Древо жизни
Часть 9 из 12 Информация о книге
В двух шагах от пятна высилась гора из книг, около двух аршин высотой. Книги были выброшены из ближайших к столу полок. Многие были раскрыты, я нарочно наклонился посмотреть — сплошь что-то священное, жития святых, всякие «Толкования» и «Рассуждения», история и та священная или наша, столь же древняя. — Рука сама тянется к спичкам, — усмехнулся один из следователей, молодой еще человек. Я строго посмотрел на него, но внутренне согласился с замечанием. Вполне возможно, что преступники, желая скрыть следы, намеревались устроить пожар, но что-то им помешало. Впрочем, не менее вероятно было и то, что они что-то искали среди книг, перелистывая их и отбрасывая в сторону, и судя по тому, что разорены были лишь несколько полок, их поиски увенчались успехом. Еще несколько шагов вперед. Вот и распахнутое окно. Я удовлетворенно кивнул — с краю на подоконнике, один возле другого, виднелись два отпечатка грязных сапог. Я как будто въяве увидел картину: первый преступник, воровато оглядываясь, цепляется за раму, подтягивается на руках, закидывает правую ногу на подоконник и бесшумно спрыгивает на пол, за ним тем же путем следует его сообщник. Так мы дошли до дальней стены кабинета, и я смог ближе рассмотреть несчастного князя Ш. Это был сравнительно молодой, лет тридцати пяти, мужчина могучего телосложения. Бритая голова и длинная курчавая борода придавали ему вид кавказского абрека, эдакого Шамиля, но черты лица были тонки и благородны, особенно нос, с заметной горбинкой. На левой стороне груди имелась колотая рана, нанесенная, судя по всему, ножом, но крови было совсем немного, как и на руках и ступнях, пробитых металлическими костылями. Кровь оказалась совсем в другом месте. На полу, почти у самых ног распятого, стоял старинный серебряный потир, в котором было где-то полкружки еще не свернувшейся крови. Оставалось только сетовать на несовершенство современной науки, которая не может надежно определить, принадлежит ли эта кровь убитому человеку, и вообще человечья ли она. Еще меня поразил какой-то хорошо знакомый, но неуместный здесь запах, явственный, несмотря на распахнутое окно. Наконец, я сообразил, что это деготь, нашел и его источник — надпись над головой князя. Это могло иметь какой-то потаенный смысл, но могло и просто свидетельствовать о том, что у убийц не оказалось черной краски под рукой, это в свою очередь указывало на то, что они действовали в спешке и, возможно, без заранее намеченного плана. Эти мысли могли далеко увести меня, и я поспешил их отставить, конечно, на время. Я послал одного из следователей за клещами. Когда он вернулся, мы с большим трудом выдернули костыли из стены и опустили тело на пол. — Он ваш, — коротко сказал я врачу. После проведенной операции я препроводил товарища прокурора к дверям и усадил на стул, чтобы ему было удобно заниматься привычным делом — надзирать. Следователям я поручил левую половину кабинета, призвав их обратить особое внимание на содержимое ящиков бюро и письменного стола, сам же направился к «укромным уголкам». На столике первого стояла тарелочка с пресными хлебцами, тонкими как просвирки, и два стакана зеленого венецианского стекла, наполовину наполненные бесцветной жидкостью. Понюхал — вода водой! На столике второго стоял точно такой же стакан, так же наполовину опорожненный, напротив, на блюдце — красивая чашка тонкого кузнецовского фарфора с остатками кофе, посередине — тарелочка с бисквитами с двумя пустыми местами со стороны чашки, рядом с блюдцем лежали несколько бисквитных крошек. На третьем: привычный уже стакан, напротив — стакан в тяжелом серебряном подстаканнике с остатками черного чая, рядом со стаканом — хрустальная пепельница, на которой рядком лежали четыре искуренные папиросы с необычайно длинными мундштуками. Лишь четвертый стол нарушал единообразие — две опорожненные бутылки дорогого французского коньяку и три хрустальных фужера. Пили, по-видимому, в спешке, проливая драгоценную влагу, потому что на столе остались кружки от ножек бокалов. Вот только кружки были двух разных размеров. Я отметил этот странный факт. Горки носили следы умелого взлома и бестолкового грабежа. Коллекция древних монет и медалей, представляющая, несомненно, огромную ценность, осталась нетронутой. То же относится и к коллекции небольших статуэток из нефрита, мне как-то довелось вернуть похожие, но поменее числом и размером, графу Строганову, сумма оценки была впечатляющей. В заключение я обследовал окна и все пространство за шторами. Окна были добросовестно проконопачены и давно не открывались. Подоконники и пол под ними были тщательно протерты, чувствовалась рука вышколенной прислуги, а отнюдь не преступников. Можно было с уверенностью сказать, что здесь никто не прятался. Следователи доложили мне о результатах своих трудов. Из одежды