Дом учителя

На тротуаре у входа в чебуречную пропитывалась дождем очередь из десятка человек – не бомжеватых, хорошо одетых, что было странно, потому что и вывеска, и пластиковые столики и стулья, видневшиеся в окне, выдавали заведение дешевое и непрезентабельное. Анна Аркадьевна и Егор Петрович встали в конец очереди, укрывшись от дождя гигантским зонтом. Зонты тех, кто находился впереди, были заметно мельче. Как же! Большому начальнику – большое опахало. Но хотя бы его автомобиль не притаранился тут же, да и некуда было, уехал за поворот. И Егор Петрович не прошел в помещение, демонстрируя свои корочки и требуя обслужить их без очереди. Если бы пошел, Анну Аркадьевну только и видел бы.

– Надо же, чебуречная сохранилась, – сказала Анна Аркадьевна. – На моей памяти многие маленькие торговые точки меняют названия и род деятельности с регулярностью смены сезонов природы. Продуктовые магазины превращаются в хозяйственные, кафешки – в пекарни, обувные мастерские – в стоматологические клиники. Дольше всего живут аптеки и банки. Иностранцы, кстати, отмечают, что у нас много аптек, банков и цветочных магазинов.

– Мол, мы богатые, но больные.

– И любим украшать жизнь.

Егор Петрович мерз, терпел, старался не постукивать зубами.

– Дрожите? – не без насмешки спросила Анна Аркадьевна. – Пальтишко-то на вас стильное и дорогое. Но не по погоде. Пофорсить, от автомобиля до подъезда вальяжно пройти.

– Вибрирую в предвкушении.

– Мне сии жертвы было бы верхом самомнения приписать на собственный счет. Все ради чебуреков.

– Естественно. Куда вам против чебуреков.

Он, вероятно, уже был сам не рад, что пустился в авантюру.

Анна Аркадьевна зловредно подлила масла в огонь:

– Ботиночки ваши модельные, – указала на обувь Егора Петровича, – в луже стоят, а по цене-то, наверное, как крыло самолета? Теперь им кранты.

– Да и черт с ними! Что вы привязались к моей одежде? – шмыгнул носом Егор Петрович.

Анне Аркадьевне стало его жалко. И она не произнесла заготовленную фразу про то, что чебуреки здесь уже будут не те, повар сменился, да и в голодной юности позеленевшая колбаса на черством хлебе кажется верхом вкуснятины.

– Интересно, в других языках существуют ли полные синонимы: «бог с ним» равняется «черт с ним» и «даже хрен с ним». Бог знает, дьявол знает, леший знает, – сумничала Анна Аркадьевна.

– Пусть сначала переведут простые русские слова «пошлость» и «заодно», а потом мы с ними поговорим о Боге и черте.

Егор Петрович рылся в карманах в поисках платка, из носа у него текло как у двухлетнего ребенка в момент прорезывания коренных зубов – безостановочно. Анна Аркадьевна расстегнула сумочку, достала бумажные платочки, протянула без слов, он взял без благодарности. Точно они были давно знакомыми родными людьми.

– Вы интересуетесь сравнительной филологией? – спросила Анна Аркадьевна.

– Понятия не имею, что это такое. У нас один кадр на предварительных переговорах… Это когда специалисты сначала согласовывают документы, а потом первые лица подписывают. Он интересничал, вставлял «пошло» и «заодно». Когда мы их стенограмму прочли, волосы на всех частях тела дыбом встали. Жаль, я тогда не знал, что есть сравнительная филология, я бы ему по этой филологии врезал, а не по нежным частям тела. В смысле по ушам. А вы что подумали?

– А я жена офицера и потому не переношу казарменного юмора.

– «Потому» – это кокетство. Но намек я понял.



Чебуреки были восхитительные и напрочь, казалось, исключали разговоры умные, кокетливые, дурашливые или ностальгические. Когда так вкусно, интеллект спит в обнимку с флиртом. Однако Егор Петрович время от времени, пока несли следующую порцию, бурчал, что хорошо бы тяпнуть рюмку-другую водки, но здесь не продают, лицензии, наверное, нет, а он не догадался прихватить фляжку. Чебуреки запивали горячим ароматным зеленым чаем, опять-таки, по словам знающего Зайцева, единственно правильный вариант, потому что холодное пиво или, упаси бог, кока-кола, то же самое как с пловом, – верный заворот желудка, кишечника и прочих органов по списку, вплоть до операционного стола, с его приятелем был такой случай, когда ездили с визитом в Узбекистан, а там медицина тогда была на уровне сельской больнички, жене президента посылали самолет с врачами и аппаратурой для УЗИ. Как олухи! Могли бы за это УЗИ слупить с них, например, договор об особом положении русских. Мы вообще олухи романтические. При Беловежском сговоре украинцы легко отдали бы Крым за независимость, и сейчас мы не хлебали бы санкции.

