Долина надежды

Что же касается условий брачного контракта Софии, то Джон заверил лорда Графтона, что обсудил их со своим отцом. Хотя он и был наследником Хокхерстов, его отец более всего на свете желал сыну счастья и потому не возражал против того, чтобы Джон отказался от фамилии Хокхерст при условии, что его сын или дочь унаследуют объединенные поместья. Джон изложил все эти соображения лорду Графтону с подкупающей откровенностью, заявив, что желает прояснить щекотливые вопросы и сделать их приемлемыми для обоих семейств. Лорд Графтон одобрил подобное отношение наравне с искренностью, которую читал в открытом и прямом взгляде Джона. Теплое позволение сделать Софии предложение было даровано ему немедленно, и лорд Графтон от всего сердца пожелал Джону успеха.

После ухода молодого человека лорд Графтон поздравил себя с тем, что последовал совету леди Бернхэм. У него вдруг разыгралось воображение. Долгой помолвки не будет. Молодым людям она всегда была совершенно ни к чему. Бракосочетание может состояться в семейной часовне сразу же после завершения сбора урожая в августе. Надо будет устроить грандиозный свадебный завтрак для всего графства, скромное торжество в помещении для слуг и еще одно – в деревне. Портвейн и шампанское, чтобы выпить за здоровье молодых, он закажет у своих лондонских поставщиков.

Еще одно празднество обязательно состоится после крещения их первого ребенка. А когда такой счастливый день настанет, он не возьмется настаивать на каком-либо определенном имени, великодушно решил лорд Графтон. Не будет он питать и надежд на то, что первенца назовут Перегрином. Учитывая, что фамилия ребенка будет Графтон, София и Джон могут назвать его так, как им заблагорассудится. В порыве необузданной щедрости он даже предложит имя Фредерик, в честь отца и деда Джона и в качестве комплимента Хокхерстам. Лорд Графтон уже представлял себя стоящим рядом с викарием, когда тот будет произносить слова старинного обряда. Пожалуй, крестными матерями станут симпатичные сестры Хокхерст. Лорд Графтон удовлетворенно потер руки, мысленно воображая гостей, столпившихся вокруг крестильной чащи двенадцатого столетия, молоденьких крестных, передающих новорожденного сначала друг другу, а потом возвращающих его Софии, и Джона, горделиво стоящего рядом с супругой. Лорд Графтон улыбнулся, представив, что ради такого случая дочь непременно закажет себе элегантное новое платье и шляпку. Можно не сомневаться, что это крещение станет лишь первым из многих.

В день бала он заглянул в календарь, откуда узнал, что в ночь на Иванов день состоится полнолуние. Когда София оделась и подошла к нему, чтобы попрощаться, он, глядя на нее, решил, что она, должно быть, постаралась одеться с особым тщанием. В платье розового муслина, отороченном атласными розами, которое прибыло от лондонской портнихи, она выглядела очаровательно. Ее вьющиеся волосы были уложены крупными локонами и ниспадали ей на плечи, заколотые булавками с драгоценными камнями, а на шее красовалось жемчужное ожерелье матери. «И все это ради Джона», – удовлетворенно подумал лорд Графтон, высовываясь из окна библиотеки, чтобы помахать рукой вслед экипажу, увозящему Софию и миссис Грей.

