Дом учителя

– Ни под каким видом! Мы не нищие, чтобы бонусы подбирать.

– Ну вы даете! – рассмеялся Юра.

– Он, – не поворачиваясь к мальчику, а лишь потыкав в него пальцем, прищурилась Анна Аркадьевна, – хотел сказать ну вы даете, старичье! Сам еще вчера в памперсах разгуливал. Ирина Матвеевна, нельзя ли чаю покрепче?

– Что ж я сижу, старая дура! – подхватилась Ирина Матвеевна. – Заслушалась вашим радиотеатром. А ты! – отвесила она мужу оплеуху. – Развалился! Беги, самовар ставь! На пихтовых шишках самовар еще бабушки моей старинный топим. Для… для…

– Особых гостей, – подсказал Юра.

– Не умничай! – осадила его Ирина Матвеевна. – Помоги дяде Паше.

«Пока они будут раскочегаривать самовар, – подумала Анна Аркадьевна, – я усну, свалившись под стол. Завтра и не исключено, что послезавтра меня будет терзать головная боль, отвращение к себе и к жизни вообще. Чертов самогон-дисциллят. Курортное лечение насмарку».

Она не уснула за столом, потому что нашлись дела. И потому что говорила безостановочно. Известно, что подвыпивший человек, вещая, впадает в эйфорию самовосхищения. А молчащего подобный поток банальностей вгоняет в дрему.

Анна Аркадьевна помогла Ирине Матвеевне убрать со стола и накрыть для чая. Потом они упаковывали ее картину, и Анна Аркадьевна была строга, гоняла Ирину Матвеевну за необходимыми материалами. Вырезать из картона четыре квадрата, свернуть и приложить к углам картины. Далее упаковочный материал. Газеты решительно не подходят. Что у вас есть? Пупырчатая пленка? Отлично. Я тоже храню бог знает сколько мусора. Только пупырышков недостаточно, мне до Москвы везти. Это что? Подстилки под ламинат? Осталось от ремонта в квартире детей? Подходит. Оборачиваем. Да, любим мы свозить на дачу нужно-ненужное. У одного нашего приятеля на даче, на чердаке, восемь старых велосипедов. Я держу картину, а вы скотчем пеленаете…

Павел Васильевич несколько раз прибегал, ворчал что-то вроде бабы дурью маются. Ворчал как творец-художник, чьи работы называли мазней, а потом пришел знающий ценитель и сказал, что он гений.



Чай был великолепен. Почти полностью нейтрализовал действие семидесятиградусного самогона. В голове прояснилось, но спать по-прежнему хотелось. Уронить голову на плечо Юры, с которым возвращались на такси, и засопеть. Нельзя. Потеряешь лицо, оно же авторитет. На кой ляд ей авторитет перед этим мальчишкой? Бывает авторитет перед?

– Вам правда понравились картины дядь Паши? – спросил Юра.

– Очень понравились.

– Дядя Паша – настоящий художник?

– Нисколько не настоящий, рисовальщик плохой, неграмотный, примитивный.

– Так, значит, вы врали? Выкинете на помойку свою картину, а мы как лохи повесим какое-то дерьмо на стенку?

Анна Аркадьевна сидела у окна, повернув голову, посмотрела на Юру. От гнева у него трепетали ноздри и кривились губы. Мальчик шокирован, обманут, разочарован.

– Картины в рамах, – заговорила она спокойно, – моя благодарность тебе и, главным образом, твоей маме. Не покупать же вам хрустальный салатник. Вы вправе как угодно распоряжаться своими вещами. Подаренная мне работа займет место на даче в спальне. Мой муж считает, что самая лучшая картина – та, на которую приятно смотреть, разлепив утром глаза. Кажется, наконец-то мне удалось найти веселый жизнепобудительный или пробудительный вариант.

– Но вы говорите, что дядя Паша неграмотный и примитивный!

– И что? Где противоречие? У дяди Паши лучшие годы уже за спиной, а тупая линейность твоего мышления, не разберусь, – то ли возрастная, то ли органическая – может остаться навсегда. Строишь из себя этакого независимого чайльд-гарольда, а сам зависишь от чужого мнения как сопливый пацан, у которого пистолетик деревянный, а не под пистоны. Не пойду на улицу, у меня пистолет не той конструкции! Какая разница: писал картину, лепил скульптуру, вырезал на токарном станке фигурную матрешку академик от живописи или дядя Паша, Вася, Петя? Нравится или не нравится! Точнее: удовлетворяется ли твоя потребность в красоте, в гармонии, в прекрасном, становится ли тебе от созерцания или владения этой вещью жить интереснее… вкуснее.

