Дорога тайн
Часть 70 из 77 Информация о книге
Он попытался ответить ей небрежно: – Откуда ты знаешь? – Твои руки и ноги, дорогой, – сказала Мириам. – Твои конечности уже холодеют. Это правда, что бета-блокаторы снижают кровообращение в конечностях. Хуан Диего проснулся только в полдень в воскресенье, и у него замерзли руки и ноги. Он не удивился, что Мириам ушла и не оставила ему записки. Женщины знают, когда мужчины не желают их: призраки и ведьмы, божества и демоны, ангелы смерти – даже девственницы, даже обычные женщины. Они всегда это знают – они могут сказать, когда вы перестали желать их. Хуан Диего чувствовал себя таким заторможенным; позже он не вспомнит, как миновали это воскресенье и воскресная ночь. Даже дополнительной половинки таблетки лопресора оказалось слишком много. В воскресенье вечером он выбросил неиспользованную половину таблетки в унитаз, он принял только предписанную дозу своего лопресора. Хуан Диего проспит до полудня понедельника. Если и были какие-то новости за выходные, он их пропустил. Студенты-писатели в Айове называли Кларка Френча «католиком-благодетелем» и «тупилой», а пока Хуан Диего спал, Кларк был занят проблемами Лесли. «Я считаю, что бедняжка Лесли в первую очередь заботится о вашем благополучии» – так начиналось первое сообщение Кларка. От него, конечно, было еще несколько сообщений – в основном об их интервью на сцене. «Не волнуйтесь, я не стану спрашивать вас, кто писал за Шекспира, и мы постараемся обойти стороной вопрос об автобиографической литературе!» И еще о бедняжке Лесли. «Лесли говорит, что она не ревнует – она не хочет иметь ничего общего с Д., – было в следующем сообщении Кларка. – Я уверен, что Лесли очень озабочена тем, какими чарами, какой жестокой черной магией Д. околдовала вас. Вернер сказал маме, что водяного буйвола ПОДСТРЕКАЛИ к тому, чтобы он напал и стал топтать его. Вернер сказал, что это Д. засунула гусеницу буйволу в нос». Кто-то лжет, подумал Хуан Диего. Он допускал, что Дороти вполне могла засунуть гусеницу как можно глубже в ноздрю буйволу. Хуан Диего также допускал, что это мог сделать и юный Вернер. «Это была желто-зеленая гусеница с темно-коричневыми бровями?» – написал Хуан Диего Кларку. «ИМЕННО!» – ответил ему Кларк. Видимо, Вернер хорошо разглядел гусеницу, подумал Хуан Диего. «Определенно черная магия, – написал Хуан Диего. – Я больше не сплю с Дороти и ее матерью», – добавил он. «Бедняжка Лесли будет сегодня на нашем мероприятии, – ответил Кларк. – А Д. там будет? С МАТЕРЬЮ? Лесли говорит, она удивлена, что у Д. есть мать». «Да, Дороти и ее мать будут там» – таково было последнее сообщение Хуана Диего Кларку. Ему доставляло некоторое удовольствие посылать его. Хуан Диего заметил, что при низком уровне адреналина легче заниматься бессмыслицей. Не потому ли и пенсионеры довольствуются тем, что слоняются у себя по двору, играют в гольф или занимаются всякой ерундой – например, рассылают эсэмэски, одна другой занудней? – подумал Хуан Диего. Возможно, заурядный быт более терпим, когда чувствуешь себя заторможенным? Он не ожидал, что новости по телевизору и в газетах, которые отель доставлял ему в номер, будут посвящены исключительно процессии в честь Черного Назарянина в Маниле. Все новости были местными. В воскресенье он был настолько не в себе, что не заметил дождя, который моросил весь день, – это был «северо-восточный муссон», по сообщению газеты. Несмотря на погоду, около 1,7 миллиона филиппинских католиков (многие из них босиком) вышли на шествие; к верующим присоединились 3500 полицейских. Как и в предыдущие годы, говорилось о нескольких сотнях раненых. Береговая охрана сообщила, что три почитателя упали или спрыгнули с моста Кесон; береговая охрана также известила, что развернула несколько поисковых групп на надувных лодках для патрулирования