Они ели с аппетитом, со свистом втягивая бульон из чебуреков, а когда он проливался, облизывали края ладоней, нисколько не заботясь хорошими манерами.

Анна Аркадьевна ела молча, а Егор Петрович жевал и говорил, жевал и говорил. Анна Аркадьевна вспомнила кисловодского Каптенармуса. Тот пил водку, пьянел, потел и говорил о себе-тузе. Егор Петрович пил только чай, отогревался, но пьянел. О чем свидетельствовал словопоток, имевший весьма отдаленное отношение к самовосхвалению, но все-таки имевший место.

Кафешка не располагала к посиделкам, к долгой и приятной застольной беседе. В большие окна видна очередь на улице. Вереница зонтов-грибочков, наползающих друг на друга, не уменьшалась, освещалась мигающими огнями реклам и проезжавших автомобилей. Сюда приходили вкусно поесть и уступить место другим.

– Какого лешего я с вами разоткровенничался? – удивился Егор Петрович, жестом подозвав официанта и попросив счет.

– Вы меня спрашиваете?

Когда принесли счет, Анна Аркадьевна повеселилась. Егор Петрович забыл бумажник в автомобиле. Он был без денег, золотых и платиновых карточек. Официант сказал, что они принимают только наличные. В ста метрах от грозного здания бывшего КГБ, в полукилометре от Кремля! Вот это льготы! За чебуреки! Егор Петрович покраснел, даже несколько распух, и с него впервые слетели многолетние напластования шелухи опытного чиновника и проступил оскандалившийся юноша. На несколько секунд. Потом снова явился знающий себе цену мужчина.

– Забавно! Черт знает, сколько времени за меня не платила женщина. Забавно!

У Анны Аркадьевны было преимущество, пусть и в виде кошелька в сумке. И она могла ерничать:

– Черт знает, сколько не приходилось, значит, когда-то приходилось? Вот как бывает. А с первого взгляда вы не похожи на подрощенного альфонса.

Зайцев поперхнулся.

– Я. Никогда. Не был. Альфонсом.

– Ничего личного, как говорят наши заокеанские кумиры.

– Вы же понимаете, что я верну с лихвой?

– И выкажете вздорную мальчишескую гордость? Чебуреки были восхитительны. Моя зарплата позволяет оплатить ужин с интересным собеседником, даже если он, – не удержалась от шпильки Анна Аркадьевна, – предпочитает монологи. Чебуреки стоили ваших монологов.


Они препирались, выходя из кафе, когда Егор Петрович звонил водителю, пытался раскрыть закапризничавший зонт. Когда зонт наконец выбрызнул громадным куполом, то ударил в лицо молодому человеку, стоящему первому в очереди.

– Дядя! Поосторожнее со своим парашютом!

И снова из Егора Петровича выскочил самолюбивый мальчишка, хотел ответить грубостью, но Анна Аркадьевна опередила:

– Простите великодушно! – улыбнулась молодому человеку, потянула Зайцева к проезжей части и как бы сама себе сказала: – Большая сигара, большой автомобиль, большой зонт… прямо по Фрейду.

Ее победа казалась безоговорочной. Она этого чинушу, перед натиском которого вначале растерялась, задвинула!

Неужели ее ликование было столь явно?

– Не радуйтесь раньше времени, – спокойно и даже лениво сказал Егор Петрович. – Мы отвезем вас домой, – кивнул на подъехавший черный леденец.

– Нет, благодарю! Подвезете меня, пожалуйста, до метро. Впрочем, я лучше пройдусь. Тут недалеко, и у меня есть свой зонтик.

– Тогда я тоже поеду с вами на метро, а Сережа двинет по поверхности и заберет меня около вашего дома.

