимыми и спасут Европу. Именно этот человек в чрезвычайной ситуации отбросил немцев при Виллер-Бретоннё. Никакие девичьи вопли восторга не слишком пронзительны для него. Из машины вышел человек средних лет, грузноватый, но моложавый и проворный в движениях. Он поздоровался с главным врачом и пошел вдоль шеренги медсестер во главе со старшей сестрой госпиталя. Вскоре он подошел к леди Тарлтон. — Леди Тарлтон! — обрадовался он, обменявшись с ней рукопожатием. — Вы и ваш муж были так добры к нам с женой в Мельбурне. Я слышал о вашем австралийском госпитале. Боюсь, что он привлекает внимание критиков, как и я сам. Но я вас понимаю и должен сказать вам, что вы молодец! Да, молодец! — Я могла бы добавить, — ответила на это леди Тарлтон, — что мои усилия, похоже, многих приводят в замешательство. Мой самый большой недостаток — это энтузиазм. Генерал не замедлил с ответом: — Будь это заболеванием, как бы мне хотелось, чтобы этим заразились и остальные. Я не возражал бы против масштабной эпидемии. Что касается замешательства, вы знаете, что я тоже часто привожу в замешательство. Обычный гражданский человек — и почему-то на военной службе. И… И еще. Я должен еще раз поблагодарить вас за приглашение в Дом правительства. Она представила ему свою старшую сестру, как она называла Наоми. «Какое интересное и умное лицо, — подумала Наоми, — живой взгляд и цепкость ко всему вокруг, как и у нее. Ничего общего с придурковатой тупостью лорда Дадли». — Если у вас есть минутка, — сказала Тарлтон, понизив голос, — я хочу попросить вас за жениха мисс Дьюренс. Офицер по снабжению медицинским имуществом, он был заключен в тюрьму за отказ взять в руки оружие. При этом он квакер и, поступая на службу, четко заявил о своем пацифизме. Уверена, вы более чем кто-либо другой не сможете остаться в стороне и наблюдать за преследованием человека по религиозным мотивам. Взгляд генерала заметно изменился, и Наоми поняла, что он не слишком рад услышать подобное во время официального визита. — Почему вы сказали «более чем кто-либо другой»… Вы намекаете на то, что я еврей? Если так… — Нет-нет-нет. Я имела в виду, что вы — человек гражданский и придерживаетесь прогрессивных взглядов. Наоми решила не думать о том, чтобы не поставить генерала в неловкое положение. — Генерал Монаш, моего жениха посадили в тюрьму Миллбанк, потому что он член общества «Друзей» и состоял в медицинской службе с момента Дарданелльской операции. Он поступил на военную службу, чтобы спасать людей. Но взять в руки оружие ему не позволяют религиозные убеждения. Генерал нахмурился. — Вы понимаете, у нас нет возможности предоставлять солдатам выбор, — сказал он леди Тарлтон, обращаясь к ней, как посреднице Наоми. — Вы должны понимать, что наши французские и английские братья возмущены нашей снисходительностью по отношению к нашим солдатам, в то время как они очень суровы по отношению к своим. Вынужден сказать, леди Тарлтон, этот вопрос следует поднимать в другом месте. Леди Тарлтон ответила: — Видите ли, генерал, будь у меня возможность встретиться с вами в другом месте, я бы предпочла поднять его там, а не сейчас. — Умоляю вас, генерал, — проговорила Наоми, понимая, что она и ее покровительница леди Тарлтон срывают мероприятие, но готовая на все, чтобы генерал запомнил Иэна. — Его зовут Иэн Кирнан, он хорошо нес службу, и он не трус, но убежденный квакер. — Вы уже упоминали, что он квакер, — холодно напомнил генерал. — Можем ли мы вам написать? — спросила Наоми. — Запомните ли вы нас? — О, — сказал генерал, — можете не сомневаться, я вас запомню. — В таком случае благодарю вас, — сказала Наоми. — От всей души благодарю вас, сэр. — Да, спасибо, полковник… нет-нет, простите, генерал, — сказала леди Тарлтон с легкой улыбкой. — Когда мы встретились впервые, вы были… — Да, — сказал генерал, — когда мы встретились в первый раз, леди Тарлтон, я был полковником Гражданской гвардии. Все меняется, и войны возносят нас на головокружительную высоту. — Я рада