реки Пасиг – «не только для обеспечения безопасности почитателей, но и для наблюдения за любыми посторонними лицами, которые могут создать непредвиденные обстоятельства». Что за «непредвиденные обстоятельства»? – подумал Хуан Диего. Процессия всегда возвращалась в церковь Куиапо, где совершалось действо, называемое «пахалик», то есть церемония лобызания статуи Черного Назарянина. Толпы людей стояли в очереди, толпились у алтаря, ожидая возможности поцеловать статую. А теперь по телевизору выступал врач, снисходительно говоривший о «незначительных травмах», полученных 560 участниками крестного хода в этом году. Доктор упорно напирал на то, что все сильные порезы и ссадины были ожидаемыми. «Типичные травмы, получаемые в толпе, например при спотыкании – босые ноги просто напрашиваются на неприятности», – говорил врач. Он был молод и с виду нетерпелив. А проблемы с животом? – спросили молодого доктора. «Причина – плохая пища», – сказал доктор. А как насчет растяжений и вывихов? «Большинство травм в толпе – это результат падений от толчков и тычков», – вздыхая, ответил доктор. А все эти головные боли? «Обезвоживание – люди пьют недостаточно воды», – сказал доктор с растущим презрением. Сотни участников шествия лечились от головокружения и затрудненного дыхания – некоторые теряли сознание, было сказано доктору. «Незнание правил шествия!» – воскликнул доктор, всплеснув руками; он напомнил Хуану Диего доктора Варгаса. (Молодой доктор, казалось, готов был крикнуть: «Проблема в религии!») Как насчет случаев боли в спине? «Она может быть вызвана чем угодно – определенно усугубляется при всяких толчках и тычках», – ответил доктор, закрывая глаза. А гипертония? «Может быть вызвана чем угодно, – повторил доктор, не открывая глаз. – Скорее, причина в самом этом марше». Его голос почти затих, затем молодой доктор внезапно открыл глаза и заговорил прямо в камеру: «Я скажу, для кого хороша процессия в честь Черного Назарянина. Процессия хороша для мусорщиков». Естественно, ребенка свалки уязвило это уничижительно звучащее слово «мусорщики». Хуан Диего представил себе не только los pepenadores с basurero, – вдобавок к мыслям о профессиональных сборщиках мусора в лице детей свалки Хуан Диего с сочувствием подумал о тамошних собаках и чайках. Но молодой доктор говорил не уничижительно; уничижительным, и весьма, было его отношение к шествию в честь Черного Назарянина, но, говоря, что процессия хороша для «мусорщиков», он имел в виду, что она хороша для бедняков – тех, кто следовал за участниками процессии, подбирая и «обналичивая» выброшенные бутылки с водой и пластиковые контейнеры с остатками еды. Ах да, бедные люди, подумал Хуан Диего. Конечно, история связывала Католическую церковь с бедными людьми. Хуан Диего обычно ссорился из-за этого с Кларком Френчем. Конечно, Церковь была «искренней» в своей любви к бедным людям, как всегда утверждал Кларк, – Хуан Диего не оспаривал этого. Почему бы Церкви не любить бедных людей? – как правило, спрашивал Кларка Хуан Диего. Но как насчет контроля над рождаемостью? И как насчет абортов? Хуана Диего бесила «социальная повестка дня» Католической церкви. Политика Церкви – против абортов, даже против контрацепции! – не только подвергала женщин «порабощению деторождением», как называл это Хуан Диего; политика Церкви оставляла бедных бедными или делала их еще беднее. Бедные люди продолжали размножаться, не так ли? – донимал Кларка Хуан Диего. Хуан Диего и Кларк Френч постоянно ссорились из-за этого. Если тема церкви не поднималась сегодня вечером, когда они были на сцене или когда они обедали после, то как она могла не подниматься следующим утром, когда они были вместе в римско-католическом храме? Как могли Кларк и Хуан Диего ладить в церкви Богоматери Гваделупской в Маниле, не возвращаясь к столь