Вновь поудобнее устраиваясь в кресле, дабы предаться приятным мыслям о молодых влюбленных, лорд Графтон вспомнил и собственную юность, когда он с братьями посещал Летний бал в замке. Он сомневался, что с тех пор многое изменилось. В перерывах между танцами влюбленные удалятся в обнесенный стенами сад, где, скорее всего, Джон и сделает предложение руки и сердца. В воздухе будет стоять волшебный аромат нагретой солнцем лаванды и свежескошенной травы на окрестных лугах. Пожалуй, снаружи по-прежнему будут висеть китайские фонарики. В такую теплую ночь высокие окна будут распахнуты настежь, и оттуда будет литься музыка. А внутри будут разыгрываться бесчисленные сцены, столь типичные для деревенских балов: дородные джентльмены сядут играть в вист и кадриль в библиотеке; длинный стол красного дерева в столовой будет уставлен тарелками с холодной ветчиной и курятиной, приготовленными в качестве легкой закуски перед ужином, и вазами для фруктов и пунша посередине; в просторной галерее, где и проходят танцы, матроны станут томно обмахиваться веерами, а у стен будут группами собираться хихикающие девушки в ожидании приглашения; юноши будут тайком оценивающе поглядывать на них, прежде чем устремятся к ним в поисках партнерши; сверху вниз на молодых людей будут взирать те же самые портреты предков Хокхерстов, словно спрашивая: «Ну и кого же выберет наследник? Кто станет членом нашей семьи?»

Лорд Графтон поздравил себя с тем, что уже сегодня вечером он будет знать ответ.

Подобные соображения утешали его, напоминая, что жизнь продолжается, каким бы ни было состояние его собственного здоровья. Он вдруг понял, что с нетерпением ожидает завтрака, когда София попросит у него благословения. Готовясь пораньше лечь в постель, как уже вошло у него в привычку, он едва сдержался, чтобы не сообщить камердинеру о том, что совсем уже скоро мисс София выйдет замуж.

Три часа спустя после отъезда из дома София была частью именно такой сцены, которая разыгрывалась в воображении ее отца. Она присела в реверансе перед Джоном, ее пятым партнером за сегодняшний вечер, когда пары стали занимать свои места в танце, именуемом аллемандой. Все присутствующие в зале украдкой поглядывали на Софию и Джона. Было совершенно очевидно, что Джон влюблен в нее, а вот разобраться в чувствах девушки наблюдателям было куда сложнее. София казалась непривычно сдержанной. Смиренно потупив глаза, она прятала лицо за раскрытым веером, но ее поведение приписывали внутреннему волнению, вполне естественному у девушки, которая чувствует, что ей вот-вот сделают предложение. Согласно общему мнению, об их помолвке будет объявлено еще до окончания вечера.

Собственно говоря, София прикрывалась веером, чтобы скрыть недовольную гримаску. Она полагала Джона добродушным и обходительным, пусть и несколько косноязычным молодым человеком, причем приязнь ее по большей части объяснялась тем вниманием, которое он уделял ее отцу, столь часто навещая его. От нее не укрылось то удовольствие, которое получал от его частых визитов лорд Графтон, и она не уставала благодарить Джона за нескончаемый поток фруктов и дичи, которые возбуждали угасающий аппетит отца. Но вплоть до сегодняшнего вечера ей и в голову не приходило, что частые визиты Джона могут иметь самое прямое отношение к ней самой. Она с беспокойством заметила, что он смотрит на нее с непривычной проникновенностью, чем напоминал ей безутешную корову. Она уже дважды отклоняла его приглашение выйти на свежий воздух и полюбоваться фонариками снаружи, надеясь, что третьего не последует. Втайне она желала, чтобы Джон обратил внимание на свою привлекательную кузину Полли, которая жадно ловила каждое его слово и, несомненно, обожала его. А прямо сейчас Софии очень хотелось, чтобы ее партнером по аллеманде оказался кто-нибудь другой.

Как только София прибыла на бал, Джон оставил Полли и протолкался сквозь толпу прочих ее поклонников, чтобы первым пригласить девушку на аллеманду, потому что однажды она обронила, что это ее любимый танец. Заметив страдание, отразившееся на лице Полли, София поняла, что та всем своим пятнадцатилетним сердцем страстно желает, чтобы София с отцом и дальше оставались в Лондоне, где им и было самое место. Она попыталась улыбнуться Джону так, чтобы он не принял это за поощрение. Полли была славной девочкой. Когда танец закончится, она постарается отправить Джона обратно к ней. А пока она надеялась, что дотерпит до конца аллеманды, не получив увечья. Джон танцевал, как ломовая лошадь.

