Дом правительства. Сага о русской революции

На работы по осушению болота привлекались крестьяне из окрестных деревень, которые возили грунт в конных повозках (грабарках). Им помогали подлинные энтузиасты, присланные Центральным комитетом комсомола из Москвы и Ленинграда (около двухсот в апреле 1930 года, когда приехала семья Грановского), квалифицированные рабочие, переведенные Народным комиссариатом труда с менее ударных строек, и беженцы от коллективизации, завербованные «по вольному найму». По словам одного бригадира из Казани: «Со всего Союза стали съезжаться рабочие. Кого тут только не было. Москвичи, ленинградцы, сибиряки, много наших, казанских. Чуть не тысяча землевозов с грабарками откуда-то из-за Кургана. Целый городок землянок накопали они по берегам речек Зырянки и Толыча. В речке водопой, а под грабаркой и телегой – жилье». Мало кто оставался надолго. «Направляемые на строительство рабочие в порядке вербовки или переброски с других строительств, – писал Грановский 1 января 1931 года, – как правило, прибывают в Березники без теплой одежды. С наступлением холодов сильно возросли требования рабочих о выдаче им теплой одежды, каковые не могли быть полностью удовлетворены. Валенок мужских, при заявке на особый квартал в количестве 3 960 пар, поступило 350 пар, полушубков, при заявке в количестве 2 500 шт., поступило всего 300». Количество уезжающих превышало количество прибывающих[883].





Работа на строительстве БХК



Сначала проблему пытались решить путем «прикрепления» к стройке крестьян из близлежащих колхозов. Строительная администрация подписывала контракты с сельскими районами, обещая сельхозоборудование или телефонные провода в оплату труда колхозных бригад. Но контракты плохо исполнялись. Согласно одному отчету, «за 9 месяцев 1933–1934 г. на строительство Березниковского комбината в [Еловском] районе было завербовано 1263 колхозника, из них 493 человека убыли со стройки, так и не приступив к работе». Более эффективной стратегией было использование труда ссыльных. В 1930–1931 году на Урал было сослано 571 355 «раскулаченных» крестьян, 4437 из них – в Березниковский район. «Спецпереселенцы» жили в бараках недалеко от стройки и работали на подсыпке грунта. Каждый день на работу выходило 500–600 человек. Вопрос о снабжении продовольствием нетрудоспособных членов их семей оставался предметом дискуссий и импровизаций в течение нескольких лет[884].





Генрих Ягода



Нерешенным оставался и вопрос рабочей силы. Весной 1929 года Наркомтруд назвал ситуацию «катастрофической», а в конце 1930-го Грановский признал, что «план потребности рабочей силой не выполнен в значительных размерах». Найденное решение оказалось одновременно очевидным и новаторским: Березники и соседний целлюлозно-бумажный комбинат в Вижаихе положили начало массовому использованию труда заключенных. До 1929 года единственным исправительно-трудовым лагерем в СССР был Соловецкий лагерь особого назначения, который включал в себя Беломорканал и Вишерское отделение к северу от Березников. В 1926–1927 году соловецкий заключенный Н. А. Френкель разработал (и впоследствии возглавил) систему использования труда заключенных на строительных работах вне лагеря. 27 июня 1929 года заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода (троюродный брат Якова Свердлова и муж его племянницы Иды) и начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Бокий подписали указ об увеличении количества заключенных Вишерского лагеря с пяти до восьми тысяч человек, «сохраняя при этом принцип самоокупаемости… путем использования на работах без затраты средств госбюджета». Спустя две недели, 11 июля, Совет народных комиссаров издал декрет «Об использовании труда уголовно-заключенных», в котором предписывал «расширить существующие и организовать новые исправительно-трудовые лагеря (на территории Ухты и других отдаленных районов) в целях колонизации этих районов и эксплуатации их природных богатств путем применения труда лишенных свободы». Вишерское отделение Соловецкого ИТЛ ОГПУ было преобразовано в отдельный Вишерский исправительно-трудовой лагерь и расширено с целью приема новых заключенных. Успех индустриализации зависел от подневольного труда в не меньшей степени, чем от «подлинного энтузиазма»[885].





