Дом правительства. Сага о русской революции

На днях т. Власик передал мне, что Валерий Иванович Межлаук уехал из Сочи демонстративно и что это дошло до сведения отдыхающего дачи 9. Однажды по этому вопросу я Вам уже писал. Дело вобщем получилось так: 13/vii приехала в Сочи жена т. Межлаук Екатерина Михайловна, я сам лично ее встретил на вокзале и сказал ей, что для них комната подготовлена на даче 8, куда она поехать категорически отказалась, в «Ривьеру» – тоже отказалась, и в результате я привез ее на 4-ю дачу, где в это время была свободная комната маленькая; через два дня я перевел ее в комнату большую в той же даче. Она вместе с каким-то военным ходила ко мне дня три и все просила дачу 2, чего я никак не мог сделать, т. к. там не было ни одной свободной комнаты. 19/vii приехал из Мухалатки сам Валерий Иванович Межлаук; по приезде я у него был, и он мне сам сказал, что он приехал за Екатериной Михайловной и что они уедут оба в Мухалатку через два дня. Так он и сделал – 21/vii они уехали оба в Мухалатку… Екатерина Михайловна была очень недовольна – обижена, наговорила много Валерию Ивановичу. Видимо по приезде в Москву будет жаловаться Вам. Она тут очень много мне угрожала, я ничего ей на это особенного не грубил, думаю, что Вы сами хорошо понимаете[1121].



Валерий Иванович Межлаук был первым заместителем председателя Госплана. (Они с Екатериной Михайловной вскоре разошлись, но оба остались в Доме правительства: Межлаук с новой женой, Чарной Марковной, в квартире 276, а Екатерина Михайловна – в квартире 382.) Николай Сидорович Власик был личным телохранителем отдыхающего дачи 9. Отдыхающий дачи 9 был, по выражению Бухарина, «персональным воплощением ума и воли партии».

Спустя два дня Коржиков снова написал Пахомову.

Вчера вечером вызвал меня отдыхающий дачи 9 к себе со списком всех отдыхающих в наших дачах. Результаты разговоров были следующие:

1) К нему звонят по телефону и всеми способами передают жалобы. Мне лично кажется, что жалобы доходили в основном через Екатерину Давыдовну Ворошилову.

2) Хозяин спросил меня: как дела? Я ответил. Его вопросы заключались главным образом по отношению помещения в наши дачи тт. Кабакова, Рухимович и Межлаук В. И. Почему не была предоставлена комната т. Кабакову по первому его требованию? Почему не предоставили комнату на «Блиновке» т. Межлаук? Почему не поместили в отдельной даче т. Рухимович, а поместили в гостинице «Ривьера»?

Я отвечал: т. Рухимович живет в «Ривьере» и ко мне с этим вопросом не обращался. Т. Межлаук (жене) не предоставлена комната на «Блиновке» потому, что по ее приезде там не было ни одной свободной комнаты, а когда комната освободилась, – они сами отказались; тов. Кабакову я не мог предоставить комнату, потому что у меня так же не было свободных ни одной комнаты. Когда освободилась комната на Зензиновке от т. Тер-Габриэлян – т. Кабаков занял ее явочным порядком.

3) Хозяин поинтересовался порядком, на основании которого я предоставляю комнаты в наших дачах. Спросил: на каком основании я предоставил комнаты в Зензиновке женам тт. Юсис и Власик? Почему живут на отдельных дачах жены тт. Корк, Могильного и Семушкина?

Поинтересовался, почему мы ликвидировали дачу No. 3 и сделали амбулаторию? В шутку сказал мне: «Видите, как я знаю все ваши дела…»

В результате хозяин мне предложил иметь всегда одну или две свободных комнаты на всякий случай в запасе, как например для т. Кабакова и ему подобных работников.

Сказал, что он будет говорить с т. Енукидзе, чтобы кого не следует в отдельные дачи не посылать на отдых[1122].



Иван Кабаков был первым секретарем Уральского обкома; Саак Тер-Габриэлян – председателем СНК Армянской ССР; Моисей Рухимович – управляющим трестом «Кузбассуголь». Иван Юсис работал телохранителем вместе с Власиком. Товарищи А. Д. Семушкин (из наркомата тяжелой промышленности) и А. М. Могильный (из секретариата Молотова) были чиновниками третьего звена. Командующий войсками Московского военного округа (из квартиры 389 в Доме правительства) Август Корк мог претендовать на хорошую дачу; его жена – в его отсутствие – не могла.