Он был здоровым и крепким, краснощеким и добродушным малым, настоящим деревенским сквайром, которого любили арендаторы, получавшим наивысшее наслаждение от охоты или стрельбы по фазанам, нежным и любящим братом для своих сестер и умелым наездником. Всю душу, когда она не была переполнена Софией, он вкладывал в свою ферму. Но вот танцевать он не умел нисколечко. Особенно трудно давалась ему аллеманда, поскольку от мужчины требовалось совершить целый каскад прыжков и подскоков, ухитряясь при этом прищелкнуть каблуками в воздухе. Как Джон ни старался, прыгал и подскакивал он тяжело, по собственному разумению, а вовсе не в такт музыке, и следующие четверть часа, танцуя, София оставалась настороже, пытаясь не дать ему наступить своими ножищами на шлейф ее платья.

Когда танец закончился, девушка с облегчением отметила, что шлейф не пострадал и по-прежнему прикреплен к ее платью, хотя Джон несколько раз приземлился на него. Теплая ночь и танцы пробудили в ней жажду, и ей очень хотелось освежиться бокалом холодного пунша, но Джон крепко взял ее за руку и повлек за собой через французские окна наружу, заявив во всеуслышание, что она непременно должна полюбоваться на фонарики. Гости, стоявшие поблизости, обменялись многозначительными улыбками. София не могла отнять руку, не устроив сцены, и потому смирилась.

Приведя Софию в естественный сад, Джон остановился и, запинаясь, принялся излагать ей свое предложение руки и сердца, заявив, что она сводит его с ума, что он любит ее и что она сделает его счастливейшим человеком на свете, если согласится стать его женой и хозяйкой замка Хокхерст. Он продолжал говорить без умолку, приводя все доступные ему аргументы, начиная с того, что лорд Графтон положительно отозвался о том, что их поместья граничат друг с другом, и заканчивая тем, что его семья будет почти столь же счастлива, как и он сам. В завершение, после вновь прозвучавшей декларации его любви к ней, он провозгласил, что намерен сделать все от него зависящее, дабы София была счастлива. Наконец красноречие Джона иссякло и он с мольбой уставился на нее в ожидании ответа.

На какое-то мгновение София заколебалась. Очарование залитого лунным светом и обнесенного стенами сада вкупе с ароматом разогретой на солнце лаванды не могли не произвести на нее должного впечатления. Хокхерсты были славными людьми. Она могла сделать своего отца счастливым. Как и Джона, и еще многих других. Она устала отказывать мужчинам, казавшимся ей старыми и скучными, и знала, что, вернувшись в Лондон, могла рассчитывать лишь на очередную процессию тех же самых скучных стариков, коих будет представлять ей не теряющий надежды отец, пока она не сдастся и не выйдет замуж за одного из них. Рано или поздно, но ей придется сочетаться браком – не может же она всю жизнь увиливать от этой обязанности. Джон не умел танцевать, но был по крайней мере молод, и она вполне могла представить себе радость своего отца при виде внука, о котором он заговаривал постоянно.

Но тут София вдруг представила себе, как целует Джона. Несмотря на лунный свет, она не чувствовала в себе ни малейшего желания пускаться на такой эксперимент. «Пусть лучше он целует Полли», – подумала девушка. Она должна ответить «нет».

София уже знала, что нужно говорить в таких случаях. Она поблагодарила Джона за оказанную ей честь, но добавила, что ее чувства к нему совсем не такие, на какие он мог бы рассчитывать в своей жене. Она искренне пожелала ему счастья и не дала возможности попытаться переубедить ее, настояв, что они должны вернуться на бал. София заявила, что его кузине Полли, безутешно сидящей в уголке, нужен кто-нибудь, кто сопроводил бы ее на ужин.

Объявления о помолвке за ужином не последовало. Сестры Хокхерст, выразительно приподняв брови, обменялись удивленными взглядами, а гости, глядя на угрюмого Джона, сделали собственные выводы. Одна только Полли, которую Джон все-таки сопроводил на ужин, отправилась домой в куда более приподнятом расположении духа, чем когда она ехала на бал.





