Другая Блу

Следующие несколько месяцев Донни заглядывал к нам, когда Шерил была на работе. Он всегда был так мил со мной, всегда готов утешить. Немного ласки, прикосновений – как крошки для голодного птенца. В конце концов Шерил его бросила, может, почувствовала, что я ему уж слишком нравилась. У меня как камень с души свалился, когда я поняла, что его внимание было не совсем подобающим. Но я кое-чему научилась у него. Я поняла, что хорошенькую девочку захотят утешить. Приласкать, пусть и мимолетно, но мне хватит, чтобы прогнать одиночество, хоть и на краткий миг.

Жанна д’Арк сказала, что отказаться от самой себя и жить без веры – судьба хуже смерти. Три года я жила одной надеждой. Надеждой, что Джимми вернется за мной. В ту ночь надежда умерла, как и то, кем я себя считала. Не то чтобы я отказалась от себя, не совсем. Меня у меня оторвали. Маленькая черная птичка, которую подобрал Джимми, умерла медленной и мучительной смертью. Вместо нее появилась ослепительная синяя птица, громкий несносный павлин с красивыми перьями. Эта птица одевалась так, чтобы привлекать всеобщее внимание к своей красоте, и жаждала симпатии. Но это была только яркая цветастая маска.





Глава седьмая

По-королевски




Глория Оливарес, мама Мэнни и Грейси, почти никогда не бывала дома. Не потому, что она была плохой матерью или не любила своих детей. А потому, что должна была работать сутками, чтобы обеспечить их. Это была невысокая худенькая женщина, даже встань она на носочки, и то была не выше метра и пятидесяти сантиметров. День за днем она работала по восемнадцать часов в сутки, была горничной в том же отеле, где находилось казино Шерил, и еще убиралась в домах состоятельных жителей города. Не знаю, легально ли она работала в США и остался ли у нее кто-то в Мексике. Ее брат, Сэл, пару раз привозил мне дерево для работы, но брат с сестрой никогда не говорили об отце, и им точно никто не присылал деньги.

Глория заботилась о детях со всей ответственностью. Они всегда были в чистой одежде, умыты, накормлены и в тепле, но ей часто приходилось оставлять их одних, и с этим она ничего не могла поделать. Сейчас, когда они подросли, стало попроще, но Мэнни утверждал, что присматривает за Грейси с тех пор, как ему исполнилось пять. Может, поэтому он считал себя второй мамой своей младшей сестрички, хотя и был старше ее всего на два года. И, возможно, поэтому, когда Грейси так переменилась, он стал каким-то дерганым.

Грасиела была просто невыносимой и постоянно дерзила, и когда я принесла рождественский ужин, то обнаружила Мэнни ходящим туда-сюда, требующим, чтобы она вышла из своей комнаты. Бев дала мне всего по чуть-чуть с собой из кафе, и Мэнни был бы на седьмом небе, будь все в порядке. Но Грейси заявила, что она не голодна и что не будет «есть с той, кто спит со всеми подряд». Грасиела вела себя со мной попросту отвратительно с тех пор, как Брэндон заявился ко мне домой месяц назад. К сожалению, чем безразличнее становился Брэндон, тем быстрее росла агрессивность и решительность Грейси.

Я пожала плечами, пожелала Мэнни счастливого Рождества и отправилась назад к себе. Его сестра могла не хотеть «есть с той, кто спит со всеми подряд», но очень даже не прочь была проехаться домой на моей машине, так как тогда она видела Брэндона на парковке. И она по-прежнему старательно копировала мою прическу, макияж, даже то, как я закатывала рукава и застегивала рубашки. То есть обедать с такой, как я, она не хотела, а вот выглядеть так же – пожалуйста… Мне очень не хватало прежней милой Грейси, и если это наваждение у нее не пройдет в ближайшее время, ее брат точно сойдет с ума, а меня все окончательно достанет.



– Королева Елизавета I была дочерью короля. Короля Генриха VIII, если быть точным. Звучит неплохо, а? Быть принцессой. Богатство, власть, лесть. Превосходно, не так ли? Но помните поговорку – «никогда не суди книгу по обложке»? Я ее немного изменю. Никогда не суди исторические события по так называемым фактам. Сними блестящую обложку, и вот перед тобой настоящая история. Матерью Елизаветы была Анна Болейн. Кто-то что-то знает о ней? – Уилсон оглядел море лиц, обращенных к нему, но все молчали.