вашему назначению, генерал, — проговорила леди Тарлтон. — Спасибо. А сейчас прошу простить. И он двинулся дальше вдоль шеренги медсестер. Леди Тарлтон повернулась к Наоми. — Думаю, все прошло очень, очень хорошо, — прошептала она. Хотя остаток шеренги был по меньшей мере озадачен, почему известный генерал так долго беседовал с чудачками из Австралийского добровольческого. На лице старшей сестры госпиталя застыла каменная безнадежность. Ведь день обещал быть благодатным, приятным и предсказуемым. Она твердо шествовала сбоку от генерала. Но понимала, что теперь возможность просить его о чем-то безнадежно испорчена. 18. Лихорадка Однажды Салли почувствовала, что, кажется, заболевает гриппом. Поговаривали, что на некоторых передовых пунктах эвакуации раненых он вывел из строя, по крайней мере, временно, каждого третьего, а на некоторых — до половины персонала. Салли ощущала дрожь, скованность в суставах и боль в горле. Она стала мерить себе температуру и увидела, как та за несколько часов поднялась, а стремительность развития болезни была, пожалуй, одним из ее главных симптомов. Она сообщила о своем состоянии старшей сестре, и ее положили в палатку, где уже находились двенадцать заболевших медсестер, за которыми ухаживали другие медсестры в масках. Одна из них сказала ей, как нелепо весной и летом болеть гриппом, когда нет настоящей зимы. От высокой температуры у нее начался бред, в котором она оказалась в пронизывающей до костей ледяной воде, как после крушения «Архимеда». А рядом проплыла мать с незнакомой улыбкой на лице и сказала: — Я могу научить вас забыть. — Мама! Позже ей рассказали, что она плакала. — Дорогая, тебе снится мать? — спрашивали ее. К спору с матерью примешивалась благодарность. — Ты знала, что я решила совершить преступление, и умерла, чтобы его предотвратить. А еще она встретила Чарли Кондона — он выкрасил траншею в желтый цвет и хотел, чтобы она восхитилась. Придя в себя, она увидела Слэтри в маске. Та пришла ее навестить и рассказала, что фронт продвинулся на несколько миль обратно к Дёз-Эглиз, так что все их вещи снова погрузили на грузовики. Амьен и собор теперь в безопасности. Врач сказал: — Не думаю, что у вас грипп. Симптомы не совсем те. Да, быстрое начало, но вы подхватили нечто другое, пришедшее из окопов. На всякий случай ее перевели из инфекционной палаты в отдельную комнату в терапевтическом отделении, но вскоре разрешили ходить. И хотя она, вероятно, была еще слаба, но несомненно выздоравливала. От Чарли пришла короткая открытка, где он писал, что в порядке, и долгожданная и переадресованная записка от Наоми, поразившая известием, что Иэн Кирнан в тюрьме в Англии. От срока его заключения у нее перехватило дыхание. * * * В Шато-Бенктен инфлюэнца началась, когда одна из медсестер Красного Креста рухнула без сознания. Лаборатория Дарлингтона уже не работала, и мазки из горла пришлось отправлять в и без того перегруженные лаборатории в Булони, так что природа инфекции ждала подтверждения. Медсестру положили в отдельное помещение, и к вечеру следующего дня она сгорела. Изможденная работой и очень худая, она, как подсказывал здравый смысл, была из тех, кто словно специально создан для инфлюэнцы, точно гаубицы, чтобы прежде всего забирать молодых. Однако ее не посчитали за жертву гриппа, поскольку повсеместные медицинские отчеты указывали на широкое распространение инфекции, но низкий уровень смертности. Некоторые мужчины в палатах, здоровые и выздоравливающие, заразились. Теперь маски стали обязательными, если надо было покормить подхвативших вирус. Ересь майора Дарлингтона превратилась в ортодоксию, по крайней мере, на период эпидемии. В первые дни этой страшной вспышки Наоми получила еще одно письмо, на сей раз из Мельбурна. На конверте стояло: «Кирнан и Вебстер, Импортеры и производители, промышленное оборудование». Уважаемая медсестра Дьюренс, Мой сын Иэн сообщил нам о вашей помолвке. Он восхищается Вами, и мы рады, что он встретил