* * *


Благодаря новой государственной политике и новому потоку заключенных главная проблема Грановского была решена. Спустя несколько недель после публикации правительственного декрета группу вишерских заключенных отправили в Березники. Среди них был Варлам Шаламов. «Осенью двадцать девятого года я в компании Ангельского, бывшего офицера, бежавшего из Перми как раз в этот самый рейс, плыл из Вижаихи в Усолье, в поселок Ленва, с пятьюдесятью заключенными, чтобы открыть, основать первую, новую командировку Вишерского лагеря, положить начало гиганту первой пятилетки – Березникам»[886].

Командировка превратилась в пересыльный пункт, а потом в лагерь.

Всю зиму двадцать девятого – тридцатого года заключенные «обживали» каменные коробки, воздвигнутые по вольному найму в Городе Света, на Чуртане. Размещаясь там на сырых досках-нарах, а то и просто вповалку, тысячи, десятки тысяч людей строили Город Света, работали на комбинате и строили себе лагерь поближе – на Адамовой горе. С Чуртана до «площадки» было километра четыре, и каждое утро конвой «прогонял» в направлении Камы десятки и сотни строительных бригад. Как только на Адамовой горе был построен лагерь, работяги строительства перешли жить туда, где их ждали сорок бараков двухъярусной общенарной соловецкой системы, а также обслуга лагеря[887].



Для работы на «площадке» отбирали самых лучших. Начальник лагеря М. В. Стуков и специалист по использованию рабочей силы, «вредитель» П. П. Миллер, гордились своей способностью видеть «ту сторону сердца».

В 1930 году близ станции Березники выстраивались огромные этапы, следующие в управление, и вдоль рядов проходил Стуков, начальник Березниковского отделения. Люди были построены в две шеренги. И он просто тыкал пальцем, не спрашивая ничего и почти не глядя, – вот этого, этого, этого, – и без промаха оставлял работяг-крестьян по пятьдесят восьмой.

– Все кулаки, гражданин начальник.

– Горяч еще, молод ты. Кулаки – самый работящий народ… – И усмехался[888].



В течение года (с лета 1929-го до лета 1930-го) общее количество заключенных в лагерях ОГПУ выросло с 22 848 до 155 000 (в дополнение к 250–300 тысячам заключенным в лагерях республиканских НКВД). Население Вишерского лагеря, который включал в себя химический комбинат в Березниках и целлюлозно-бумажный комбинат в Вижаихе, выросло с 7 363 человек в 1929 году до 39 тысяч в апреле 1931-го. 25 апреля 1930 года было создано новое Управление исправительно-трудовых лагерей ОГПУ. В октябре оно было преобразовано в Главное управление (ГУЛАГ)[889].

В Березниках перелом произошел осенью 1929 года, когда туда прибыли Шаламов и Грановский. По свидетельству Шаламова:

Год назад Грановским, начальником строительства, или комиссией из Москвы – это все равно – было обнаружено, что первой очереди Березниковского комбината, по которой уже произведены миллионные выплаты, попросту говоря, в природе нет…

Петля висела и над Грановским, и над его заместителем Омельяновичем, потом Чистяковым. И инженер, и администратор бежали из Березников, боясь, но Грановский, начальник по путевке ЦК, не мог спастись бегством. Вот тут-то ему и подсказали гениальное решение – привлечь лагерь к строительству[890].



После трех месяцев работы специально отобранных березниковских заключенных и сотен тысяч неучтенных транзитников «честь комбината была спасена, и территория была подсыпана настоящим песком, добытым в настоящем лесном карьере, и соединена настоящей железной дорогой с настоящим вагоном»[891].