– Егор Петрович! Я хочу, чтобы вы не заблуждались в отношении нашей сегодняшней встречи. Жизнь, как известно, идет по спирали, – Анна Аркадьевна нарисовала в воздухе восходящую кривую. – Вы сейчас на витке, соответствующем периоду мальчишеского хулиганства, которое есть испытание мира и себя. Если мальчик не совершает или, точнее, не позволить ему совершать проказы, как то: бить футбольным мячом в окна первого этажа, поджигать кнопки в лифте и более того – мучить животных, то из мальчика с большой долей вероятности вырастет мужчина, не способный преодолевать житейские трудности…

– Не старайтесь, – перебил Зайцев. – Я давно понял, что вы умная женщина. Из тех, что под каждый чих подведут научную базу. Зачем? Потому что боятся. Чего? Самих себя. Умных баб, кстати, гораздо больше, чем умных мужиков, хотя они…

– Не трудитесь, – теперь перебила Анна Аркадьевна, от которой стала ускользать победа. – Я тоже отдаю должное вашему уму и опыту. Но я мерзну, а вы вообще кандидат на бронхит, трахеит и прочую ангину.

– Вот тут мне диагнозы ставите, а Сережа создает пробку. Надо думать о людях, Анна Аркадьевна!

– Прощайте!

Она попыталась уйти, но жесткий захват плеча, в котором не было ничего от эротичного конвоирования по коридорам министерства, ее остановил.

Зайцев впихнул ее на переднее пассажирское сиденье своего личного автомобиля.

– Сережа, доставь по адресу. Я позвоню. Вперед!

С Анной Аркадьевной давно не случалось, чтобы чья-то воля пересилила ее волю. Мужская воля. Запретное удовольствие подчинения. Ее муж Илья не был рохлей. Отраженным светом, слухами, пересказами, тостами на днях рождения Ильи она узнавала о его поступках не просто волевых, а на грани жизни и смерти. Он рисковал жизнью безрассудно и смело. Когда не было ее. А с ней: Анечка что? Анечка как? Анечка где? Надутые губы, насупленные брови – обижен, расстроен, надумал сорок бочек арестантов. Муж-ребенок. За ребенка ответственность громадная, ребенка нельзя предать.

– Простите? – спросила она.

Водитель, кажется, давно с ней говорит.

– Назовите адрес, пожалуйста!

– Ближайшая станция метро.

– У меня приказ довести вас до дома.

– Я вправе отменить приказ?

– Нет.

– Притом, что ваш начальник без пальто, в туфельках за миллион рублей, которые расквасились, как дешевые лапти. У него, кстати, и денег на такси нет, бумажник-то его здесь.

– Назовите, пожалуйста, адрес.

– Воля ваша.

На метро Анна Аркадьевна добралась бы гораздо быстрее. Московские пробки – проклятие и возможность побыть наедине с собой. Она позвонила мужу, соврала, что едет на такси, потому что измучена, совещание закончилось отвратительно, хотя денег сколько-то выделили. Пусть Илья ужинает без нее и не волнуется.

В салоне автомобиля было уютно. Почти неуловимо пахло натуральной кожей и хорошими мужскими духами. Едва слышно журчала музыка, джаз. За окном, к которому привалилась Анна Аркадьевна, шел дождь, точно специальный – для терпивцев в автомобилях он цветно играл с огоньками. Анна Аркадьевна, как в Кисловодске, в начале своего санаторно-курортного лечения, сидя на лавочке во дворе Татьяны Петровны, думала лениво, релаксично обо всем и не о чем.

Водителю Сергею кто-то упорно названивал. Звука у телефона не было, только з-зз-зыкающая вибрация. Сергей совал руку в карман брюк и отключал вызов.

– Ответьте! – сказала Анна Аркадьевна. – Мальчик, по вашей милости и благодаря моему нежеланию подвергать вас гневу начальства, мы будем еще два часа тащиться. Кому-то вы настоятельно нужны. Этот кто-то уж наверняка будет поважней, чем я.

– Да? Спасибо! Извините.

Из его коротких вопросов и быстрых ответов – те и другие с тревогой, искренней, отцовской, Анне Аркадьевне стало все ясно. Сергей попросил дать трубку кому-то и этому кому-то велел сидеть ниже травы, тише воды или уметаться из их квартиры.

– Извините! – сказал он, вернув телефон в карман.

Наружу вылез тот чертик (или божок), которого Анна Аркадьевна, в сущности, не любила, спал бы и спал, чего тебе неймется, но придушить не решалась. Есть ребенок, у него проблемы, ты можешь худо-бедно их разрешить.

– Сергей, у вашего сына аутизм?