женщину, понимающую и разделяющую его высокие цели, несмотря на то, что он сейчас в тюрьме. Он имеет право на одно письмо в месяц, и сыновний долг заставил его написать первое письмо нам. Но он попросил, чтобы я в свою очередь написал Вам и передал, что он чувствует себя хорошо. Нам, как наверняка и Вам, больно было узнать, что тюрьма, в которой он находится, очень сырая, насколько мне известно, ее построили в середине прошлого века, когда представления о наказаниях были суровее нынешних. Я посетил местную тюрьму Пентридж, и мой визит обогатил меня дополнительным опытом, я исхожу из здешних условий в ней и хотел бы знать, насколько они соотносятся с положением Иэна. Наши главные надежды зиждутся на том, что его дух тверд, что он наделен духовной силой, понимает, что он не преступник, а также на созданную нами группу друзей, настоящих Друзей, для письменной кампании в его защиту. Мы написали нескольким министрам и, разумеется, премьер-министру. Но в ответ не получаем ничего, кроме формальных отписок государственных служащих с объяснением, что, поскольку население отвергло воинскую обязанность, австралийская армия должна иметь право распоряжаться военнослужащими, как сама сочтет нужным. Я надеюсь, что писавшие такие ответы не всегда будут придерживаться этой точки зрения, поэтому, когда война закончится, что однажды неизбежно произойдет, нехватка солдат перестанет быть проблемой, и аргумент в пользу наказания Иэна только потому, что австралийцы так проголосовали на референдуме, отпадет сам собой. А пока он пишет: «Я думаю, что мое наказание неизбежно в мире, каков он на сегодняшний день». Иэн настоял, чтобы я еще раз напомнил Вам, что он понимает, что Вы молодая женщина, а молодость должна заботиться только о молодости. Он в достаточной мере от мира сего, чтобы понимать, что Вы не должны ощущать себя вынужденной узницей, отбывающей срок параллельно с ним. Полагаю, Вы, скорее всего, уже писали ему, но, кажется, его правильный адрес теперь Кирнан, 27537, Военная тюрьма Миллбанк, Лондон. Мы очень гордимся заключенным 27537 Кирнаном, ибо известны примеры других молодых людей из общества «Друзей», начинавших как Иэн, но уступивших давлению. Наоми еще не писала отцу об Иэне Кирнане, не говоря уже о помолвке с ним или о том, что его посадили в тюрьму Она не представляла, как объяснить странность всего случившегося так, чтобы это поняли в графстве Маклей. Салли оставалась в Корби с британскими медсестрами, пока врач не решил, что она достаточно окрепла для непростого путешествия на восток, чтобы начать работу в Альбере, куда перевели ее пункт эвакуации раненых. Теперь ходячие, за которыми она ухаживала, говорили, что замечательные успехи достигаются не за несколько месяцев, иногда порой всего за один день или даже за несколько часов. Газеты, когда она успевала их читать, были полны фраз о срыве намерений гуннов, о том, что их войска обращены вспять, что их натиск удалось сдержать. Было ли все это правдой? Казалось, весной и в начале лета 1918 года поток раненых не уменьшился. Передовой пункт эвакуации раненых в Корби представлялся ей заводом, не способным выполнить все заказы, несмотря на трудолюбие работников. Итак, теплым утром она уселась на пассажирское сиденье машины «Скорой помощи», чтобы отправиться в Векмон. Пункт находился у развилки дороги, главным образом это были палатки, все здесь только начиналось. После встречи со своими в столовой она узнала, что здесь очень многие страдают трехдневной лихорадкой, как это теперь называли. Или «испанкой». Чем испанцы заслужили подобную честь, Салли не знала. Пришлось создавать новое отделение для размещения заболевших гриппом солдат, а заодно и санитаров. — Будьте осторожны, дамы, — сказал доктор Брайт, заглянув в столовую. — Хорошо питайтесь и отдыхайте. Но Салли видела, что Онора, Фрейд, Лео и большая часть остальных — все измучены непрерывными дежурствами днем и ночью. Изредка удается выкроить шесть-семь часов сна. Произошло это, наверно, дня