Матвей Берман



Летом 1930 года в лагерь прибыла специальная инспекционная комиссия ОГПУ. Комиссию возглавлял тридцатидвухлетний заместитель начальника ГУЛАГа Матвей Берман. Сын владельца кирпичного завода и выпускник Читинского коммерческого училища, Берман служил в органах ЧК/ОГПУ с Гражданской войны. У него была квартира в Доме правительства, но он, как и Грановский, редко бывал в Москве. Согласно истории Беломорско-Балтийского канала (написанной после назначения Бермана начальником ГУЛАГа):

На вопрос анкеты – ваша работа после 1917 года – этот человек мог ответить, не затрачивая много времени.

Его затруднял другой вопрос – ваше постоянное местожительство? Ради краткости он предпочел бы ничего не писать, а только приложить географическую карту Советского Союза. Но это не удавалось. Что поделаешь? В учреждениях уверяли, что такого места прописки нет. И это говорили человеку, который за двенадцать лет менял только места своего пребывания, но не менял работы…

Инженеров, офицеров царской армии, зубных врачей, мануфактуристов, железнодорожников и управдомов он различал походя, как будто они держали на виду эмблему своей профессии. На самом деле многие ее скрывали и жили тем, что их путали с другими.


Он знал говор уральский, сибирский, иваново-вознесенский и портовый. И хотя многие не обладали таким свойством узнавания, сам Берман не находил в нем ничего особенного. Это было обычное свойство той породы людей, к которой он относил себя.

Берман был чекист. В нем всегда жило ясное сознание того, что он каждый день держит ответ перед партией.

В нем беспрестанно происходил творческий мыслительный процесс обобщения. Оброненные словечки, неожиданные интонации, вырвавшиеся жесты, скованные походки, случайные происшествия и странные ошибки откладывались в его памяти.

Путейская фуражка, промелькнувшая в окне международного вагона на станции Ташкент, вступала в интимную связь с автомобилем, остановившимся у дома, где проживал известный профессор в Ленинграде.

В этих причудливо разбросанных частностях выступало целое, отмеченное общей чертой враждебности и лживости.

Контрреволюция не любила с некоторых пор разговаривать вслух и смотреть в лицо. Он приучился улавливать и различать голоса по одному только движению губ; выражение глаз – по натянутым векам и легкому колебанию ресниц.



Проницательность Бермана, враждебность контрреволюции и нужды индустриализации сошлись в «вишерском эксперименте». Согласно тому же сборнику:

Заключенный стоит государству больше 500 рублей в год. С какой стати рабочие и крестьяне должны кормить и поить всю эту ораву тунеядцев, жуликов, вредителей и контрреволюционеров? Мы их пошлем в лагеря и скажем: «Вот вам орудия производства. Хотите есть – работайте. Это принцип существования в нашей стране. Для вас не будет исключения».

Лагерями должна руководить такая организация, которая сможет выполнять крупные хозяйственные поручения и начинания советской власти и освоит ряд новых районов.



– Это прямая директива партии и правительства, – вспоминал Берман[892].



Летом 1930 года строительство ГУЛАГа только начиналось. По воспоминаниям Шаламова:

Берман приехал с большой свитой, в шинелях с петлицами, где виднелись по два и по три ромба. Берзин, начальник Вишлага, человек огромного роста, в длинной кавалерийской шинели с тремя ромбами, с темной бородкой, бросался в глаза среди всей этой комиссии, и военный фельдшер Штоф, начальник санчасти из заключенных, рапортуя комиссии, как положено, разлетелся с крыльца санчасти военным шагом и, встав перед Берзиным, излил именно на него поэзию лагерного рапорта.

Но Берзин отступил в сторону со словами «вот начальник», выдвигая на первый план невысокого крепыша с белым тюремным лицом, одетого в заношенную черную куртку – бессменную форму ЧК первых лет революции.

Помогая растерявшемуся фельдшеру, начальник ГУЛАГа расстегнул кожаную куртку, показав свои четыре ромба в петлицах. Но Штоф онемел. Берман махнул рукой, и комиссия двинулась дальше.