Директор Березниковского химического комбината Михаил Грановский находился в одной категории с Рухимовичем (на ранг ниже Кабакова и Тер-Габриэляна). Когда месяц спустя он с семьей прибыл в Сочи (после того как первая стадия строительства комбината была в основном завершена), они остались всем довольны. Как писал сын Михаила, Анатолий:

У главных ворот «Кавказской Ривьеры» часовой проверяет пропуска и отдает честь, когда вы проезжаете мимо. Дальше идет спортивная территория: хорошо сделанные теннисные корты, крокетные лужайки и баскетбольные площадки, отделенные друг от друга широкими цветочными клумбами и тщательно подметенными дорожками. За ними идет территория вечерних развлечений: большой танцевальный зал, открытый и закрытый кинотеатры, биллиардные и несколько комнат для игры в карты, шахматы и шашки. Тут же просторная столовая и кухня. Жилой блок состоит из примерно тридцати двух 4- и 5-комнатных домиков, отделенных друг от друга рядами деревьев и окруженных большими (около 300 кв. м) участками с садами и газонами, за которыми ухаживает небольшая армия садовников. Ни в одном из них нет кухонь. Вся еда доставляется из столовой на большом дымящемся подносе под блестящим куполом – в любое время дня и ночи. Само собой разумеется, что никто ни за что не платит и никаких счетов не подписывает[1123].



Неизвестно, жили ли Грановские в одной из отдельных дач. Неясно также, приносили ли им еду: семьи их ранга обычно ели в столовой. Еда была, по всеобщему мнению, вкусной и обильной; у большинства санаториев ЦИК имелись свои подсобные хозяйства. Согласно отчету дирекции Фороса от 1935 года, «крупное животноводство обеспечило Дом Отдыха цельным молоком и молочно-кислыми продуктами, свиноводство регулярно снабжало Дом Отдыха копченостями и колбасой, овцеводство заполняло все пробелы в снабжении мясом, птицеводство давало диет-яйцо, таким образом в результате деятельности подсобного хозяйства Дом Отдыха перечисленными продуктами не испытывал перебоя в снабжении». Там же выращивались овощи и фрукты и производилось вино («мурвет красный, модера столовая белая, мускат столовый белый, аллеготе, рислинг и друг. сорта»)[1124].

Посетители столовой делились на три категории. В 1933 году дневная норма номенклатурных отдыхающих и приравненных к ним членов семей и административно-хозяйственных работников состояла, среди прочего, из 50 грамм икры, балыка, ветчины, сала или колбасы; 400 г. мяса (или 500 г. рыбы), трех яиц, 200 г. молока, 40 г. сыра, 50 г. сливочного масла, 40 г. коровьего масла, 40 г. сыра, 40 г. других молочных продуктов, 1000 г. овощей, 400 г. фруктов, 100 г. «крупы всякой», 300 г. белого и 200 г. черного хлеба, 15 г. растительного масла, 4 г. кофе, 2 г. чая и 150 г. сахара. Руководителям отдельных отраслей курортного хозяйства и «квалифицированным работникам, в том числе работникам транспорта», полагались нормы поменьше; чернорабочим и сезонным строительным рабочим – еще меньше. Только рацион соли – 20 г. – был одинаковым для всех трех категорий[1125].

Сергей Миронов и Агнесса Аргиропуло приезжали в Сочи осенью, «когда все ломилось от фруктов».

Октябрь, начало ноября. Бархатный сезон. Уже нет зноя, но море еще теплое, а виноград всех сортов, хурма, мандарины, и не только наши фрукты – нас засыпали привозными, экзотическими. Полные вазы фруктов стояли у нас на столах. Однажды мы с Мирошей купили орехи, а когда вернулись, тотчас же орехи – и фундук и грецкие – появились на всех столах. Мироша сказал шутливо завхозу:

– Что вы с нами делаете? Вы лишили нас последней возможности тратить деньги!

Тот засмеялся:

– Простите, это было мое упущение, что вам пришлось тратить деньги.

Какие были там повара, и какие блюда они нам стряпали! Если бы мы только дали себе волю… Сережа ведь тоже был склонен к полноте, но, глядя на меня, старался не распускаться, держать себя в форме. Врач ему установил разгрузочные дни, когда ему давали только сухари и молоко. За каждый такой день Мироша сбавлял полкило… Ну и, конечно, никакой сиесты! Наоборот, тотчас после обеда мы принимались за бильярд. Несколько часов бильярда хорошо подтягивали. Это я побуждала Мирошу к таким тренировкам, а он подчинялся, понимая, что я права, а то разнесет нас на сказочных санаторных харчах[1126].



Гайстеры, по словам их дочери Инны, «очень много ходили, потому как они считали, что они толстые, должны ходить». Муклевичи сочетали ходьбу с диетой. В Форосе они гуляли каждый день: Ромуальд шел впереди, Анна за ним следом. Еду с собой не брали. По воспоминаниям их дочери Ирины, «мама боялась за его здоровье, потому что папа был все-таки полноват»[1127].