Глава шестая

В Сассексе сгущаются тучи




Пока горничная на следующее утро затягивала ей корсет на платье, София вдруг вспомнила, в каком радостном настроении пребывал давеча отец, и у нее упало сердце. Ей было страшно даже представить, как она посмотрит ему в глаза за завтраком. Она подозревала, что лорд Графтон не только дал Джону позволение предложить ей руку и сердце, но и внушил молодому человеку уверенность в том, что его предложение будет принято. И теперь, когда она сообщит ему неутешительное известие, отец все утро будет пребывать в раздражении. «Ах, если бы только папа не вмешивался. Ведь должен же найтись человек, который сможет понравиться мне и нам обоим настолько, что я соглашусь выйти за него замуж, – думала она, спускаясь по лестнице. – Хотя, вообще-то, я должна быть благодарна отцу за то, что он не стал настаивать на ком-либо конкретном. Пока что я еще не готова окончательно отказаться от Лондона». Войдя в залитую солнцем утреннюю столовую, она поцеловала отца и опустилась на свое место, намереваясь чрезмерным дочерним послушанием смягчить неприятный разговор по поводу отказа, сделанного ею накануне вечером.

Мило улыбаясь, София налила ему чаю и тут же призналась в содеянном, дабы покончить с этим как можно скорее.

Лорд Графтон в отчаянии схватился за голову.

София постаралась объяснить свой поступок, заявив:

– Папочка, Джон – точно такой же, как и остальные здешние молодые мужчины, по-деревенски приятный, но ужасно скучный. Единственное, что они здесь читают, так это месяцеслов. Все их разговоры касаются по преимуществу лишь их земли, урожаев, собак, лошадей, фазанов и охоты. Они достаточно милы, чтобы ездить с ними верхом, танцевать и охотиться, но ни один из них не кажется мне достаточно интересным, чтобы провести с ним в деревне долгую зиму. А еще, дорогой папочка, я льщу себе мыслью, что для твоего комфорта в Лондоне решительно необходимо мое присутствие. Кто будет хозяйкой твоего дома в мое отсутствие? Прошу тебя, давай поговорим о чем-нибудь другом. Я вижу несколько писем рядом с тобой. Это новости о «Лесной чаще» и табаке? – И она принялась энергично намазывать его гренок маслом.

– Толстый пакет от мистера Баркера и одно, нет, два письма от поверенных, – угрюмо сообщил ей лорд Графтон и взялся за нож для разрезания бумаги. Какое может иметь значение пресловутый «интерес»? Ему и в голову не приходило задаться вопросом, интересно ли ему с Кэтрин, и он никогда не спрашивал себя, что думает об этом сама Кэтрин. Их союз был браком по расчету, как и множество ему подобных; оба они прекрасно отдавали себе в этом отчет, но при этом были совершенно счастливы. Почему бы тому же самому рецепту не сработать и для Софии? Он вскрыл первое письмо от своих поверенных.

Читая его, он помрачнел еще сильнее. Оно было кратким: его извещали о том, что к закладной ссуде на поместье Графтонов добавилась еще одна внушительная сумма, которая и была переведена мистеру Баркеру, поскольку они со дня на день ожидали известия о прибытии первой партии табака.

Когда София поинтересовалась, не содержит ли письмо каких-либо дурных новостей, лорд Графтон ответил, что в нем идет речь о сугубо деловых вопросах, и взялся за пакет от мистера Баркера.

– Давай посмотрим, что имеет сообщить нам мистер Баркер. Полагаю, что его послание и письма поверенных пересеклись и пришли к нам одной почтой. Смею надеяться, он информирует нас о деталях своей первой продажи.