насущному для них разговору о католичестве? Одна только мысль об этом разговоре заставила Хуана Диего вспомнить о его адреналине, а именно о потребности в нем. Хуан Диего хотел не только секса, но и выброса адреналина, которого ему не хватало с тех пор, как он начал принимать бета-блокаторы. Читатель свалки впервые столкнулся с историей католичества на опаленных страницах книг, которые он вытащил из огня. Находясь в «Потерянных детях», он думал, что понимает разницу между неоспоримыми религиозными тайнами и придуманными самим человеком правилами Церкви. Хуан Диего размышлял о том, что, если утром он собирается с Кларком Френчем в церковь Богоматери Гваделупской, то, может быть, стоит сегодня пропустить прием лопресора. Зная, кто такой Хуан Диего Герреро и откуда он родом, то есть если бы вы на месте Хуана Диего отправились в Гваделупе-Вьехо с Кларком Френчем, разве вам не захотелось бы получить как можно больше адреналина? И еще тяжкое испытание на сцене и ужин после него… Остался сегодняшний вечер и завтра, и это все, подумал Хуан Диего. Принимать или не принимать бета-блокаторы – вот в чем вопрос. Сообщение от Кларка Френча было коротким, но емким. «С другой стороны, – писал Кларк, – давайте начнем с того, что я спрошу вас, кто писал за Шекспира, – тут, понятно, у нас нет разногласий. Это высветит тему личного опыта как единственно настоящего базиса для написания художественной литературы. Понятно, что и тут у нас нет разногласий. Что касается тех, кто считает, что за Шекспира сочинял кто-то другой, то они недооценивают роль воображения или переоценивают личный опыт – это и есть их логическое обоснование собственной автобиографической прозы, вам не кажется?» – написал Кларк Френч своему бывшему учителю литературного мастерства. Бедный Кларк – он все еще теоретик, вечно юный, вечно затевает споры. Дайте мне адреналина, это все, что мне нужно, подумал Хуан Диего – еще раз решив не принимать бета-блокаторы. 32 Это не Манильский залив С точки зрения Хуана Диего, в интервью, которое брал у него Кларк Френч, было то хорошо, что говорил в основном сам Кларк. Труднее всего для Кларка было слушать – он как бы вещал. А на вашем месте, в роли слушателя, Кларк выглядел не таким уж уверенным. Хуан Диего и Кларк недавно прочитали книгу Джеймса Шапиро «Оспоренный Уилл: кто написал Шекспира?». И Кларк, и Хуан Диего восхищались книгой; их убедили доводы мистера Шапиро – они считали, что Шекспир из Стратфорда был единственным Шекспиром; они согласились, что пьесы, приписываемые Уильяму Шекспиру, не были написаны им вместе с кем-то или кем-то еще. И все же почему, недоумевал Хуан Диего, Кларк Френч не процитировал в начале их разговора самый убедительный довод мистера Шапиро, приведенный в эпилоге книги? (Шапиро пишет: «В утверждении, что Шекспиру из Стратфорда якобы не хватало жизненного опыта для написания данных пьес, меня больше всего обескураживает недооценка воображения, делающего автора столь исключительным».) Почему Кларк начал с нападок на Марка Твена? Задание прочесть еще в школьные годы «Жизнь на Миссисипи» нанесло, как пожаловался Кларк, «почти смертельную рану моему воображению» – примерно так он выразился. Автобиография Твена чуть ли не положила конец стремлениям Кларка стать писателем. И, по мнению возмущенного Кларка, «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна» следовало бы сделать одним романом и «покороче». Публика, по мнению Хуана Диего, не поняла смысла этой осуждающей тирады – ни слова не было сказано о другом писателе, сидящем на сцене (а именно о Хуане Диего). И Хуан Диего, в отличие от публики, знал, что будет дальше; он знал, что связь между Твеном и Шекспиром еще не установлена. Марк Твен был одним из тех грешников, кто считал, что Шекспир не мог быть автором приписываемых ему пьес. Твен