князя удалось обнаружить только маленькую шапочку типа ермолки, сплошь покрытую крупными перламутровыми бусинами. («Разрази меня Господь, если это не жемчуг!» — заметил молодой следователь.) Ермолка валялась глубоко в простенке между письменным столом и бюро, там же на полу стоял пустой хрустальный графин. Судя по отсутствию запаха, в нем была вода, которую, скорее всего, использовали для мытья пола. Ящики стола и бюро носили следы неумелого взлома и … отсутствия грабежа. Помимо ценных бумаг, не представляющих интереса для простых грабителей, там была внушительная пачка кредитных билетов, радужных да сереньких[2], на сумму 12400 рублей и два кожаных мешочка с золотыми монетами, в одном было 100 наполеондоров, в другом — 75 лобанчиков[3]. Чего не смогли найти следователи, так это потайного ящичка, который всегда имеется в старых мебелях. У меня был некоторый опыт по этой части, минут через пять я нащупал заветный рычажок. Преступникам тоже не удалось добраться до тайника, в котором лежали старинная книга и несколько тетрадей, сшитых из отдельных пожелтевших листов, исписанных убористым, но красивым почерком. Я пролистал тетради, оказался какой-то роман о правлении царя Ивана Грозного и Смутном Времени. В конце имелась приписка: «Начертано рукой великого князя Георгия Васильевича („Вот уже и великие князья принялись за романчики, — мелькнуло у меня в голове, — куда катится мир?!“) в лето Господне семь тысяч сто двадцать пятого года». Это, как я догадался, от сотворения мира. И почему Господь не выбрал для дня творения какую-нибудь круглую дату? Вычесть в уме 5508 для перевода в привычное летоисчисление оказалось для меня непосильной задачей. Да, в сущности, и зачем, к преступлению это не могло иметь никакого касательства. Я взял в руки книгу. На титуле было набрано: «Апостол», под ним посвящение: «Издано повелением благочестия поборника, и божественных велений изрядна ревнителя, благоверного и христолюбивого, исконного Государя всея великия Руси, крестоносного царя и великого князя Димитрия Ивановича всея Руси самодержца». Слева же на месте фронтисписа была надпись от руки «Древо жизни», а под ней ряд букв: I I Д В В I В I I Д I I I I Д I. Слова и половина ряда букв были написаны тем же почерком, что и вышеозначенное великокняжеское творение, остальные же буквы были очевидно написаны разными людьми и разными чернилами. Еще одна загадка для досужего ума, то есть не для меня. Последней находкой было перо, петушиное, черное. (Это перо окончательно добило Северина, как сказали бы на Востоке, оно сломало хребет верблюду его терпения. Он с какой-то яростью отбросил книгу, пробежался по комнате, затем устремился на кухню, выпил сто граммов водки для успокоения разгулявшихся нервов, потом вернулся в спальню, зарылся с головой под одеяло, закрыл глаза и попытался представить что-нибудь приятное, земное, понятное. Нет, он не вызывал Наташу, она явилась сама, призывно улыбаясь и маня его последовать за ней. Тут все завертелось в его голове, и этот водоворот увлек девушку, которая кружилась перед ним, задорно смеясь. На чем она летала, Северин разглядеть не успел. Он блаженно улыбнулся и провалился в сон.) Глава 6 Магическая сила неформальных связей Москва, 4 мая 2005 года 8 часов утра — Привет, Балоба! — так Северин начал следующий рабочий день. — Женька?! — раздался в телефонной трубке сонный голос. — Ну ты, старик, совсем озверел, в такую рань звонить! — Дело есть, — прервал поток недовольства Северин. — Нет, чтобы без дела зайти вечером, — проворчала трубка, — непременно нужно звонить по делу с ранья. Что там у тебя стряслось? — Штуку одну хочу тебе показать и услышать твое компетентное мнение. Срочно, — надавил Северин. — Ладно уж, заходи. Тайна происхождения прозвища Балоба навсегда осталась в прошлом. Сам его носитель настаивал, что оно происходит от благородного сокола-балобана, его школьные друзья, к которым относился и Северин, посмеиваясь, утверждали, что изначальным было слово балабон. Впрочем, так Игоря Вячеславовича Перелетова, доктора биологических наук, заведующего лабораторией Института проблем экологии и эволюции Российской Академии наук, профессора биологического факультета Московского государственного университета, заместителя председателя Мензбировского орнитологического общества и прочая, и прочая, называли только старые друзья. Специальностью Перелетова в строгом соответствии с фамилией и прозвищем, если производить его от сокола, была орнитология. — И ты туда же! — воскликнул он, разглядывая принесенное Севериным перо. — В новостях мусолят, вчера дед какой-то с таким же к нам в Зоологический музей прибежал, вспомнит юннатское детство! — Значит, оно самое? — уточнил Северин. — Оно, оно, причем свежак! — Сказали, что в России, в зоопарках, таких орлов нет. — Правильно сказали! И нигде нет. Потому что таких