Другая Вера

– Без меня, молодежь. Без меня.

А будущая свекровь удивленно захлопала глазами и развела руками:

– Робка, а у меня в этот день Золотое кольцо! Кострома, Ярославль, Суздаль и Владимир! Как думаешь, отказаться?

– Не надо, мама, – ответил он, – не стоит. Ты же так ждала эту поездку.

И мать обрадованно закивала.

Свадьба была невеселой, что ли. Нет, не грустной, но какой-то тоскливой. Ни тебе громких тостов и пожеланий, ни громкой музыки, ни уж тем более танцев.

Друзья Роберта – все как один серьезные, для них главное – разговоры. Серьезные мужские разговоры о жизни, политике, науке, мироздании.

Три друга Роберта – Иван, студент Бауманки, Сема, физик из МИФИ, и Петя, только что окончивший журфак и считающийся диссидентом. «Хорошие они, – думала Вера, – но как-то странно… Неужели не понимают, что у нас праздник? Возможно, самый главный в нашей жизни. Почему надо вести эти бесконечные нудные разговоры, спорить о чем-то, вяло, без интереса ковырять в тарелке еду, гасить бычки в блюдцах, не замечая пепельницы, морщиться при громких звуках ансамбля, с тоской посматривать на часы и даже не скрывать своей раздражительности?»

Девушки вроде бы принимали все эти умные разговоры без раздражения. Вера с интересом поглядывала на них. Ванина Катя, тихая, скромная, не подающая голоса, – идеальная женщина, по словам того же Ивана. Ольга, жена Семена, красивая, яркая брюнетка с вечно недовольным и тревожным лицом. И Надя, кажется, случайная, прихваченная для компании.

Петю вообще девушки волновали мало. Надя была смущена и молчалива. Понятно, незнакомая компания, о чем говорить?

В туалете Вера столкнулась с тихой Катей. Та смотрела на нее с восторгом и, кажется, завистью.

– Счастливая ты, Вера! – наконец сказала Катя.

Вера приподняла брови:

– Ну да, у меня же сегодня свадьба!

– Да, свадьба. Вот я и говорю – счастливая. Только почему ты, – Катя запнулась, подыскивая слова, – ну, в таком платье и без фаты?

Простушке Кате было непонятно – как это? На собственной свадьбе в простом, скромном бежевом платьице и без фаты?

– А зачем это все? – небрежно дернула плечом Вера. – Все эти мещанские штучки?

Катя неуверенно проговорила:

– Ну так же принято!

– У кого? – завредничала Вера и жестко припечатала: – У нас – нет!

Катя покраснела и, кажется, обиделась.

«А ведь эта Катя права, – с тоской подумала Вера. – Разве это свадьба? Сплошная трепотня и занудные разговоры. «У нас так не принято»»! А у кого это «у нас»? В компании строгих и заумных Робкиных друзей? Но разве это их праздник? Их, а не наш?»

Вера поправила прическу, натянула на лицо улыбку и пошла в зал.

Понимала – бедная Катя мечтает выйти замуж за Ивана. Но это вряд ли – не захочет интеллектуал Ванечка жениться на деревенской, необразованной девушке. Катя ему удобна: парит-жарит, варит, гладит рубашки и главное – молчит! Но в жены он наверняка возьмет умную, бойкую, современную девицу.

Вера ошиблась – спустя пару лет Иван женился на Кате, так сказать, осчастливил. И надо заметить, что жили они очень хорошо – Катя пообтесалась, набралась московского лоску, родила Ивану двоих детей и взяла бразды правления в свои руки и вполне освоилась: покрикивала на Ивана, делала ему замечания.

Семен с Ольгой уехали в Канаду и, по непроверенным слухам, спустя несколько лет развелись.

Девушку Надю, случайно попавшую на ее свадьбу, Вера больше не видела.

Но это случилось много позже, а пока Вера была расстроена, но виду не подавала, пытаясь себя убедить, что свадьба – всего лишь ерунда, эпизод. А главное – жизнь, которая впереди. Их долгая и счастливая жизнь с Робкой, любимым мужем.



Бабушка «муженька» любимой внучки не приняла, как, собственно, и обещала, – она вообще была человеком слова. К новоявленному зятю относилась с брезгливой иронией и пренебрежением. Разговаривала с ним небрежно, с усмешкой, показывая всем видом, что ни в грош его не ставит.

Вера переживала, страдала, умоляла бабушку быть с Робертом помягче, но бабушка была непреклонна – нет и нет.