«Что ж, по крайней мере, сегодня утром есть и хорошие новости, пусть и с другой стороны», – подумал он, разворачивая послание мистера Баркера. Но в нем не было ни слова о табаке или отчета о его действиях. Вместо этого он извещал лорда Графтона о том, что постройка его нового дома на плантации «Лесная чаща» завершена. Он даже приложил планы дома и сада и позволил себе выразить надежду, что лорд Графтон одобрит дизайн разбитого им английского парка и обсаженной деревьями аллеи.

– Что ж, недурно для дома в Вирджинии. Чем-то напоминает мне небольшой манор, – заметил лорд Графтон, передавая чертежи Софии. – Впрочем, как и следовало ожидать, учитывая стоимость. Кирпич просто возмутительно дорог. Но где же табак?

– Быть может, известия о нем идут отдельным письмом, папа. Полагаю, что все бухгалтерские отчеты он направил поверенным, чтобы не волновать тебя. Ты же сам терпеть не можешь решать деловые вопросы, – попыталась успокоить отца София, радуясь тому, что у них есть о чем поговорить и помимо ее брачных перспектив.

Она взяла в руки чертеж. На нем был изображен самый обычный двухэтажный дом с пятью окнами по фронтону, трубами на каждом конце и крыльцом с крытой галереей и широкими ступенями. По бокам его обрамляли кусты, а позади дома располагался обнесенный стеной сад. Еще на одном чертеже на некотором удалении от дома были представлены хозяйственные постройки: кухня, амбары, конюшня, сарай для хранения табака, коптильня и жилые помещения для рабов.

– Дом выглядит вполне прилично, папа, аккуратный и достаточно комфортабельный, я бы сказала. А все остальное похоже на опрятную деревню. Там уже есть арендатор?

Чтобы ответить на вопрос дочери, лорд Графтон вернулся к письму мистера Баркера и вскрикнул от удивления. Арендатора еще не было, поскольку дом только предстояло обставить мебелью и дооборудовать. В Вирджинию все предметы первой необходимости – мебель, ткани, даже стекла для окон – приходилось доставлять из Англии. И ни единого слова о табаке, сплошь новые расходы! Лорд Графтон сердито проворчал, что это неслыханно. И какого дьявола этот человек так беспокоится о саде, если дом до сих пор не пригоден для того, чтобы в нем поселился арендатор с семьей?


Все еще кипя от негодования, лорд Графтон вскрыл второе письмо от поверенных, которое оказалось едва ли не точной копией тех, что он получал от них последние полгода. В нем, как и ранее, подчеркивалась безотлагательность срочных мер. Они тоже получили просьбу о выделении новых средств на меблировку, но проценты по займу быстро становились неподъемными… То, что он прочел дальше, вызвало у него сильнейший приступ кашля. Прижав к губам носовой платок, отец быстро вышел из столовой, взмахом руки показав Софии, чтобы она продолжала завтрак в одиночестве.

Эти тревожные письма окончательно подорвали его здоровье, потому что он решительно не знал, как поступить. Положение дел на виргинской плантации стало неуправляемым; долг вышел из-под контроля. Он чувствовал себя загнанным зверем. И очень больным вдобавок. В приступе кашля он забрызгал носовой платок кровью, но скрыл это от Софии. Тревога и боли в спине не давали ему уснуть всю ночь, а днем его не оставляло раздражение.

Между тем очарование Сассекса начало меркнуть и в глазах Софии. Она поняла, что исчерпала запас деревенских развлечений, и опасалась, что отношения с сестрами Хокхерст могут стать натянутыми после того, как Джон столь неудачно предложил ей руку и сердце. Она начала считать дни, оставшиеся до возвращения в Лондон, и терпеливо сносила раздражительность отца, полагая, что и ему прискучило в деревне, хотя возвращаться в душную и пыльную столицу в августе особого смысла не было.

Она предложила устроить небольшую домашнюю вечеринку.

– Быть может, тебе просто скучно одному, папа? Вот уже несколько недель у нас не было ни одного визитера. Я могу написать и пригласить кого-нибудь на прием по случаю охоты в сентябре. Ты же распорядился смазать ружья, а егерь говорит, что никогда еще фазаны не водились в таком изобилии.

