Другая Блу

Я подходила все ближе, и Уилсон яростно замотал головой, пытаясь остановить меня. Но я двигалась к нему. Мои ноги будто весили тонну каждая, и я не чувствовала рук. Страх почти полностью парализовал меня. Но боялась я не Мэнни. Я ужасно боялась за него.

– Мэнни, солнышко… Отдай ружье. Никто из нас не защищает Брэндона. – Я посмотрела на прячущихся студентов, молясь, чтобы его в этой комнате не оказалось. Некоторые студенты подняли головы, тоже высматривая виновника происходящего, но все молчали.

– Его тут нет, Мэнни, – спокойно произнес Уилсон, словно очередную лекцию читал. – И я защищаю не его. А тебя, ты это понимаешь? Ты нужен своей сестре. А если ты убьешь Брэндона или кого-нибудь еще, тебя посадят в тюрьму на очень долгий срок.

– Но ей всего четырнадцать! А он всем отправил то фото! А ведь она думала, что нравится ему. Он сказал ей прислать ему пару фотографий, а затем разослал их всем! Она пыталась покончить с собой, а теперь я собираюсь убить его!

Он наклонился, чтобы проверить учеников под партами, уверенный в том, что Брэндон все же прячется тут.

– Он ответит за это, Мэнни, – успокаивающе произнесла я, находясь теперь на расстоянии вытянутой руки от него. Уилсон дотянулся до меня и схватил за плечо, притягивая к себе. Он попытался отодвинуть меня к себе за спину, но я вывернулась из его хватки и встала между ним и Мэнни. Я знала, что в меня Мэнни не выстрелит. Он снова навел ружье на Уилсона, но теперь там стояла я.

– Там есть и твое фото, Блу! Ты это знала? Гэбби показала мне сегодня утром. Вся ч-ч-ертова ш-школа видела т-тебя! – произнес Мэнни, снова заикаясь, его лицо выглядело искореженной маской.

Меня будто током ударило, горло сжалось от унижения, которое поползло по телу как змеиный яд, но я заверила себя, что это не может быть правдой. Я не опускала протянутую руку, надеясь, что Мэнни сдастся и отдаст мне оружие.

– В таком случае, разве это не Блу должна стоять тут с ружьем? – тихо возразил Уилсон.

Мэнни выглядел явно обескураженным. Потом посмотрел на меня, а я пошевелила пальцами, показывая, что он должен отдать ружье мне. Похоже, Уилсону удалось его отвлечь и заставить задуматься.

А потом он рассмеялся. Это был просто легкий всхлип, но звук эхом прокатился по комнате, как еще один выстрел. Я уже собиралась прикрыть голову руками, но всхлип перерос в фырканье, которое затем превратилось в настоящий смех, а потом перешло в рыдания.

В один миг Мэнни растерял всю свою уверенность, его рука опустилась, и ружье едва держалось в разжавшихся пальцах. Разом поникнув, он позволил рыданиям взять верх над собой. Уилсон обошел меня и обнял его, притягивая к себе, а я схватила ружье. Мэнни выпустил оружие без возражений, захлебываясь слезами, и я осторожно отступила, делая шаг в несколько секунд. Но когда оружие наконец оказалось у меня в руках, я понятия не имела, что с ним делать. Класть его на пол я не хотела, а отдать Уилсону не могла. Он обеими руками крепко обнимал моего безутешного друга, как мне показалось, не столько чтобы успокоить, сколько чтобы удержать, но Мэнни об этом знать было необязательно.

– Ты знаешь, как разряжать ружье? – тихо окликнул меня Уилсон.

Я кивнула. Джимми научил меня. Я быстро извлекла пули, а Уилсон обратился к классу: многие уже начали вылезать из-под парт и вставать.

– Ребята, я прошу всех спокойно выйти из класса. Идите, не бегите. Когда вы выйдете из холла, не останавливайтесь. Выходите из школы. Думаю, к нам уже едут. Все должно быть в порядке. Блу, останься здесь. Ты не можешь выйти отсюда с оружием, а я не могу забрать его у тебя прямо сейчас. Мы подождем, пока не приедет помощь.

Я поняла, что под помощью он имел в виду полицию, но не хотел встревожить Мэнни, который уже выплакался и мелко дрожал в руках Уилсона.