Лагерная зона, новенькая, «с иголочки», блестела. Каждая проволока колючая на солнце блестела, сияла, слепила глаза. Сорок бараков – соловецкий стандарт двадцатых годов, по двести пятьдесят мест в каждом на сплошных нарах в два этажа. Баня с асфальтовым полом на 600 шаек с горячей и холодной водой. Клуб с кинобудкой и большой сценой. Превосходная новенькая дезкамера. Конюшня на 300 лошадей[893].





Березниковский химический комбинат, 1932 г.



Инспекция прошла успешно. Пользуясь хорошим настроением начальства, организатор рабочей силы и осужденный вредитель П. П. Миллер попросил у Бермана аудиенции. Его рассказ записал Шаламов.

Берман сидел за столом, когда я вошел и встал как положено. «Так расскажите, Миллер, как именно вы вредили?» – сказал начальник ГУЛАГа, отчеканивая каждое слово. «Я нигде не вредил, гражданин начальник», – сказал я, чувствуя, как гортань моя пересыхает. «Так зачем же вы просите свидания? Я думал, что вы хотите сделать важное признание. Берзин!» – громко позвал начальник ГУЛАГа. Берзин шагнул в кабинет. «Слушаю, товарищ начальник». – «Уведите Миллера». – «Слушаюсь»[894].





* * *


Кирпичные заводы были сданы в эксплуатацию в августе 1930 года, большинство вспомогательных цехов (кузнечный, сварочный, котельный, механический, литейный) – в начале 1931-го, кислородный завод – в мае 1931-го, а сернокислотный – в декабре 1931-го. 25 апреля 1932 года «Правда» писала: «Аммиачный завод Березниковского химического комбината дал первую продукцию. Это большой праздник не только советской химии, но и всей страны»[895].

Над кранами, трубами и мачтами возвышалась фигура Грановского. В воспоминаниях он предстает в облике Петра I на строительстве Санкт-Петербурга. «Ежедневно на площадке можно было встретить начальника строительства М. А. Грановского либо делающего обход цехов, либо проезжающего в экипаже. Гнедой жеребец, пролетка, бравый кучер – все выглядело необыкновенно солидно, как и сам седок». (Согласно его сыну Анатолию, у него, помимо пролетки, был автомобиль и катер; согласно жалобе одного немецкого коммуниста, пролетка использовалась для того, чтобы возить Анатолия в школу; согласно Шаламову, сапоги и шинель Грановского были сделаны заключенными.) «В ту пору об этом человеке ходили мрачные легенды. Грановского не любили, боялись, но никто не рисковал сорвать выполнение его приказа, не выполнить его распоряжения… Михаил Александрович сам лично вникал во все тонкости технологии, отдавал распоряжения, отменить которые никто, как я уже говорил, не рисковал, чтобы не навлечь на себя его гнев. По существу, он подменял главного инженера и был, пожалуй, прав, ибо не хотел вверять свое детище «временным посланцам». По словам Цукермана: «Грановский действовал как в условиях фронтовых, и себя не щадил, и беспощаден был в своих требованиях к работникам»[896].





Грановский (слева) сопровождает народного комиссара тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе во время его визита в Березники. 1934 г. Предоставлено И. Т. Сидоровой



В 1933 году он получил орден Ленина (одновременно с Берманом), в январе-феврале 1934-го участвовал в работе XVII съезда партии, а в ноябре 1934-го, в семнадцатую годовщину революции, переехал в новый двухэтажный дом. По воспоминаниям Анатолия:

Участок быстро заполнился машинами и пролетками высших чиновников со всей округи. Новоселье было шумным и продолжалось до поздней ночи.

Дом был полностью меблирован и роскошно украшен. Стены были обшиты деревом на высоту примерно полутора метров от пола, а сверху покрашены и расписаны. Фарфор, серебро, белье и все необходимое для господского дома предоставлялось бесплатно[897].