– Умоляю тебя, не надо никому писать! И приглашать никого тоже не надо. В моем возрасте уже утомительно без конца развлекать гостей, да и их постоянная болтовня действует мне на нервы. Ты должна позволить мне побыть в одиночестве, если мне того хочется!

Это было решительно не похоже на лорда Графтона. Он был общительным человеком, имел много интересных друзей и обычно очень любил бывать в компании.

– Как пожелаешь, папа, – мягко отозвалась София. «Совсем скоро мы вновь окажемся в Лондоне», – подумала она, когда отец отодвинул стул и быстрым шагом вышел из столовой.

Но уже к середине августа София не на шутку обеспокоилась тем, что отец погрузился в несвойственную ему апатию, а лицо его приобрело нездоровый бледный цвет. Он всегда любил книги и считался знатоком и ценителем хорошего вина. Но теперь новые поступления от лондонского книготорговца пылились у него на столе с неразрезанными страницами, а вино отправлялось обратно в погреб нетронутым. Хотя август выдался очень теплым, он проводил целые дни в своем инвалидном кресле на колесиках, укрывшись пледом, и настаивал на том, что ничуть не болен, а с ним всего лишь приключился приступ ревматизма. От поверенных регулярно приходили письма, которые он лишь пробегал глазами, даже не дочитывая до конца.

Ради того, чтобы составить ему компанию по вечерам, София перестала принимать приглашения в гости. Вместо этого она играла с отцом в вист или шахматы, чтобы отвлечь его от мыслей о недомогании. По ночам из-за закрытой двери его спальни до нее доносился кашель. Он постоянно жаловался на боли в спине.

Несмотря на все возражения лорда Графтона, заявившего, что он терпеть не может суеты из-за сущих пустяков, София в конце концов настояла на том, чтобы вызвать к нему местного аптекаря, который диагностировал у него расстройство пищеварения и порекомендовал в качестве лечения строгую диету и порошки, выписанные им за немалые деньги. София с готовностью взялась за новую для себя роль сиделки. По утрам и вечерам она отмеривала нужные дозы порошков и стала регулярно наведываться на кухню, повязав фартук и попросив миссис Беттс приготовить свои самые действенные снадобья для возвращения больных к жизни – крепкий бульон, рисовую кашу на молоке, заварной крем и кисель из маранты. От садовника она потребовала, чтобы он указал ей, где растут девясил и живокость, и сварила из них сироп, который миссис Беттс порекомендовала как особенно эффективное средство против сильного и длительного кашля.

Но отец почти ни к чему не притронулся, жалуясь, что все приготовленные ею снадобья имеют горький привкус. София попробовала давать ему сладкий ликер и варенье, чтобы отбить горечь и вернуть силы, следила за тем, чтобы его спальню проветривали, а подушки регулярно взбивали. Но лучше отцу не становилось. К середине сентября София уже была изрядно напугана тем, как сильно он похудел, постарел и съежился, как редко отходил от камина, в котором по его настоянию постоянно поддерживали огонь, хотя сентябрьская погода оставалась теплой и солнечной. И лишь на щеках у него горел лихорадочный румянец, яркими пятнами выделяясь на смертельно бледном лице. Не могло быть и речи о том, чтобы он отправился на поля охотиться на фазанов. О возвращении в город разговор тоже более не заходил. Он уже не возражал против того, что серьезно болен.

Все это время миссис Грей суетилась вокруг него, стремясь оказаться полезной. София отправила ее в Шотландию погостить у сестры, а сама написала друзьям в Лондон, прося порекомендовать ей докторов и хирургов. Вскоре прибыли и те и другие, вооруженные укрепляющими средствами, пиявками и скальпелями. Они пичкали его лекарствами и пускали ему кровь до тех пор, пока лорд Графтон уже не мог пошевелиться. Они рассуждали о золотухе и подагре, прописав хину, после чего, изрядно обогатившись, отбыли обратно в город, оставив пациента совершенно обессиленным вследствие такого лечения. София попыталась следовать всем оставленным ими указаниям. Она заказывала одно укрепляющее средство и лекарство за другим, преданно ухаживала за отцом, читала ему вслух, кормила с ложечки и молилась, пока он спал.