Мои одноклассники пробрались к двери, распахнули ее и вырвались в холл. Там было тихо и пусто, как и всегда во время уроков. Но я знала, что учителя пытались защитить детей как могли, и на самом деле все сейчас сбились в кучки за закрытыми дверями, плакали и молились, чтобы больше не было выстрелов, умоляли о помощи, звонили в службу спасения. Или все побежали к выходу, когда Мэнни начал стрелять в потолок. А может, там уже спецназ бежал по лестнице, в эту самую секунду. Что я знала точно, так это что, как только приедет полиция, моего друга уведут отсюда в наручниках и он больше сюда не вернется. Никогда.

– Блу, положи ружье на мой стол. Тебя не должны увидеть с оружием в руках, – велел Уилсон, возвращая меня в уже опустевший класс, где я так и стояла, замерев, не зная, что делать.

Вернувшись и встретившись с ним взглядом, я увидела в его глазах ужас осознания. Как будто сейчас, когда опасность миновала, он заново проигрывал у себя в голове все произошедшее, вместе с дополнительными материалами и кровавыми сценами, вырезанными цензурой. И только я удивилась, чего это меня саму не трясет, как ноги подкосились, и я, пошатнувшись, схватилась за парту и с трудом опустилась на стул.

А потом в комнату ворвались полицейские, выкрикивая приказы и задавая вопросы, Уилсон быстро и по порядку ответил на все, показал на оружие и описал все, что произошло в классе. Нас с Уилсоном отпихнули в сторону, Мэнни окружили, заковали в наручники и вывели из школы. А потом я почувствовала руки Уилсона на своих плечах, обнимающие крепко-крепко, и прижалась к нему в ответ. Его рубашка была мокрой от слез Мэнни, под щекой захлебывалось ритмом сердце. Его запах, аромат душистого мыла и перечной мяты, соединялся с острым запахом страха, и несколько минут ни один из нас не мог вымолвить ни слова. Когда он наконец заговорил, голос был хриплым от переполнявших его чувств.

– Ты что, глухая? – возмутился он, губами касаясь моих волос. Он говорил отрывисто, и акцент стал более заметным. – У тебя вообще отсутствует инстинкт самосохранения?! Почему, во имя Господа, ты не спряталась, как все остальные ученики с половиной мозга?

Я цеплялась за него, дрожа. Адреналин, позволявший мне держаться, уже выветрился.

– Он мой друг. А друзья не позволяют друзьям… стрелять… в других друзей, – попыталась усмехнуться я, но голос дрожал, несмотря на браваду. Уилсон рассмеялся, почти естественно и с облегчением в голосе. Я засмеялась вместе с ним, потому что мы смотрели смерти в лицо и остались живы, а еще потому, что я не хотела плакать.



Мы с Уилсоном отвечали на вопросы вместе, а потом нас допрашивали по отдельности, как и каждого, кто находился в классе и в холле с той минуты, когда Мэнни зашел в школу. Не сомневаюсь, что его тоже допрашивали очень тщательно, хотя ходили слухи, что он ни на что не реагирует и за ним постоянно наблюдают, чтобы он не покончил с собой. Позже я узнала, что когда наш класс выбежал с урока истории через главные двери средней школы, крича, что Мэнни обезоружили, спецназ уже вызвали, а «Скорая помощь» и служба спасения успели подъехать к школе. В эту самую минуту прибыла полиция и вбежала в здание. От первого выстрела в лампочку до ареста прошло всего пятнадцать минут. А ощущалось как вечность. Все говорили, что мы с Уилсоном – герои: повсюду в школе были установлены камеры, а на национальном телевидении вышел репортаж о стрельбе в школе, окончившейся без кровопролития. Меня похвалил сам директор Бэкстед, что, я уверена, было немного странно для нас обоих. Те несколько раз, что он вызывал меня к себе в кабинет, были отнюдь не из-за героического поведения, если не сказать хуже. Журналисты не давали нам с Уилсоном прохода несколько недель, но я не хотела ни с кем говорить о Мэнни и отказывалась давать интервью. Я просто хотела вернуть своего друга. А из-за полиции и всей этой шумихи я могла думать только о Джимми и о том, как потеряла дорогого мне человека. Мне показалось, что я видела офицера Боулса, того, кто вытащил меня из машины где-то полжизни назад. Он говорил с группой родителей, когда я вышла из школы в тот ужасный день. Я убедила себя, что это не мог быть он. Да и что с того, если и он? Мне нечего было ему сказать.