утверждал, что его собственные книги были «просто автобиографиями»; как писал господин Шапиро, Твен полагал, что большая беллетристика, включая его собственную, обязательно автобиографична. Но Кларк не связал это с дебатами о том, кто писал за Шекспира, и Хуан Диего знал почему. Вместо этого Кларк продолжал твердить о недостатке воображения у Твена. – Писатели, у которых нет воображения, писатели, которые могут писать только о своем собственном жизненном опыте, они просто не могут себе вообразить, что есть писатели, умеющие кое-что воображать! – воскликнул Кларк. Хуану Диего захотелось исчезнуть. – Но кто писал за Шекспира, Кларк? – спросил Хуан Диего своего бывшего ученика, пытаясь направить его в нужное русло. – За Шекспира писал Шекспир! – фыркнул Кларк. – Что ж, решено, – сказал Хуан Диего. Из зала донесся тихий смешок или даже два смешка. Кларк, казалось, был удивлен этими, хотя и еле слышными, смешками – как будто он забыл о присутствии зрителей. Прежде чем Кларк продолжил дискурс о других грешниках в лагере лишенных воображения лиходеев, подписавшихся под этой ересью – что пьесы Шекспира написаны кем-то другим, – Хуан Диего попытался что-то сказать о превосходной книге Джеймса Шапиро: о том, что, как выразился Шапиро, «Шекспир не жил, как мы, в эпоху мемуаров»; о том, что, как далее сказал господин Шапиро, «во времена Шекспира и более полутора столетий после его смерти никто не расценивал произведения Шекспира как автобиографические». – Счастливчик Шекспир! – воскликнул Кларк Френч. Над головами оцепенелой публики помахала чья-то тонкая рука – там в зале была женщина, слишком миниатюрная, чтобы ее было видно со сцены, но тем не менее выделявшаяся своей привлекательностью (пусть она и сидела между Мириам и Дороти). И (даже издалека) обращали на себя внимание дорогие браслеты на ее прозрачной руке, какие могла носить лишь женщина, имевшая богатого, если даже и бывшего мужа. – Вы полагаете, книга господина Шапиро дискредитирует Генри Джеймса? – робко спросила из зала Лесли. (Это, без сомнения, была бедняжка Лесли.) – Генри Джеймс! – воскликнул Кларк, как будто Джеймс нанес воображению Кларка еще одну ужасную рану в те уязвимые школьные годы. Бедняжка Лесли, такая маленькая в своем кресле, казалось, стала еще меньше. И только ли один Хуан Диего заметил или еще и Кларк, что Лесли и Дороти держатся за руки? (Вот тебе и заявление Лесли о том, что она не хочет иметь ничего общего с Д.!) «Развенчать скептицизм Генри Джеймса относительно авторства Шекспира не так-то просто, – пишет Шапиро. – В отличие от Твена, Джеймс не хотел обсуждать этот вопрос публично или напрямую». (Это не совсем дискредитация, подумал Хуан Диего, хотя он соглашался с отзывом Шапиро о стиле Джеймса как «безумно туманном и обтекаемом».) – А вам не кажется, что Шапиро дискредитирует Фрейда? – спросил Кларк свою обожаемую пишущую ученицу, но бедняжка Лесли теперь боялась его; она выглядела слишком маленькой, чтобы подать голос. Хуан Диего готов был поклясться, что это Мириам своей длинной рукой обняла за дрожащие плечи бедняжку Лесли. «Если брать более широко, самоанализ позволил Фрейду проанализировать Шекспира», – писал Шапиро. Никто, кроме самого Фрейда, не мог себе представить вожделение Фрейда к матери и ревность Фрейда к отцу, говорил Кларк, объясняя, как, исходя из самоанализа, Фрейд пришел к выводу, что это (по выражению Фрейда) «глобальное событие в раннем детстве». Ох уж эти глобальные события раннего детства! – подумал Хуан Диего; он надеялся, что Кларк Френч обойдется без Фрейда. Хуан Диего не хотел слышать, что думает Кларк Френч о фрейдистской теории зависти к пенису. – Не надо, Кларк, – прозвучал из зала более сильный женский голос, на сей раз отнюдь не такой робкий, как у Лесли. Это была жена Кларка, доктор Хосефа Кинтана, весьма