Когда началась осень и дни стали короче, София почувствовала, что над манором собираются тучи, подавляя и угнетая ее. Пошел дождь, облетели листья, и сильно похолодало. Цветы в саду превратились в мертвые коричневые стебли. Свечи после обеда приходилось зажигать все раньше и раньше, и София распорядилась постоянно поддерживать огонь в каминах во всех комнатах, чтобы прогнать пронизывающий холод, прочно поселившийся в старом особняке. Она сама куталась в теплую шаль, когда отправлялась на прогулку по холодным коридорам, пока ее отец забывался коротким тревожным сном. Молитвенник, некогда принадлежавший матери, отныне стал ее самым большим утешением, когда она сидела у постели лорда Графтона. Спальня была наполнена тяжелым молчанием, которое нарушалось только треском поленьев в камине, хриплым дыханием больного да голосом Софии, которая читала псалмы, когда он бодрствовал. Лорд Графтон не был религиозным человеком, но ему всегда нравились псалмы. Голова его, лежащая на подушке, походила на обтянутый кожей череп.

София более не могла надеяться или хотя бы делать вид, что отец когда-либо поправится. Прямо у нее на глазах он ускользал за грань, невзирая на супы и ликеры, пиявок и молитвы. Он постоянно жаловался на боль, и она вновь послала за аптекарем, умоляя его дать какое-нибудь снадобье, которое бы облегчило страдания отца. Аптекарь снабдил ее порошками и пилюлями, а под конец еще и лауданумом. София и миссис Беттс теперь по очереди дежурили по ночам у его постели и давали ему морфий, когда он просыпался и начинал стонать. Однажды к ним пожаловал викарий, вознамерившийся соборовать лорда Графтона и напомнивший Софии, что смирение и повиновение Божьей воле есть долг каждого христианина.

Софии же захотелось закричать во весь голос, схватить его за плечи и встряхнуть так, чтобы он позабыл о своем моральном самодовольстве. Лорд Графтон неизменно отзывался о викарии как о лицемерном болване, но отказывался заменить его другим, заявляя, что семья викария живет в деревне на протяжении вот уже нескольких поколений, а самому священнику приходится содержать жену и троих маленьких детей.

– Оставьте его в покое. Все викарии похожи один на другого. Так что он ничем не хуже прочих, – говорил лорд Графтон.

Вот только Смерть подбиралась все ближе и ближе, несмотря на все усилия Софии отогнать ее. Девушка терзалась в раздумьях: должна ли она позволить ему умереть как доброму христианину? В конце концов она разрешила соборовать отца, хотя лауданум сделал его практически бесчувственным и невосприимчивым к тому, что происходило вокруг. Когда с этим было покончено, у нее возникло такое чувство, будто она только что подписала отцу смертный приговор.

Однажды ноябрьским вечером София читала вслух вечернюю молитву, но прервалась и подняла глаза на отца – ей показалось, будто он пытается что-то сказать.

– Папа? Я могу тебе помочь?

Она склонилась над ним и услышала:

– Кэтрин, Кэтрин, ты здесь?.. – Затем на его лицо снизошло умиротворение, и София поняла, что ее отец умер.

Во время похоронной службы в холодной часовне Графтонов София сохраняла железное хладнокровие на глазах слуг, фермеров, деревенских жителей, их соседей и тех их друзей, кто в спешке примчался из Лондона. Но когда его опустили в фамильную усыпальницу рядом с ее матерью и над головой заунывно зазвенел церковный колокол, на Софию обрушилась такая тоска и горе, что она не выдержала, обняла миссис Беттс, и обе заплакали.