– А если у меня вообще нет такой потребности?

– ДНК человека и обезьяны, вроде шимпанзе, совпадают на девяносто восемь процентов. Можно предположить, что у кого-то этот процент больше, приближается к ста, а у кого-то меньше, девяносто семь или даже девяносто шесть?

– Допустим.

– Тогда добавочные проценты – это не только выдающийся интеллект, а, скорее всего, подаренная природой эстетическая способность воспринимать ее, природу. Воспринимать красоту. И только попробуй мне сказать, что неважно, с каким знаком воздействие произведение искусства – тошнит тебя, мигрень атакует или ты радостен и весел, задумчив от вдруг пришедших откровений.

– Я ничего подобного и не собирался говорить, – пожал плечами Юра.

– Вот и помалкивай, – отвернулась к окну Анна Аркадьевна.



– Чего вы разозлились? – допытывался Юра, когда, выйдя из такси, они шли домой.

– Ты первый разозлился.

– Мне можно. Я молодой и глупый чайльд-гарольд. Это из Байрона? Вы… старше, вам надо меня учить и наставлять.

– С какой стати?

Они подошли к двери. Юра передал картину, которую нес, Анне Аркадьевне и помахал ручкой:

– Потому что я вам нравлюсь. До свидания! Спокойной ночи! Меня Анжелка ждет.



Утром Анна Аркадьевна проснулась, как огурчик. Ладно! Пусть не молоденький упругий огурчик, а хорошо сохранившийся зрелый огурец, без явных признаков увядания. Надо разобраться с дисциллятами и ректификатами. Что Илья пьет?






11




Через два дня Татьяна Петровна, суетливо взволнованная, за завтраком сообщила Анне Аркадьевне, что вечером придут родители Анжелы. И попросила Анну Аркадьевну посидеть с ними за ужином.

Говорила, что это не по-людски, чтоб мать и отец невесты первыми к жениху в дом заявились. Жених и его родители должны к невесте прийти, свататься, как по-старинному говорится, по-современному – руки просить. Сейчас все перепуталось, не знаешь, что и думать. Не по-людски!

– Что сын-то сказал? – спросила Анна Аркадьевна.

Юра завтракал на два часа раньше, у него смена начиналась в шесть утра.

– Ничего толком. Мол, предки задолбали Анжелку, она его задолбала, а ты, мама, не бери в голову. Пожалуйста, Анна Аркадьевна, голубушка! Уж вы не бросайте меня!

Анне Аркадьевне хотелось сказать, что если Татьяна Петровна всех постояльцев станет рассматривать как родственников, членов семьи, то разочарование ждет и ее саму, и постояльцев. Но подобные речи только добавили бы печали Татьяне Петровне. Перспектива провести вечер леший знает с кем Анну Аркадьевну не радовала и настроение испортила. С другой стороны, добрым людям, которые тебе приятны и которые души в тебе ни чают, ты можешь отплатить только одной монетой, пусть и самой ценной, – своим временем, на них потраченным.



После обеда, вместо сна, будто наказывая себя за неблагородные мысли на черта вы мне все сдались? – Анна Аркадьевна помогала готовить ужин, накрывать на стол, рассказывала смешные истории и добилась того, что нервозная напряженность Татьяны Петровны почти исчезла.

Гости не понравились Анне Аркадьевне сразу, определенно и безоговорочно. Впечатление не было взаимным. Ее вообще не восприняли, не удостоили внимания. Такие люди, как Каптенармус со сватьей бабой Бабарихой (именно так мысленно окрестила Анна Аркадьевна родителей Анжелы), не снизойдут до тетки в фартуке, которая хлопочет на кухне, носит на стол плошки с салатами, расставляет тарелки и стаканы перед восседающими бонзами. Она подавальщица, значит, им не чета. Прекрасно! Второе прочтение сцены общения с Валиным любовником Как его? Ашот? Азис?.. Нет, на «Б» – Баходур, сокращенно Баха. Можно отсидеться в сторонке, помалкивать и подать голос, если Татьяну Петровну станут обижать. Юра пусть сам держит оборону. Сидит с хмурой физиономией, будто к нему домой заявились неуважаемые директор школы и завуч, сидят тут, пьют, едят. Пусть сидят, трескают за обе щеки, но если попробуют ему претензии выдвигать, то самим дороже будет.

Анжела – красивая девушка. Чуть примороженная и внутри, и снаружи. Внутри, потому что никакой реакции, эмоций ни на какие речи. Снаружи, потому что ее красоту будто щедро покрыли лаком.