внушительная женщина. Она помешала Кларку поведать аудитории о его впечатлениях от Фрейда – эту сагу о несказанном ущербе, нанесенном литературе и уязвимому воображению юного Кларка в годы его становления. При таком депрессивном начале как можно было рассчитывать на то, что интервью на сцене каким-то образом наберет высоту? Удивительно, что зрители не покинули зал – за исключением Лесли, чей ранний уход был более чем заметен. Уже и то было хорошо, что разговор оживился. Несколько раз были упомянуты романы Хуана Диего, и можно было считать небольшим триумфом, что вопрос о том, есть в американском писателе Хуане Диего что-то от Мексики или нет, обсуждался без дальнейших упоминаний Фрейда, Джеймса или Твена. Но бедняжка Лесли не осталась совсем одна. Даже если не все догадались, что перед ними мать и дочь, эти две женщины рядом с Лесли выглядели весьма убедительно, и то, как они сопровождали Лесли по проходу и покидали театр, свидетельствовало, что они привыкли брать ответственность на себя. По правде говоря, Мириам и Дороти так вцепились в маленькую хорошенькую женщину, что это могло бы вызвать некоторое беспокойство у более наблюдательных зрителей – если бы хоть кому-нибудь из них было до этого дело. Трудно было понять, что означали железные объятья, в которые Мириам и Дороти заключили бедняжку Лесли, – ее то ли утешали, то ли похищали. А куда делись Мириам и Дороти? – не переставал задаваться вопросом Хуан Диего. Почему его должно это волновать? Разве он не хотел, чтобы они просто исчезли? Но что это означает, когда ваши ангелы смерти ушли – когда ваши личные фантазмы перестали преследовать вас? Ужин после выступления на сцене проходил в лабиринте «Айяла-центра». Для иногороднего гостя приглашенные на ужин были неотличимы друг от друга. Хуан Диего знал своих читателей – их выдавала осведомленность в деталях его романов, – но гости, которых Кларк называл «покровителями искусств», держались особняком и были непроницаемы в своем отношении к Хуану Диего. Однако не стоит делать обобщения насчет меценатов. Некоторые из них ничего не читали, но притом часто создается впечатление, что они прочли всё. Другие выглядят как не от мира сего; они как бы вообще не склонны к разговорам и если открывают рот, то только для того, чтобы сделать мимоходом замечание насчет салата или плана рассадки гостей – но, как правило, это те, кто прочел все, что вы написали, и всех прочих, кого вы когда-либо читали. – Вы должны быть осторожны с patron-des-arts[54], – прошептал Кларк на ухо Хуану Диего. – Они не те, кем кажутся. Хуан Диего начинал терять терпение в отношении Кларка – Кларк мог вызвать раздражение у кого угодно. По ряду известных тем Кларк и Хуан Диего расходились во мнениях, но именно тогда, когда Хуан Диего абсолютно соглашался с Кларком, Кларк раздражал его еще больше. Честно говоря, Кларк подготовил его к тому, что на званом ужине будут журналисты – несколько; Кларк также сказал, что предупредит Хуана Диего «о тех, кого следует остерегаться». Но Кларк знал не всех приглашенных журналистов. Один из таких неизвестных журналистов поинтересовался у Хуана Диего, какую порцию пива он пьет – первую или уже вторую. – Хотите знать, сколько пива он выпил? – набросился Кларк на молодого человека. – А вы знаете, сколько романов написал этот автор? – спросил Кларк у журналиста в расстегнутой белой рубашке. Это была выходная рубашка, но не первой свежести. Мятая, в пятнах рубашка – да и сам молодой человек ей под стать – означала, во всяком случае для Кларка, одно – образ жизни в хаосе и антисанитарии. – Вам нравится «Сан-Мигель»? – спросил журналист Хуана Диего, указывая на пиво; он намеренно игнорировал Кларка. – Назовите два романа этого автора – всего два, – сказал Кларк журналисту. – Назовите хотя бы один роман, написанный Хуаном Диего Герреро.