– Анна Болейн была сестрой Мэри, любовницы короля, по крайней мере одной из них. Но Анна хотела большего и была уверена, что добьется своего. Она плела заговоры, составляла схемы и приложила весь свой ум и хитрость, чтобы заинтересовать и удержать Генриха. Семь лет король пытался добиться развода со своей супругой, чтобы жениться на Анне. Как ей это удалось? Как она сумела не только сохранить интерес монарха, но и сделать так, что он готов был горы свернуть ради нее? Ее ведь не считали красавицей. В то время стандартами красоты были светлые волосы, голубые глаза, нежная кожа, – как у ее сестры Мэри. Так как же у нее получилось? – Уилсон ненадолго замолчал, чтобы добиться нужного эффекта. – Она морила его голодом!

Класс рассмеялся, поняв намек.

– В конце концов, когда Генрих не смог добиться согласия духовенства на развод, он разорвал все отношения с католической церковью и все равно женился на Анне. Какой скандал! Церковь тогда обладала огромной властью, даже над королем.

– О-о-о, – вздохнули девушки.

– Как романтично, – протянула Крисси, строя глазки Уилсону.

– О да, страшно романтично. Кажется, идеальная история любви… пока не знаешь, что три года спустя после свадьбы ее обвинили в колдовстве, инцесте, богохульстве и заговоре против короля. И обезглавили.

– Отрубили голову?! Как грубо! – с негодованием, чуть ли не с гневом воскликнула Крисси.

– Ей не удалось родить королю наследника мужского пола, – продолжил Уилсон. – Она родила Елизавету, но это не считалось. Кто-то говорил, что у Анны было слишком много власти. Мы знаем, что глупой ее не назовешь. Но ее дискредитировали и уничтожили, и ее супруг-король позволил этому случиться.

– Очевидно, есть ему больше не хотелось, – язвительно заметила я.

У Уилсона порозовели уши, что меня очень порадовало.

– Очевидно, – сухо произнес он, ничем не выдав своей неловкости. – Это возвращает нас к началу. Все не так, как нам кажется. Что скрывается под поверхностью, кроме очевидных фактов? Теперь подумайте о своей жизни…

Я «отключила» голос Уилсона из сознания и легла на парту, закрывшись волосами. Понятно было, к чему он ведет. Наши истории. Зачем он это делает? Какой смысл? Я лежала щекой на парте, пока Уилсон не закончил свою лекцию, и вместо его мягкого, как подтаявшее масло, акцента зашуршала бумага и заскрипели карандаши.

– Блу?

Я не пошевелилась.

– Ты не заболела?

– Нет, – проворчала я, садясь ровно и откидывая волосы с лица. Я прожигала его взглядом, даже когда взяла протянутую мне работу. Он будто хотел что-то сказать, но передумал и отступил к своему столу. Я смотрела ему вслед, жалея, что не отказалась выполнять задание. Я не могла. Мой жалкий маленький абзац текста выглядел так, будто по мятой бумаге стучал клювом цыпленок. Цыпленок. Вот кто я была. Цыпленок, клюющий пустую землю, который пищит и топорщит перышки, чтобы казаться сильным и никого к себе не подпускать.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Она могла улететь, но куда?»

Я добавила новые строки и остановилась, постукивая карандашом по бумаге, сыпя новые крошки для цыпленка. Может, вот какая правда скрывалась внутри. Мне было страшно. Ужасно страшно, что моя история закончится плохо. Как жизнь бедной Анны Болейн. Она плела интриги, продумывала планы и стала королевой, а потом ее выбросили за ненадобностью. Опять это слово. Жизнь, которую она так тщательно выстраивала, отобрали у нее одним махом, а мужчина, обещавший ее любить, бросил на произвол судьбы.

Я никогда не считала себя цыпленком. В своих мечтах я была лебедем, прекрасной птицей, которой все восхищаются. Птицей, которая показала, что все вокруг ошибались на ее счет. Я как-то спросила Джимми, почему его назвали в честь птицы. Джимми привык к моим вопросам. Он говорил, что я была жизнерадостным ребенком и совсем не переживала из-за отсутствия матери. Не плакала и не жаловалась, постоянно болтала, так что он, почти всю свою жизнь проживший один и почти ни с кем не общавшийся, чуть не сошел с ума. Он никогда не выходил из себя, но мог просто отказаться отвечать, и тогда я болтала сама с собой.