Давид Шварц и его жена Ревекка Фелинзат на курорте





Постышевы на курорте



Шварцы играли в волейбол, в шахматы и на бильярде. Адоратский и его дочь ходили гулять, читали и играли на пианино (хотя в Мухалатке у пианино был «стеклянный звук» и играть на нем было «не особенно приятно»). Ни он, ни она на полноту не жаловались, и оба получали удовольствие от санаторной еды (в Гурзуфе яйца «даются идеальные и сварены замечательно»), но главным удовольствием были, как всегда, минеральные ванны с пузырьками по всему телу. «После ванны лежу, – писал он жене. – Домой даже везут на машине или на лошади, и дома лежу. Вот так и создается препровождение времени, видимость дела». Осинский тоже предпочитал черноморским пляжам Кисловодск, но проводил большую часть времени за работой. В разгар коллективизации в октябре 1931 года он так устал от постоянных разъездов и волнений, что позволил себе небольшой отдых. «Ни о чем не думал, – писал он Шатерниковой, – ничего не делал, тебе не писал, а спал, ел и читал то, что мне может заменить беллетристику; еще гулял, но не очень далеко, только на «Синие камни» и «Малое седло» (один раз). Так прососав лапу в течение дней пяти, я вдруг схватился – а где же Гегель?! Теряется драгоценное время! И сразу встроился в оглобли – Гегеля читать; правда, не слишком бешеным темпом. До сегодня я только перечитывал свои конспекты, сравнивал с ленинскими конспектами, а затем перечитывал и самого Гегеля. 105 страничек таким образом потихоньку отдул, и с завтрашнего дня начинаю чтение нового». Его целью было «все понять; только бы добиться того, чтобы положить начало всеобщему «овладению техникой» диалектического метода в самом глубоком и развернутом виде». В 1934 году, после еще нескольких поездок в Кисловодск, он завершил работу над Гегелем (часто работая вечерами, когда другие отдыхающие играли на бильярде)[1128].






Тереховы на курорте





Гронские и Беленькие в Ессентуках, 1933 г.



Помимо бильярда, самым популярным вечерним занятием в домах отдыха были карты. В Мухалатке один из старейших членов партии (из квартиры 245 в Доме правительства), Елена Дмитриевна Стасова, которой в 1935 году исполнилось шестьдесят два, играла каждый вечер на террасе в главном здании (примерно так же, как это делали ее дворянские тетушки и бабушки). По воспоминаниям дочери Алексея Рыкова, Натальи:

С Еленой Дмитриевной надо было играть в трефи – такая игра. Немудреная, но все-таки более или менее… Если играл с ней мой отец, то это была сплошная комедия. Потому что через десять минут уже она говорила: «Алеша, вы опять плутуете!» – «Я?! Елена Дмитриевна, ну что вы, разве я себе позволю?!» И тут же делал какой-нибудь фортель. И это у них продолжалось каждый день… Но самое главное бывало, когда играли в две колоды подкидного дурака. Ну, это был цирк, конечно! Это был цирк. Тут карты могли быть и под столом, и где угодно, и под людьми. Потому что они все плутовали. Все шутили, смеялись. И это был восторг[1129].





Миронов с Агнессой на курорте. Предоставлено Р. Гликман



Пока старики играли в карты, молодежь танцевала. В 1935-м Агнессе Аргиропуло исполнилось тридцать два года, а Сергею Миронову сорок один. Его начальнику, «настоящему Зигфриду» Всеволоду Аполлоновичу Балицкому, и уполномоченному наркомата тяжелой промышленности по Украинской ССР Даниилу Петровскому было по сорок два. В доме отдыха ЦК компартии Украины в Хосте они часто танцевали, но 7 ноября был (по воспоминаниям Агнессы) особый день.

Наш заведующий сказал: сейчас вам будут поданы машины, уезжайте на пикник в горы, а мы вечером к вашему возвращению все подготовим.

Мы сели в открытые машины, а там уже – корзины всяких яств и вин. Поехали на ярмарку в Адлер, потом купались, потом – в горы, гуляли, чудесно провели день. Вернулись украшенные гирляндами из веток кипариса.

А праздничные столы уже накрыты, и около каждого прибора цветы, и вилки и ножи лежат на букетиках цветов.

Немного отдохнули, переоделись. На мне было белое платье, впереди большой белый бант с синими горошинами, белые туфли (босоножек тогда не носили).

Были в тот вечер Постышев, Чубарь, Балицкий, Петровский, Уборевич, а потом из Зензиновки, где отдыхал Сталин, приехал Микоян.