Прошел месяц с тех пор, как Мэнни вошел в класс Уилсона с ружьем. И целый месяц этот кошмар длился и длился, без остановки. Месяц глубокого отчаянья и несчастья для семьи Оливарес. Мэнни освободили после одного из слушаний, и Глория подхватила детей и уехала. Не знаю, куда они отправились и увижу ли я их снова. Кошмарный месяц. Так что я позвонила Мейсону. Со мной всегда так было. Никаких свиданий и встреч, только секс.

А Мейсон рад, как всегда. Мне он нравился внешне, нравилось это ощущение, когда мы были вместе. Но не более. В чем-то он меня даже раздражал. Я не докапывалась до сути своей неприязни и сомневалась, стоит ли вообще об этом думать. Так что когда я увидела его после школы, ждущего меня у своего «Харли-Дэвидсона», мускулистые руки в татуировках скрещены на груди, я бросила свой пикап на парковке и вскочила к нему за спину. Перекинула сумочку через плечо, обхватила его за талию, и мы помчались прочь от школы. Мейсон любил гонять на мотоцикле, а этот январский полдень был холодным, но пронизанным безжалостным солнцем, которое бывает только в пустыне. Мы ехали около часа, доехали до дамбы Гувера и повернули назад, когда зима провозгласила наступление вечера, выталкивая солнце с горизонта, которое не особенно-то и боролось. Я не завязала волосы в хвост, и ветер спутал их, превратив в кучу черных узелков, которые швырял мне в лицо, сразу как наказание и прощение. К чему я, похоже, и стремилась.

Мейсон жил над гаражом родителей, в квартире, куда можно было попасть по узкой лестнице, заканчивающейся невразумительным пролетом. Мы забрались наверх, с горящими от ветра щеками, колотящимся сердцем, оживленные морозным воздухом. Я не стала ждать нежных разговоров или прелюдий. Никогда не ждала. Мы упали на его смятую кровать, так и не произнеся ни слова, и я отключила и растревоженное сердце, и беспокойные мысли. Сумерки сменились ночью. Еще одна бессмысленная смена времени суток, еще одна попытка найти себя, потеряв.

Несколько часов спустя я проснулась, а рядом уже никого не было. Сквозь тонкие, словно бумажные стены, отделявшие комнату и ванную от остальной квартиры, доносились голоса и музыка. Я оделась, влезла в джинсы, которые терпеть не могла, но продолжала носить изо дня в день. Мне ужасно хотелось есть, и я надеялась, что Мейсон и кто там был у него в гостях заказали пиццу, и я смогу утащить кусочек. Волосы сбились в колтун, глаза обведены черными кругами туши, так что пришлось провести двадцать минут в ванной, чтобы у нагрянувших гостей не было повода для непристойных замечаний.

Закончив приводить себя в порядок и по привычке выключив свет, я направилась к выходу. Осторожно обошла кровать, стараясь не наступить на разбросанную одежду и обувь. Выключатель в спальне был у двери, но ванна находилась в другом конце комнаты, так что дойти через весь этот кавардак на высоких каблуках было той еще задачкой. Я добралась до двери, откуда пахло чем-то горячим и сырным, и уже нащупывала ручку, когда услышала голос Мейсона.

– Как дела, братишка?

С той памятной стрельбы я не виделась и не говорила с Брэндоном Бейтсом. Да я и не хотела. Его даже не было в школе в тот день, но я все равно винила его и только его в том, что случилось. Замерев у двери, голодная и нерешительная, я прислушивалась к голосам.

– Эй, Брэндон! С кем-то встречался в последнее время? – это был Колби, самый неприятный из дружков Мейсона. Он был мерзким, злым и глупым. Тройная угроза. И, судя по голосу, он был пьян, что еще хуже. Всеми силами я старалась его избегать. Похоже, сегодня не получится.

– Нет, но еще не вечер, – пошутил Брэндон. Как всегда дружелюбен и очарователен.

– Мейсон сказал, у тебя есть фото той маленькой сеньориты в телефоне, – небрежно бросил Колби. – Они их не конфисковали, а?

И хотя, по общему мнению, Грасиела отправила свои фото в обнаженном виде Брэндону, в их распространении и в домогательстве обвинили Колби. Ходили слухи, что его родители всеми правдами и неправдами добивались его оправдания. Но все знали, что он натворил.