три спустя. Лео, всегда самая ясная, крепкая и с отчетливее, чем у остальных девушек, прочерченной линией судьбы, рухнула в своей палате на пол, словно сраженная ударом. Это было проявление жестокой лихорадки, похожей на атаку на фронте и достигавшей цели всего за час. Напав из засады, она скосила несчастную в соответствии со своим безумным расписанием. Это сочли очень плохим признаком, поскольку до этого врачи было решили, что волна гриппа пошла на убыль. Ее отнесли в палатку, отведенную для заболевших. За ночь стремительно развилась тяжелая пневмония. Кто-то назвал первый этап инфлюэнцы, которую, как по ошибке подумали, подхватила Салли, «трехдневной леди». Но эта леди умела бушевать и быстрее. Днем Онора и Фрейд по очереди навещали Леонору, разговаривая с ней через маску, меряя температуру и пульс, умывая лицо и обещая, что она скоро выздоровеет. Салли, которая, как считалось, проходила восстановительный этап, посоветовали туда не ходить. В любом случае выздоровление было вполне возможно для такой молодой и яркой девушки, как Лео, чья жизнь начиналась как в романе — намеченным браком, о котором было объявлено еще две весны назад, отложенным из-за тяжких событий, но история была задумана длинной, теперешним обстоятельствам отводилось в ней всего несколько страниц. Ее жизнь с самого детства и до влюбленности, которая со временем расцвела в благородный и мощный союз, именно такая жизнь была предначертана Лео. Это чувствовали все. Ей должно было стать лучше. В моменты просветления Лео говорила, что чувствует боль в глазах и спине. Но на следующий день ее лицо страшно посинело, Онора и Фрейд с тревогой увидели пенящуюся кровь в ее ноздрях. Они торопливо меняли мокрые от мочи простыни, а она стонала и бредила. Ближе к вечеру майор Брайт сказал, что появились геморрагические симптомы, и кровь уже во рту. Она впала в кому, и через два часа, а известие о ее болезни еще даже не успело дойти до капитана Феллоуза, умерла. К горю примешивалось удивление. Девушке с душой, начертанной не на песке, а на прочном камне, не удалось сохранить власть над землей. Эта девушка теперь навек связана с гибельной Соммой. В траурной процессии шли все медсестры, свободные от дежурства на передовом пункте эвакуации раненых, все санитары, провожая ее в последний путь, над могилой стоял отряд французских территориальных войск и пожилой трубач, все в касках и синих мундирах. Прибыл доктор Феллоуз. Он шатался, дышал перегаром и бормотал слова благодарности за соболезнования, которые были ему выражены у края могилы. Короткой была не только жизнь, но и церемония, поскольку медсестрам надо было возвращаться на пункт эвакуации раненых. Эта внезапная, стремительно наступившая смерть Леоноры настолько выбила Салли из колеи, что она могла бормотать лишь какие-то банальности, вроде: «Бедная, бедная девушка. Такая красивая, такая умная и такая хорошая медсестра». То был очевидный пример, насколько вирусам и войне плевать на любой намеченный план. В мирное время положить конец жизни могло падение с лошади или упавшее дерево, столбняк и перитонит. Человек был бессилен, но оставалась вера, ведь вера спасала от страха, и хотелось думать, что эти жертвы — всего лишь второстепенные персонажи человеческой комедии, вроде расплывчатой фигуры раздавленного деревом мужа миссис Сорли. Но теперь грипп в сочетании с порохом и взрывчаткой, пулеметами и горчичным газом эти иллюзии развеял. И число считающих этот ужас делом рук врага уменьшалось. Захваченные в плен немцы тоже болели гриппом, доказывая тем самым, что тот косит всех без разбора. Однажды вечером в столовой Онора спросила Салли: — Как ты думаешь, это наказание нам всем за войну? Большинство, в том числе сама Онора и Салли, с детства усвоили учение о свободной воле. Человек сам выбирает, что делать. Что бы он ни решил, Бог подпускает, но может и наказать. Фрейд быстро спросила: — Если он не вмешивается, чтобы не допустить, почему он вмешивается, только чтобы наказать?