орлов нет. — Так ведь вчера ваш же, лохматый, из зоопарка, сказал!.. — удивленно воскликнул Северин. — Я ему тоже сказал! Фима, говорю, маму твою, Розалию Львовну, так и растак, ты чего общественность вводишь в заблуждение? А он мне в ответ: дескать, редактору на телевидении слово гриф не понравилось, ему непременно орел был нужен. — Гриф, орел — один хрен, — несколько легкомысленно отмахнулся Северин. — Кое-кому что следак, что гаишник, тоже один хрен, — осадил его Перелетов. — Понял, но зачем же оскорблять? Ладно, проехали. Гриф так гриф, но хотя бы царский? — Можно и так сказать, Vultur Caesar, первое слово обозначает грифов, второе, как нетрудно догадаться, Цезаря. Так что можно назвать и царским, но ни в коем случае не императорским, чтобы не возникало путаницы. Потому что есть таки орел с похожим названием, то есть на божественной латыни никак не похож, звучит Aquila heliaca, но у безбожных англичан это Imperial Eagle, у немцев Kaiseradler, у французов Aigle imperial, везде император вылезает, кстати, как и этот орел на их гербах. И только у нас он занимает подобающее место, это — орел-могильник, птица малопримечательная и довольно распространенная. А вот Vultur Caesar — птица примечательная, в частности, с точки зрения нашего герба, — Северин попытался вставить какой-то вопрос, но ученого уже понесло, — во-первых, он много крупнее европейского орла-могильника, у того длина максимум восемьдесят шесть сантиметров при размахе крыльев два метра, а у нашего красавца длина до метра десяти и размах до двух сорока. А теперь посмотри на фотографию, — Перелетов как фокусник выдернул большой том с полки и раскрыл его на нужной странице, — впрочем, и здесь не так хорошо видно, хотя и лучше, чем на Фимкиной. Вроде и черный, но не совсем, оперение на самом деле отдает пурпуром, темным, переходящим в фиолетовый, истинно царский цвет. Здесь этот цвет ясно виден на ногах и вот еще на кольцах вокруг глаз. Обрати внимание, что эти кольца бесперые, это такая пигментация кожи. А теперь посмотри на клюв, экий шнобель, длиннее головы и загнут крючком вниз. А цвет! У восковицы почти белый, потом красноватый, а на конце синий, наши цвета! — Но у нас не водится? — исхитрился, наконец, вклиниться Северин. — Не водится, — со вздохом ответил Перелетов. — Так, может быть, все же этот, могильник? Трудно ли перепутать? Вон как высоко летает, только в телескоп смотреть, какие у него полосы на клюве. — Да при чем здесь полосы на клюве?! У него же концы крыльев при полете загнуты кверху, за километр видно, что это гриф, а не орел! — А сам прилететь не мог? — Из Гималаев? Смеешься?! — Так откуда? — Кто-нибудь из богатеньких Буратин привез. Мода сейчас такая — зверинцы заводить, чем экзотичнее, тем круче. А уж с выпиской из Красной книги, так просто писк и полный улет! — в высказываниях Перелетова чувствовалось близкое общение со студенческой молодежью. — И ведь изводят живых тварей почем зря, содержать-то не умеют, думают, что золотая клетка — это все, что им нужно. — А как ввозят? — По-разному. Сейчас, конечно, кое-какой порядок навели, опять же орел — не колибри и даже не попугай, его в кармане не ввезешь. Так что наверняка оформляли через таможню. Конечно, не как Vultur Caesar, но все же как другого Vulturidae, или Falconidae, представителя семейства соколиных, или Aquilinae, сиречь орла, — Пересветов написал названия на листке бумаги и протянул Северину, — все ведь очень тонко, понятно только специалисту, так что взятка эксперту, взятка таможеннику, ставки известны, порядок, едреноть! — И давно могли ввезти? — Куда давно! Это же для этих богатеев игрушка, дорогая, но игрушка, а игрушки долго не живут! — Спасибо, старик! — Спасибо в рюмку не нальешь. — За мной не заржавеет. — Ну, бывай, забегай, только, пожалуйста, вечером. 10 часов утра — Привет, Суслик! Северин продолжал идти по следу. Его следующий собеседник, Олег Никитич Суслов, не имел никакого отношения к животному миру, он был заместителем начальника Главного управления по борьбе с контрабандой Федеральной таможенной службы и, в давние времена, сокурсником Северина по юрфаку. — Орел? — с некоторым удивлением переспросил он, выслушав просьбу Северина. — Ты у нас вроде как по другой части. Хотя, конечно, понимаю, орел — особо опасный, кровожадный, серийный убийца. Ладно, запрошу. Перезвони часа через три. Да, кстати… — последовало несколько туманное, из-за телефона, изложение ответной просьбы. — Ладно, прослежу, — сказал Северин, усмехнувшись про себя: — Суслик он и есть Суслик! Следующие полчаса пришлось потратить на выполнение просьбы однокашника. 11 часов утра — Аркадий Иосифович! Северин. Слава труду! Как успехи? — Как всегда. У нас неудач не бывает, слава Богу, не хирурги, — раздался в телефонной трубке сварливый голос судмедэксперта, — заключения я тебе уже передал, не видел, что ли?