Но в тот день Джимми охотно согласился рассказать мне сказку. Он объяснил, что ястребов считают защитниками, они олицетворяют силу, и что именно поэтому он всегда гордился своей фамилией. Он сказал, что у разных индейских племен существуют свои версии одних и тех же легенд о животных, но его любимой была история племени Арапахо о девочке, которая забралась на небо.

Девочку звали Сапана, она была красивой и доброй и любила всех птиц в лесу. Однажды Сапана собирала ветки для растопки и увидела ястреба, лежащего у подножия дерева. Из его груди торчала большая игла дикобраза. Девочка успокоила его и вытащила иглу, а затем подкинула ястреба в воздух. В следующий миг девочка увидела большого дикобраза у ствола высокого тополя. «Так это был ты, злобное создание! Ты ранил ту несчастную птицу», – она хотела схватить противного дикобраза и вырвать его иголки, чтобы он больше не ранил ни одной птички.

Сапана погналась за ним, но дикобраз был шустрым и забрался на дерево. Девочка полезла за ним, но никак не могла его догнать. Дикобраз забирался все выше и выше, а дерево тянулось и тянулось ввысь. Неожиданно Сапана увидела плоскую гладкую поверхность над собой. Она сияла и переливалась, а когда девочка потянулась дотронуться до нее, то поняла, что попала на небо. И вот она уже стояла на полянке в круге из вигвамов. Дерево исчезло, а дикобраз превратился в уродливого старика. Сапана испугалась и повернулась, чтобы убежать, но как попасть домой, не представляла. Старик-дикобраз сказал: «Я наблюдал за тобой. Ты очень красивая и много трудишься. А мы много трудимся тут на небе. Ты будешь моей женой». Сапана не хотела быть женой старика-дикобраза, но не знала, как ей быть. Она попала в ловушку.

Сапана скучала по зелено-коричневым краскам леса и мечтала вернуться домой. Каждый день старик приносил ей шкуры буйволов, которые нужно было отскоблить, потянуть и сшить из них одежду. А если она не выделывала шкуры, то копала репу. Старик-дикобраз сказал ей не копать слишком глубоко, но однажды девочка замечталась о своем домике в лесу и не следила, как глубоко копает. И когда она вытащила большущую репу, то увидела льющийся из ямы свет. Она заглянула туда и увидела зеленые клочки земли далеко внизу. Теперь она знала, как вернуться домой! А чтобы старик-дикобраз не увидел, что она нашла дорогу домой, она закатила огромную репу обратно в яму.

Каждый день Сапана собирала остатки сухожилий от шкур буйволов и связывала их вместе. В конце концов она сплела достаточно длинную веревку, чтобы спуститься на землю. Привязав один конец к ближайшему дереву, она выкатила репку из земли. Бросила веревку вниз и начала спускаться сквозь облака. Зеленые клочки становились все ближе и ближе, но она еще была так далеко. Вдруг она почувствовала, как кто-то дергает веревку, и увидела старика-дикобраза, чье лицо выглядывало прямо из неба. «Вернись назад, или я развяжу веревку, и ты упадешь», – проревел он. Но Сапана не собиралась возвращаться. Тут веревка ослабла, и в следующий миг она уже падала вниз. А потом кто-то подхватил ее, и она оказалась на спине огромного ястреба. Это был тот самый ястреб, которому Сапана помогла в лесу в тот день, когда погналась за дикобразом. Он опустил ее на землю. Семья Сапаны была очень счастлива, что она вернулась. С тех пор они оставляли кусочки мяса для ястреба и других хищных птиц в знак благодарности за спасение и возвращение Сапаны.


– Ты как тот ястреб, который спас Сапану! – пропищала я, в полном восторге от сказки. – Как жаль, что меня зовут не Сапана! Тогда я была бы Сапана Экохок!

Джимми улыбнулся мне, но как-то грустно, и пробормотал:

– Иногда я чувствую себя скорее стариком-дикобразом, а не ястребом.

Я не поняла, что он имел в виду, и громко рассмеялась его шутке.

– Айкас у нас старик-дикобраз! – Я указала на ленивого лохматого пса. Айкас поднял голову и посмотрел на меня, будто понимая, что я говорю. Он фыркнул и отвернулся, явно обиженный сравнением. Мы оба тогда рассмеялись, и беседа вскоре забылась.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Птичка могла улететь, но куда? Она боялась… потому что знала, что она – не ястреб».



