Дочери Марса
Часть 8 из 64 Информация о книге
— Я недосмотрела, — всхлипывая, призналась Наоми. — Недосмотрела. — Пойми, они получили смертельные раны еще на берегу, — успокоила ее Салли, гладя сестру по голове. — Ты здесь ни при чем. — И конца этому не видно, — проговорила Наоми. А на полу, полуодетая, привалившись голыми плечами к стене, рыдала Кэррадайн. Оно и понятно — ее муж оставался там, на берегу, и сегодня ей показалось, что живым оттуда никому не вернуться. — Мы все виноваты в смерти раненых, и сегодня, и вчера, — призналась Салли сестре. — Санитары. Хирурги тоже, можешь быть уверена. Но сейчас судно битком набито ранеными. Снова вернувшись на дежурство на госпитальную палубу, Салли перехватила проходившую мимо Митчи и неожиданно взмолилась, хотя секундой раньше даже не думала ни о чем подобном. — Не ставьте больше мою сестру на сортировку раненых. Это ее убьет. Правда, убьет. Митчи посмотрела ей прямо в глаза. Поразительно, но при том, что она вообще глаз за эти сутки не сомкнула, у нее еще оставались силы сказать: — Что ж, ей не в чем себя упрекнуть. — И добавила: — А вы не могли бы этим заняться? В смысле, вы ведь хоть частично прошли обучение? Салли охватил ужас. — Послушайте, — сказала Митчи, — сортировка больных в сиднейской клинике — одно, а сортировка раненых здесь — другое. У вас нет права на ошибку. Ну, как? Справитесь? Салли кивнула. — Тогда забирайте разноцветные карточки и приступайте. Митчи под благовидным предлогом отправила Наоми вниз, к Кэррадайн, побыть среди ходячих. Утром на ярко освещенной и переполненной ранеными палубе дул порывистый береговой бриз, толпились санитары, и не было видно ни одного врача. Хукс был внизу. Баржа покачивалась у борта, и на нее спустили люльки. На какой-то момент Салли оказалась одна с пестрыми карточками в руках и не покидавшим ее ощущением ограниченности своих познаний. К тому же с берега снова послышался грохот разрывов, и снаряды ложились вблизи соседних кораблей. Здесь, под открытым небом, канонада впечатляла по-настоящему, заставляя и себя ощущать мишенью противника. Тут же находился и знаток греческих островов худощавый сержант Кирнан, кивнувший ей в знак приветствия и братских чувств. На фоне сверкающего моря появилась еще одна баржа, на носу, расставив ноги и раскачиваясь, стояли англичане в пробковых шлемах, все это Салли видела краем глаза. Повсюду теснились баржи, стремясь прильнуть к бортам судов, словно поросята к свиноматкам. Они стояли у транспортов для перевозки войск, только что доставивших новых солдат исполинскому Молоху на берегу. Было ясно, что все пошло не так, как планировалось. Салли где-то читала, что беды империй зрели веками. А тут все свершилось за несколько дней. С воем обрушился новый шквал турецких снарядов, взметнув фонтанами воды Эгейского моря, а их брызги, Салли могла поклясться, окропили ей лицо на главной палубе. Большие снаряды легли всего в четырехстах ярдах по обоим бортам британского крейсера, и мощь взрывов передалась по воде. Через несколько секунд она услышала, как в полной тишине санитар произнес, надеясь, что шепот будет услышан и за пределами «Архимеда»: — Хоть бы этот чертов крейсер двинулся с места… И, слава Создателю, тот и в самом деле начал мало-помалу разворачиваться, подыскивая новое место для проверки меткости турецких артиллеристов. Но тут она увидела, что катер и буксируемое им судно, переполненная ранеными баржа, расцепились — осколок снаряда перебил буксирный трос. Явно перегруженная баржа начала тонуть. Люди колыхались на воде вниз лицом или же размахивали промокшими бинтами как сигнальными флагами. — О, Боже, — шептали санитары. — О, Господи. О, Матерь Божия. За что раненые в живот и в грудь оказались в холодной воде? Где милосердие? Другие баржи и катер, у которого перебило связывавший его с затонувшим судном буксировочный трос, устремились на помощь, моряки стали баграми подтаскивать плывущих раненых, бросать спасательные круги и, перегнувшись через фальшборт, протягивать руки тем, кто еще был в силах до них дотянуться. На палубу «Архимеда» людей с уцелевшей баржи лебедкой поднимали в люльке по четверо за раз. С ней поравнялась первая