Тамадой был Балицкий, я уже говорила о нем – стройный, живой, веселый, затейник. Увидел, как мы расселись, притворно рассвирепел:

– Что это такое? Почему все дамы вместе, а мужчины отдельно? Встать! Встать всем!

И хватает даму за руку, мужчину за руку и сажает рядом, потом другую пару… Подскочил ко мне, я закапризничала:

– Не хочу сидеть с кем попало! Хочу сперва увидеть, с кем вы меня посадите!

Он задумался, замялся на секунду, поднял брови и тихо мне:

– Вы сядете со мной!

И кинулся рассаживать прочих. Рассадил. Посадил меня, но сам еще не садится. А напротив его жена, глаза сощурила, смотрит на меня презрительно… И вдруг всеобщий хохот: Миронов принес стул и втиснулся между мной и Балицким. Тот заметил:

– Мне это не нравится!

Шепнул на ухо двум прислужникам, те взяли стул вместе с Мироновым, подняли и отнесли к назначенной ему даме. Все хохочут чуть ли не до слез.

Наконец Балицкий сел, стал за мной ухаживать, но недолго – тамада должен тосты говорить, трапезу вести… А я стараюсь не смотреть напротив, не натыкаться на колючки злых глаз его жены.

После ужина – танцы. С кем только я не танцевала! Начали мы с Балицким, тут еще все танцевали, но когда мы стали с Петровским танцевать танго, вокруг нас образовался круг, все отошли, чтобы на нас смотреть. А мы утрированно – то он кидает меня на руку, и я как будто падаю, откидываюсь, то он отталкивает, я вскакиваю, и мы опять идем бок о бок, вытянув руки… Разве теперь умеют танцевать настоящее танго? А Данила умел, мы с ним понимали друг друга без слов. В кресле сидит Постышев, умирает от смеха, его жена хохочет. Когда мы кончили, все руки отбили аплодисментами…[1130]





* * *


Помимо однодневных домов отдыха (в основном зимних) и месячных санаториев (в основном, по примеру Сталина, осенних), важным местом отдыха были подмосковные дачи, где некоторые из жен и большинство детей и стариков жили все лето (и, при наличии утепленных дач, во время зимних каникул). Мужчины обычно приезжали на выходные. Большинство дач принадлежало государственным учреждениям, которые распределяли их в соответствии со статусом кандидатов, но с начала 1930-х годов высшие чиновники стали покупать свои собственные «кооперативные» (а фактически частные) дачи. Самая высокая концентрация госдач образовалась в Серебряном Бору, к западу от Москвы. Подвойские, Михайловы, Халатовы, Трифоновы, Свердловы, Волины, Ларины, Морозы и Збарские, среди прочих, жили бок о бок (обычно по нескольку семей в доме), купались в Москва-реке, собирали грибы, катались на велосипедах, играли в теннис и волейбол и выращивали цветы, фрукты и овощи. 6 августа 1937 года одиннадцатилетний Юрий Трифонов записал в дневнике: «Солнце, деревья. Запах сосны. Зелень. В открытое окно веет легкий ветерок и колышет страницы моего дневника… Под моим окном благоухают флоксы и георгины. Кругом зелень, кусты и деревья. Зелень… зелень, зелень… А солнце окрашивает все это в изумрудно-зеленый цвет…»[1131].

Самые престижные дачи располагались на высоком берегу Москва-реки вверх по течению от Серебряного бора. Некоторые представляли собой усадьбы, разделенные на несколько квартир, или дома отдыха с постоянными жильцами. Заместитель начальника ВВС Яков Смушкевич (из квартиры 96 в Доме правительства) жил на одной из таких коммунальных дач в Барвихе. По воспоминаниям его дочери Розы:

Он всю жизнь был заядлый рыболов. Сидел с удочкой на берегу пруда. А рядом прохаживался взад-вперед Остужев, знаменитый актер Малого театра, и громко – он ведь был глухой – учил роли: и свою, и чужие. Остужев обожал отца. Ему было приятно находиться с ним рядом. Отец потом приходил с пустым ведерком, шутливо ворчал: «Остужев всю рыбу разогнал…» Там, в Барвихе, помню разных людей: жену Ежова, рыжая еврейка, громко кричала: «Ко-о-оля!» Жили там Берии, сам приезжал редко, жила его очень симпатичная жена Нина, их сын Сергей – прекрасный был парень, сестра Берии, хорошая, добрая женщина – играли со мной… А в санатории отдыхали Василий Иванович Качалов, Рубен Симонов, молодой, очень красивый, Варвара Осиповна Массалитинова, Пров Михайлович Садовский, Екатерина Павловна Корчагина-Александровская. Они любили посидеть с отцом. С любовью относились и ко мне, дарили свои фотографии…[1132]





Трифоновы в Серебряном Бору