– Джимми?

В трейлере было темно, и я прислушалась, стараясь уловить спокойное дыхание Джимми. Дождь лил с такой силой, что, казалось, он был повсюду, и маленький трейлер покачивало от ветра и потоков воды.

– Джимми? – громче позвала я.

– Что? – В этот раз он откликнулся сразу, будто тоже лежал в темноте и прислушивался.

– А я похожа на маму?

Джимми снова не ответил, и я задумалась, а будет ли он мне что-то рассказывать вот так, среди ночи.

– У нее были такие же темные волосы, как у тебя, – наконец произнес он едва слышно. – И она напомнила мне кого-то, кого я когда-то знал.

И все, больше ни слова. А я так и ждала в темноте, не скажет ли он еще хоть что-то.

– И это все? – нетерпеливо позвала я, поняв, что иначе не дождусь.

– Ты не очень похожа на нее, – вздохнул он. – Она была больше похожа на меня.

– Чего? – такого ответа я не ожидала совсем.

– Она была как я, индианкой, – проворчал он. – Черные волосы, глаза, медная кожа, гораздо темнее твоей.

– Она была из пауни?

– Я не знаю, к какому племени принадлежала твоя мама.

– Но я-то все равно пауни? – не унималась я. – Потому что ты пауни?

Джимми тяжело вздохнул. Мне было невдомек, что ему неловко мне это все объяснять. И я не поняла, что он пытался мне сказать.

Джимми вздохнул:

– Засыпай.





Глава восьмая

Сталь




Когда раздался первый выстрел, я подумала, что где-то рядом взорвались петарды в честь Нового года. Я вздрогнула, но мне и в голову не пришло испугаться. На парковке вокруг дома было светло как днем в любое время суток: жители запускали самодельные ракеты из пластиковых бутылок и вращающиеся фейерверки, а детишки бегали туда-сюда с бенгальскими огнями, так что к звукам я почти привыкла. Захлопнув шкафчик, я направилась на седьмой урок, когда раздался еще один выстрел.

А потом послышались вопли, кричали, что у кого-то ружье. Я завернула за угол, направляясь к классу мистера Уилсона, и увидела Мэнни: его рука была поднята вверх, как у статуи Свободы, а факелом было ружье. Он стрелял в потолок, уверенно двигаясь в сторону класса, требуя сказать, где находится Брэндон Бейтс. Ужас обрушился на меня, как поезд с отказавшими тормозами. Я уронила книги и побежала за Мэнни, крича ему вслед.

– Мэнни! Мэнни, остановись!

Он даже головы не повернул. Просто шел и стрелял. Три выстрела. Четвертый. Он вошел в класс Уилсона и закрыл за собой дверь. Прозвучал еще один выстрел. Я вбежала в комнату пару секунд спустя, готовясь к худшему. Мистер Уилсон стоял напротив Мэнни, протянув к нему руку. Дуло ружья смотрело ему в лоб, а Мэнни кричал, чтобы ему сказали, где Брэндон. Ученики плакали и прятались под партами по несколько человек. Ни крови, ни тел, ни каких-либо признаков Брэндона Бейтса я не заметила. Это осознание придало мне сил. Я стояла за спиной Мэнни и лицом к Уилсону, и хотя он не отводил взгляда от нацеленного на него ружья, знаком велел мне уйти. В ответ я двинулась к нему, обходя Мэнни по широкой дуге, чтобы не напугать, говоря как можно мягче.

– Мэнни. Ты же не хочешь ранить Уилсона. Он тебе нравится, помнишь? Ты сказал, что он – лучший учитель, которого ты знаешь.

Мэнни дико покосился на меня и снова перевел взгляд на Уилсона. Он тяжело дышал и сильно вспотел, трясущимися руками сжимая свое оружие. Я боялась, как бы он случайно не нажал на курок. На таком расстоянии и он бы не промазал.

– Блу, не подходи! Он защищает Брэндона! Всем лечь на пол! – провизжал он, размахивая ружьем из стороны в сторону. – Я снесу ему голову, к-к-клянусь. – Он начал заикаться, а слова так не вязались с его юным голосом, что я почти рассмеялась. Но это было не смешно. И не могло быть смешным.