– Заткнись, ты, придурок, – рявкнул Мейсон, но в его голосе не хватало резкости, и я вздохнула, уже зная, что будет дальше. Мне придется идти пешком за своим пикапом, который так и стоял у школы. Они с Колби, похоже, не угомонятся до утра. Куча алкоголя и бесконечное шоу про бои без правил.


– А что? Я видел у тебя то фото Блу! У этой девчонки тело что надо, я знаю, о чем говорю! Не то что у какой-нибудь четырнадцатилетки, – фыркнул Колби.

Мое сердце ухнуло вниз и со скрежетом замерло.

Мейсон выругался, затем уронил что-то, и слова потерялись за шумом драки. Что-то разбилось, мат летел вперемешку с предметами.

– Она же в другой комнате, чертов идиот! – выплюнул Мейсон, а Колби с Брэндоном рассмеялись, очевидно ничуть не обеспокоенные тем, что я могу услышать, как они обсуждают мое тело, или что Мейсон сделал фото данного тела без моего согласия.

– Я тоже видел фотку! – смеялся Брэндон. – Вся школа видела. Вообще-то, мне кажется, та мексиканочка увидела ее на моем телефоне. Было довольно просто убедить ее, что все классные девчонки присылают мне свои фотки.

– Заткнись, – прошипел Мейсон, и его было слышно не хуже, чем смех остальных. – Какого дьявола вы делали в моем телефоне? Блу даже не знает, что я ее сфотографировал!



Спотыкаясь, я добралась обратно до ванной, не желая больше слушать. Желудок свело, и если раньше он бурчал от голода, то теперь, похоже, превратился в кувалду, и я боялась, что меня стошнит. Грасиела увидела мое фото без одежды в телефоне Брэндона. Мэнни же так и сказал тогда. Но я убедила себя в том, что это были просто эмоции, обычная злость, он просто напустился на меня за то, что я встала между ним и тем, что он считал справедливостью. Полиции я его слова не передавала. Насколько я знала, другие тоже промолчали.

Я снова вспомнила тот вечер, когда Грасиела так разозлилась на меня. Тогда мы с Мэнни закатили глаза и шутили над гормональными всплесками и девчачьими влюбленностями. И вдруг все встало на свои места. Она видела во мне кумира, идеализировала меня. А я предала ее. Грасиела думала, что я сама послала фото Брэндону, мальчику, который, как я знала, ей нравился. Мальчику, который точно магнитом притягивал к себе всех и на мгновение позволил ей погреться в лучах его внимания. Так что она тоже сделала это.

В глазах не было ни слезинки, но я едва сдерживала рвущийся из груди крик. Горло сдавило чувством вины.

«Я не знала», – умоляла я свою совесть. Я не знала о том, что Мейсон сфотографировал меня и что его брат нашел это фото.

– Я не знала, – в отчаянии произнесла я, и в этот раз голос эхом отразился от грязных стен ванной, где я укрылась. Я посмотрела вокруг, на гору грязных вещей, на свисающую занавеску, ржавый туалет и покрытую налетом раковину. Что я здесь делаю? Что уже наделала? Я же сама сюда пришла! И сама загнала себя в эту ловушку с Мейсоном. Я не знала о фото, но и совсем невиновной меня назвать было нельзя.

Мои действия запустили цепь событий. Запутавшаяся девочка, которая мечтала о тепле и нежности, делает ужасный выбор. Это я о Грасиеле или о себе? Взглянула на свое отражение в зеркале и тут же отвернулась. Мои действия, пусть и непреднамеренные, заставили ее сделать свой ход, а на эти действия ответил Мэнни. Мэнни, который, казалось, любил весь мир и, что еще больше впечатляло, любил себя. «Я никто. А ты кто?»

«Я – Мэнни», – ответил тогда он, и этого должно было хватить. Почему же не хватило? Как вообще можно быть собой, следуя всем этим советам, показать настоящую себя, если ты даже не знаешь, кто ты? Он, похоже, знал. Но, как и все мы, даже живя в мире, где люди действуют не думая, живут без совести и судят, не понимая, он не мог остаться равнодушным к реакции других.