Когда у девочек это начинается? С первыми менструациями, с половым созреванием. Анна Аркадьевна вспомнила себя. Сколько сил было потрачено, чтобы купить тушь для ресниц, черный карандаш для подводки, перламутровые ядовито-голубые тени, крем-пудру, которая не размазывалась на лице, а липла точно шпаклевка. Выпросила деньги у папы, мама на мазилки не дала, стянула у мамы из кошелька недостающие рубль двадцать копеек. Единственное в жизни воровство. Не раскрытое и все-таки постыдное. В картонную коробочку с тушью, кажется, она называлась «Ленинградской», надо было поплевать, поелозить маленькой щеточкой и наносить на ресницы слой за слоем, внимательно глядя в зеркало, булавочной иголкой разделяя ресницы на волоски. На окраску ресниц уходило минут сорок. Тональный крем, подводка, голубые тени…

Как-то у них дома Любаня с подружками готовились к школьной дискотеке. На дискотеку разрешалось приходить в макияже.

– Что они там столько времени делают? – спросил Илья Ильич, кивнув в сторону комнаты дочери.

– Мазюкаются, – ответил Лёня. – Зов предков.

– При чем здесь их родители? – не поняла Анна Аркадьевна.

– Я про древних предков, которые размалевывали лица, чтобы напугать или поразить. Боевая раскраска.

– Напоминаю! – сказал Илья Ильич. – Если у тебя вдруг пробудится зов предков и ты не уймешь его, попробуешь сделать татуировку, я ее выведу раскаленным утюгом!

– Только страх перед утюгом меня и останавливает, мой добрый папа! – съязвил Лёня.

Они сидели в гостиной, дважды срабатывали электрические предохранители, в квартире гас свет. Причину перегрузки выяснил Лёня: девицы воткнули в розетки пять электрических щипцов. На троих! Оказывается, им нужны щипцы разных диаметров. Он пригрозил, что следующее отключение ликвидировать сможет только аварийная служба, которая не торопится на вызовы. Если не пожар, конечно. Устраивать ради их забавы пожар никто не собирается. Пойдете на свою дискотеку недоделанные, несчастные жертвы дешевого гламура!

Лёня собирался уходить, но тут вдруг снова уселся в кресло, продолжил читать журнал.

– Изменились планы? – спросила Анна Аркадьевна.

– Не могу пропустить вашу реакцию, – ответил сын.

Девочки вышли. Наряженные, намакияженные, и повисло молчание. Три часа назад это были веселые пигалицы, с задорным блеском глаз, с юной светящейся кожей мордашек, с волосами, собранными в шаловливые хвостики. И вот теперь пред ними стояли девицы… собравшиеся на панель. Туфли на высоких каблуках, обтягивающие мини-платья. И головы! Прически в едином стиле – безумство локонов, струящиеся спирали. Больше всех не повезло Любане, волосы у нее были коротковаты и теперь напоминали гриву льва, над которой поиздевался дрессировщик. Юная кожа лиц (уже мордашками никак не назовешь) заштукатурена пудрой, поверх которой розовели на щеках румяна. Непривычные к туши ресницы, отяжелевшие веки – и взгляд стал жалким, полупьяным.

– Любаня, доченька… – проговорил Илья Ильич.

– Ты прекрасно выглядишь, – перебила Анна Аркадьевна. – Все вы, девочки, очаровательны.

– Амазонки московских окраин, – гоготал Лёня, – на забудьте наконечники своих стрел окунуть в любовное зелье.

– Почему ты их похвалила? – возмутился муж, когда девочки ушли. – Они выглядят чудовищно! Как… как…

– Ты думаешь, наше честное мнение, критика на них подействовала бы? Они бы расстроились, что вряд ли, но тоже плохо. А скорее всего, записали бы нас в ретрограды, ничего не понимающих в современной жизни. И в другой раз, по другому, более серьезному поводу, не стали бы прислушиваться к нам, потому что мы отсталые.

– Наша дочь разгуливает по городу как… как…

– Упокойся, Илья! Это детская болезнь, как ветрянка. Ее нужно просто пережить.

– Некоторых, – вредно заметил поднявшийся с кресла Лёня, – с ветрянкой хоронят. В преклонных годах. Пока! Я ушел.

– Стой! – велел отец. – Твои планы все-таки меняются. Встретишь после дискотеки Любаню и проводишь домой.

– С чего это? – возмутился Лёня.

– С того, что она твоя сестра!