люлька с тяжелораненым, на палубу ее спустили подчиненные Кирнана. На гимнастерке раненного в голову солдата болтался замызганный номерок с цифрой «1». Когда его носилки вытаскивали из люльки, он затравленно водил глазами, явно не понимая, что оказался на борту «Архимеда». Нет, он никогда ничего не вспомнит. Салли прикрепила к нему красную карточку. Игра в цвета! — Положите его вперед, поближе к операционным, — велела она санитарам, даже не зная, есть ли там место. Она спрашивала себя, а что, если ей просто по доброте душевной раздать всем по красной карточке, пока те не закончатся, как анестетики и морфий. Ее охватила та же паника, что и прошлой ночью Наоми, когда та оказалась на полутемной палубе наедине с трудноразличимыми оттенками жизни и смерти. Раны смердели. Но она упорно и без особых колебаний делала свое дело. Число раненых росло, и она вдруг поняла, что отслеживает число прибывших. Лежавших на носилках раненых поднимали в четырех люльках. Краем глаза Салли видела санитаров, подающих сигналы работавшим у лебедки на верхней палубе. Носилки с ранеными прибывали и прибывали. Пришлось поторопиться. Салли проглядывала прикрепленную раненому врачом медико-эвакуационного пункта на передовой бирку, измеряла ему пульс, и все. Прикрепляя синюю карточку мальчишке, которому, по всей видимости, едва исполнилось шестнадцать, лежавшему с обнаженным, если не считать повязки, торсом, Кирнан пробормотал: — Сестра, мы делаем только то, что в наших силах. Позже до Салли дошло, что точнее вряд ли выразишься, но тогда эта фраза показалась ей просто откровением — новым основополагающим принципом, сформулированным мудрым Кирнаном. Прибыла волна ходячих английских солдат в казавшихся опереточными пробковых шлемах и просивших, чтобы их разместили где-нибудь в тени на открытой палубе. Все они приветствовали ее: — Привет, сестрица. Один из них отпустил непристойность в ее адрес, но на столь чудовищном кокни, что ее даже не задели слова солдата, да и не могли задеть, ведь она этим наречием не владела. Около часа дня, точнее она сказать не могла, некогда было даже взглянуть на подаренные родителями часы, поток тяжелораненых внезапно уменьшился. Их сменили ходячие, они поднимались на борт, обессиленно наваливаясь на перила трапа. Осколки в руках, в ногах или в плечах, застрявшие в мягких тканях или периферических костях пули. Санитары разносили им в жестяных кружках чай, он не только смачивал пересохшие рты, но и сулил скорую медицинскую помощь. Раненый с повязкой посередине лица вымученно сострил: — Сестра, какой-то идиот-турок отстрелил мне нос. Впрочем, носик мой не слишком украшал лицо. Ему несказанно повезло — ведь пуля или осколок могли войти и на пару дюймов глубже. Пока Салли занималась солдатами с баржи, Слэтри рассказала ей, что внизу на переполненной огромной госпитальной палубе, когда они все же затащили доктора Хукса в операционную, вид у него был как у приговоренного к повешению. Но тут что-то прогремело — оказывается, звук исходил от поднимаемой якорной цепи. Все, казалось, замерли: медсестры отвлеклись от привычной суеты на постах, а раненые — от охвативших их тоски и страха. Половина медсестер вернулась к работе уже ближе к ночи под гул глубоко запрятанных в трюме двигателей «Архимеда». Кому когда дежурить, решал жребий — девушки вытаскивали полоски бумаги с написанными на них фамилиями из принесенной Митчи солдатской фетровой шляпы с полями. Счастливицы, в числе которых оказалась и Салли, едва добравшись до своих коек, тотчас же уснули как убитые, а когда на рассвете их разбудили, они не могли понять, где находятся и сколько сейчас времени. Перед отдыхом все выстроились в очередь к ванным и, возможно, впервые в жизни, одновременно задрав подолы ночных сорочек, принялись неистово подмываться. К утру морг был переполнен. Усопших предали морю. А во время чаепития на лицах некоторых медсестер застыло характерное ироническое выражение. Среди прочих и у Оноры. Не спавшая почти двое суток Онора просто исходила злостью, выставляя напоказ свою искушенность и умудренность опытом. В воздухе сгущались горечь и язвительность, а все потому, что они валились с ног от