Она пыталась читать Библию, дабы обрести смирение, как часто и настоятельно советовала ей леди Бернхэм, но слова казались пустыми и не могли прогнать простую и страшную мысль о том, что она осталась одна, а мир превратился в полное скорби и печали место. Она часто думала о том, что если бы вышла замуж за Джона и родила отцу долгожданного внука, то свет не казался бы ей столь скорбным, а сама она обрела бы утешение в муже и ребенке. Но тогда Джон был ей не нужен; она думала лишь о том, как бы вернуться в Лондон. Сожаление и чувство вины напрочь отбили у нее аппетит, и она стала плохо спать по ночам. Она уклонялась от встреч с соседями, которые приходили к ним, дабы выразить соболезнования, и часто и подолгу отправлялась гулять в одиночестве в лесу по снегу и замерзшей грязи.

Наступило и минуло Рождество, а потом и Пасха. Присутствие миссис Грей раздражало, и София всеми силами пыталась избежать ее общества. Один день сменялся другим, таким же унылым и лишенным всякого смысла. Из своих одиноких скитаний она возвращалась продрогшая до костей, ощущая себя нереальной тенью в печальном доме, полном призраков предков Графтонов. Они молча бранили ее, напоминая о том, что отец ее умер несчастным, хотя она могла не допустить этого.

София отвечала на письма с выражениями соболезнования, включая и крайне сдержанное и чопорное послание от сестер Хокхерст, которые приписали в самом низу, что Джон и его кузина Полли должны пожениться в июне. А еще было много писем от поверенных отца. Они всегда начинались со слов сочувствия, за которыми следовала просьба обсудить его завещание с упором на то, что они ожидают ее указаний относительно того, не следует ли избавиться от особняка в Лондоне, и заканчивались непонятными призывами самым срочным образом сделать то или это. Ни одно из них София не дочитала до конца. Она швыряла их в выдвижной ящик стола в библиотеке, устало думая о том, что особняк в Лондоне теперь волнует ее меньше всего. Она не чувствовала в себе сил принять хоть какое-нибудь решение.

Дни стали длиннее, на деревьях набухли почки, известковые холмы покрылись свежей зеленью, и овцы с ягнятами вновь точками запятнали их склоны, как было и прошлой весной. В лесу зацвели примулы и колокольчики, но она не чувствовала радости. В надежде порадовать ее садовник принес из теплицы первую землянику и спаржу. София решила, что они совершенно лишены вкуса, хотя миссис Грей взахлеб хвалила их.

Она попыталась, как того от нее и ожидали, проявить интерес к деревенской жизни. Посетив школу, София выслушала декламацию мальчиков и похвалила образцы вышивки девочек. В день вручения наград она передала Библии лучшим ученикам и смотрела, как девочки водят хоровод вокруг майского дерева. В честь столь торжественного события она распорядилась подать чай с ветчиной и пирожными прямо в саду, где садовник, ухитрившись, вынудил зацвести ранние розы и пионы. Ярко светило солнце, дети смеялись и кричали, арендаторы скидывали с голов шапки, а их жены, наряженные в лучшие воскресные платья, шептались, что бедная госпожа являет собой очень печальное зрелище в этот солнечный денек, и сожалели о том, что она не вышла замуж за сквайра Хокхерста. «Почему она отказала ему, – спрашивали они друг у друга за чаем. – Ведь ей так был нужен супруг и собственные дети. Они бы согрели ей душу и сердце куда сильнее, чем все ее огромное состояние. А теперь она осталась в большом мире совсем одна».





Глава седьмая

Долг





1754 год


Весна сменилась унылым дождливым английским летом. И вот однажды в пасмурный июньский день в Сассекс под проливным дождем после долгой поездки явились поверенные лорда Графтона. Старый дворецкий распахнул дверь двум мрачным джентльменам под зонтиками, с которых струями стекала дождевая вода и которые пожелали увидеть мисс Графтон. Дворецкий надменно сообщил им, что мисс Графтон пребывает в трауре и потому не принимает посетителей.

– Ей придется принять или нас, или судебных приставов, – резко бросил старший из поверенных.