Я схватила сумочку и вышла из ванной, направляясь к двери. Что мне делать, потребовать у Мейсона телефон и стереть фотографию, угрожая пойти в полицию? Или бросаться предметами и кричать, сказать, что он больной ублюдок и я больше не хочу его видеть? Поможет ли это? Ведь тайное стало явным, так сказать. Фотография уже разлетелась по школе. Вот такая расплата.

Быстрым шагом я прошла через гостиную и надела куртку. Колби рыгнул и радостно поздоровался, Брэндон казался смущенным. Но Мэйсон не произнес ни слова, даже когда я направилась к двери. Он наверняка знал, что именно я услышала.

– Не уходи, Блу, – позвал он, когда я шагнула за дверь. Но не пошел за мной.





Глава девятая

Полночь




Мой пикап казался одиноким кораблем в черно-белом клетчатом море парковки. Там, куда падал свет фонарей, расплылись небольшие оранжевые пятна, и я прошла к машине, с благодарностью думая о приближающемся рассвете. Идти было больно. Эти ботинки на высоких каблуках визуально делали ноги длиннее, но как же они давили в пальцах! Последние несколько шагов до машины я просто хромала. Выкопала ключи из сумки и открыла дверцу. Она громко скрипнула, так, что я подпрыгнула, хотя и слышала этот звук тысячу раз. Залезла внутрь, закрыла дверь и повернула ключи в зажигании.

Клик-клик-клик-клик.

– Нет, пожалуйста, только не сейчас, – простонала я. Попробовала снова. Те же отрывистые звуки. Даже фары не загорелись: разрядился аккумулятор. Я выругалась, хотя девушке таких слов знать не положено, и ударила по рулю, заставив гудок просигналить о пощаде. Может, устроиться на ночь на переднем сиденье? До дома путь неблизкий, а я в ботинках на невозможно, смехотворно высоких каблуках. Да я и за несколько часов не дойду до дома. Шерил была на работе, так что приехать за мной не могла. Но если я останусь на ночь в машине, то та же проблема встанет передо мной утром. Мейсону Бейтсу я больше звонить не собиралась, никогда. Так что оставался только один вариант. Я выбралась из пикапа и пошла, злость придавала мне сил. Пересекла парковку и обошла школу, направляясь к дому, в другую сторону от той, откуда пришла. Ближе к школе и главному входу, на парковке для учителей, стояла машина, я ее сначала не заметила. Серебряная «Субару», на которой ездил мистер Уилсон, – я как-то видела его в городе. Если это его машина и он был в школе, он мог бы меня подвезти – или даже лучше, помочь завести мой пикап. У меня были нужные кабели. Может, он оставил ключи в зажигании? Тогда я могла бы просто ненадолго «одолжить» его машину, подъехать к своей, зарядить ее и вернуть «Субару» назад так, что он даже не заметит.

Я с надеждой подергала дверь со стороны водителя. Увы. Подергала другие двери, так, на всякий случай. Можно было бы постучать в дверь школы, ближайшую к его машине. Но его кабинет был на втором этаже, вверх по лестнице и дальше по коридору. Мой шлифовальный станок сломался прошлым летом, и где-то месяц я собирала деньги, чтобы его заменить. Но в школьной мастерской он был, что меня очень выручило. Замок двери черного хода я подправила напильником, чтобы его открывал любой ключ. Если за семь месяцев никто этого не заметил, я смогу пробраться внутрь. Да, мне может влететь, но я же могу сказать, что дверь просто была не заперта. В любом случае не думаю, что Уилсон на меня наябедничает.

Мое невезенье решило немного передохнуть, потому что ключи от машины легко открыли дверь мастерской. Я вошла. Тихонько прокралась знакомыми коридорами. Запах школы: дезинфицирующее средство, школьный обед и дешевый одеколон – странным образом успокаивал. Интересно, как бы мне подобраться к Уилсону, чтобы не напугать его до чертиков. Когда я дошла до лестницы на второй этаж, неожиданный звук заставил меня замереть. Я прислушалась, и мое сердце застучало как барабан, так что музыка различалась с трудом. Я затаила дыхание, пытаясь разобрать мелодию. Скрипка? Странно. «Это Хичкок, его «Психо», – мелькнуло у меня в голове. Я вздрогнула от резких звуков. От скрипки у меня ползли мурашки по коже. Под музыку я кралась по ступенькам, на звук визжащей скрипки. В коридоре второго этажа было темно, и свет из класса Уилсона манил меня к себе. Во всем здании свет горел только у него, будто прожектором высвечивающий мужчину внутри. Фигура Уилсона виднелась в дверном проеме, ярком прямоугольнике в конце мрачного коридора. Я двинулась к нему, держась ближе к стене, на случай если он поднимет голову. Но свет вокруг него его и ослепит. Вряд ли он заметит меня, даже если посмотрит в мою сторону.