усталости. После нескольких часов работы в операционной зашла Фрейд с темными кругами под большими темными глазами. Она была бледна и, стоя у двери, будто ожидала приглашения войти в столовую и присесть за стол. — Ты что, Карла, все еще от хлороформа не отошла? — спросила Онора, покосившись на Карлу Фрейд, которая была явно не в своей тарелке. Та помотала головой и окинула взглядом знакомые лица за столом. Ведьминский шабаш. — Нет, прости, — проговорила она. — Просто задумалась. И зевнула. — Опять пела песни? — спросила Онора. Что за грань она переступила? В ее взгляде внезапно вспыхнула злость. Сидевшая рядом с Онорой Леонора Кейсмент вскочила и в слезах выбежала из столовой. Но истинной виновницей ее слез была Онора, а не долгие часы сестринской работы. — Что все это значит? — спросила Фрейд, так и не сумев справиться с одолевавшей ее зевотой. — Я знаю, что ты поешь песенки хирургам. — Я? Не смеши. Онора вспыхнула. И тут же пропела фальцетом: «О, эти ночи, как мое сердце томится…» — Просто так тявкаешь? — холодно осведомилась Фрейд. — Или к кому-то цепной собакой нанялась? — Небось капитану Феллоузу очень по душе твое пение, все говорят. Его вдруг на пение потянуло. Я бы на твоем месте не останавливалась. Живо бы залучила его в свои сети. И тут началось. Фрейд: — Поясни, о чем ты. Онора: — Тебе решать, как поступать. Фрейд: — Не понимаю тебя, Онора. Онора: — Ты можешь заполучить любого мужика. Они все у твоих ног. А у Лео он всего один, верный, как Полярная звезда. И ты пытаешься его отбить. — Иди ты к черту, — бросила в ответ Фрейд. Она на самом деле не на шутку распалилась, подумала Салли. Ее исступленный взгляд подтверждал, что как соперница она — крепкий орешек. — Знаешь, где я была последние двое суток? — Там же, где и все мы, — сказала Онора. — Но ты еще и серенады горланила этим разорванным на куски парням. — А что, если меня попросили спеть, чтобы успокоить пациента? Наоми резко вскочила. Воплощение несгибаемости и суровости. — Черт возьми, перестань! — выкрикнула она. Подобного не ожидал никто. Даже Салли не могла помнить случая, чтобы сестра перешла на крик, да и другие глазели на нее в явном недоумении. Фрейд и Онора невольно умолкли, прекратив препираться. — Ты не забыла? Что там люди кровью истекают, а мы здесь кидаемся друг на друга. Бога ради, они же истекают кровью! Накал страстей Оноры сразу угас. Накопившийся гнев за Лео, казалось, был готов излиться в виде слез сожаления или раскаяния. С потемневшим лицом, все еще не отошедшая после ругани, Фрейд заняла место за столом. — Если бы ты только меня знала, — бросила Фрейд Оноре. Но Онора будто только сейчас поняла, что выдала себя. Сейчас она была готова позволить Фрейд все что угодно. Но, разумеется, ни на йоту ей не уступить. Уступки были не в ее характере. Салли поспала два часа ранним утром и, окончательно проснувшись, в свежей белой блузке и юбке, сунув босые ноги в туфли, вышла на палубу. Рассвет был ярок, нежен, оранжево-розов. Казалось, никому из своих чад он не отказывал в равном благословении, и нигде не видно было ни одного корабля, ни клочка земли. Остальной мир жаждал этого так давно, что было непостижимо, куда все исчезло. У перил стоял мужчина — высокий, в мешковатой форме, из учтивости к подошедшей он выпрямился. Он курил турецкую сигарету. Дома их вражеское название изменили на отечественное. Но ей было понятно, что турецкие сигареты остались турецкими сигаретами. Поняв, что это медсестра, он оторвался от перил, хотя теснить его здесь было некому. И уже собирался уйти. — Сержант Кирнан, — проговорила она. — Верно, сестра. Застигнут курящим. Не говорите моим родителям. — Итак, — сказала она, — дальше Александрия? Кто-то говорил — Мальта, мол, Александрия переполнена. — Нет-нет, именно Александрия, — кивнул он. — Или краткости ради — Алекс. Повернув голову, оглядел палубу. Кирнан знал, что начальство запрещает общаться с медсестрами в неформальной обстановке. Но подход к нарушениям дисциплины успел здорово измениться. — Не по душе мне называть это античное место так кратко — «Алекс», — проговорил он. — Звучит как-то оскорбительно. Такой древний город. Он заслуживает своего названия.