Он обнимал инструмент. Не знаю, как называется. Гораздо больше скрипки, настолько, что стоял на полу, а Уилсон сидел за ним. А то, что он играл, звучало совсем не пугающе. Наоборот, оно было мучительно прекрасно. Пронзительно, но нежно. Мощно, но незатейливо. Он сидел с закрытыми глазами, наклонив голову, будто молился, играя. Рукава рубашки он закатал, а его тело двигалось вместе со смычком. Будто он был измотанным в битве рыцарем и на каждое движение меча реагировал всем телом. Это напомнило мне о Мэнни, как он тогда описал руки Уилсона. Теперь я тоже наблюдала за игрой мускулов под гладкой кожей, перекатывающихся в такт движениям, извлекающих мягкую музыку из своенравных струн.

Мне хотелось как-то сообщить о своем присутствии, напугать его. Хотелось засмеяться, поддразнить его, сказать что-нибудь колкое и саркастичное, как всегда. Хотелось возненавидеть его, потому что он был прекрасен, и такой мне не стать никогда.

Но я не шевельнулась. И не произнесла ни слова. Просто слушала. Не знаю, сколько прошло времени. Но чем дальше я слушала, тем острее чувствовала боль внутри, которую не могла описать. Будто мое сердце все увеличивалось и увеличивалось. Прижав руку к груди, я пыталась остановить его, удержать.

Но с каждым звуком того инструмента ощущение внутри росло. Это было не горе и не боль. Даже не отчаяние и не угрызения совести. Это была скорее… благодарность. Любовь. Я тут же выкинула из головы эти внезапно возникшие слова. Благодарность за что?! За то, что жизнь всегда была такой трудной? За то, что моменты счастья можно по пальцам пересчитать? За мимолетное удовольствие, которое неизменно оставляло привкус вины и отвращения?

Я закрыла глаза, пытаясь прогнать это чувство, но мое ненасытное сердце требовало его. Оно теплом распространилось по моим рукам и ногам, исцеляя. Вина и отвращение пропали, их вытолкнула всепоглощающая благодарность за то, что я жива, что я могу чувствовать и слышать эту музыку. Невыразимая безмятежность, которой я прежде не испытывала, охватила меня.

Я соскользнула вниз по стене, опустившись на холодный линолеум. Опустила голову на колени, позволив звукам струн Уилсона распутать узелки сетей на моей душе и пусть только на мгновение, но освободить меня от ноши, которую я тянула за собой, точно ржавые цепи. А что, если их можно было сбросить навсегда? Что, если я смогу стать другой? Что, если жизнь может быть другой? И я смогу стать кем-то? Верилось с трудом. Но что-то в этой музыке шептало об этом, оживляло самые потаенные мечты. Уилсон играл и не знал, какую искру зажег во мне.

Мелодия внезапно изменилась, и эта песня всколыхнула воспоминания. Слов я не знала. Там было что-то о благодати. А потом вдруг вспомнились слова, будто кто-то прошептал их мне на ухо. «Необыкновенная благодать, как сладок звук, что спас такую грешницу, как я…»

Что такое «благодать», я не знала, но, может, она звучала как игра Уилсона. Может, вот что я чувствовала. Как сладок звук. Таким он и был, хоть это и невероятно. Как сладок звук, что спас такую грешницу, как я. Грешницу… Это же про меня? Даже не помню, чтобы меня хоть раз спасли от чего-то. Или чтобы любили по-настоящему.

Мой разум не соглашался с этой мыслью. Никакая благодать не спасет. Но где-то в крошечном, заброшенном уголке моего сердца появилась надежда, что, может, все же спасет, и разбудила ее эта музыка. И я поверила в это.

– Боже? – сорвалось с моих губ. Я никогда не произносила это слово вслух, ни разу, разве что ругаясь. Как-то я пела его, очень давно. Мне понравилось, как оно прозвучало, и я попробовала снова. – Боже?