– Привела – живи, имеешь право, ты здесь прописана. Но ни любви, ни уважения не требуй – не будет. И ни обедать, ни ужинать я с ним не сяду. Я так доживу. С чужим человеком в собственном доме.

Зная характер бабы Лары, Вера смирилась, но страдать не перестала – как же так, что за эгоизм? Два самых ее любимых человека – и такое взаимное непонимание?

Если бы не обстановка в родном доме, Вера была бы безоговорочно счастлива. Мужа, кажется, она любила с утроенной силой.

Но ее покой и счастье тут же нарушала бабушка:

– Любуешься на этого своего? – желчно интересовалась она и тут же презрительно хмыкала: – Было бы на кого!

Вера плакала, умоляла бабушку пожалеть ее, не омрачать ее счастье, пожалеть ее неспокойную беременность, но все было бесполезно – Лару Ивановну это, кажется, только стимулировало к действиям.


Жили куда как скромно: две стипендии плюс бабушкина пенсия. Бабушка, конечно, выкручивалась, как могла: из одной курицы среднего размера стряпала обед на три дня: бульон из костей, плов из крыльев и мякоти, несколько крохотных котлеток из белого мяса для беременной внучки.

Ножки зажаривала и прятала тоже для Веры:

– Ешь на здоровье! Ты, Верочка, любишь! К тому же, – гневный взгляд в сторону зятя, – тебе надо питаться калорийно. А некоторым, – презрительная усмешка и скобка на губах, – вообще питание противопоказано!

Вера отшвыривала тарелку с любимыми ножками, роняла вилку, выскакивала из-за стола и в своей комнате принималась бурно рыдать.

Роб одевался и уходил из дома. Нет, конечно, Вера все понимала: выдержать бабушку дело нелегкое. К тому же характер, возраст, жизненные невзгоды все это усугубили. Поняла и еще одно – бабушка ее ревновала. Но и переносить подобные унижения вообще за пределом человеческих возможностей! Вера и сама – не сомневайтесь! – схватила бы плащ и убежала из дома! Мужа она оправдывала всегда и во всем.

Но… В комнате плачет беременная жена, а он, не зайдя к ней, гордо уходит.

Бабушка возникала минут через пятнадцать. Просовывала голову в дверь и иронично осведомлялась:

– Ушел? Вот видишь, какая сволочь! Ты тут страдаешь, а он шляться отправился.

Вера принималась рыдать пуще прежнего.

– Ничего не понимаю, ничего! – кричала она. – Я у тебя, по твоим же словам, единственный свет в окошке. Смысл жизни! И при всем этом ты не даешь мне быть счастливой и убиваешь меня! Ты тиран, баба Лара! Деспот, сатрап!

Бабушка, как ни странно, не обижалась и безнадежно махала рукой:

– Сама все увидишь и попомнишь мои слова. Да будет поздно.

По-настоящему Вера простила бабушку только после ее смерти, спустя несколько лет. Но даже на похоронах поймала себя на мысли, что плачет не по ней, по себе. По своему счастливейшему детству, по большой и когда-то дружной семье. По деду Даве, по Инночке, по отцу. По той бабушке Ларе, которую знала сто лет назад. В другой жизни.

На пятом месяце у Веры случился выкидыш, врачи констатировали «на нервной почве». Среди ночи ее, измученную, увезли на «Скорой».

Бабушка появилась в больнице на следующее утро как ни в чем не бывало, принесла бульон в термосе и вареную куриную ногу.

Увидев эту дурацкую бледную, в пупырышках ногу, Вера расплакалась.

Бабушка гладила ее по голове и приговаривала:

– Вот видишь, Верочка! Бог не Тимошка, ничего случайно не бывает, девочка! Значит, так и надо, так правильно. Теперь тебя возле него ничего не держит, да, Верочка? Выйдешь из больницы и подашь на развод! А там, – бабушка беспечно махнула рукой, – успокоишься, и начнется новая жизнь! Ну кто проживает ее без ошибок, верно, Веруня? Ничего, детка, все войдет в норму, выйдешь замуж за приличного человека, родишь ребеночка! Да не одного – двух или трех! Но, – бабушка нахмурилась, – когда время придет!

Отвернувшись к стене, Вера молчала. Видеть бабушку, ее такое знакомое и когда-то родное лицо, ее седые, убранные в пучок поредевшие волосы, ее очки в серой оправе, ее сережки с желтыми, потемневшими жемчужинами в отвисших старческих мочках было невыносимо. И голос ее слушать невыносимо. «Как же я ее ненавижу!» – с ужасом поняла Вера.

– А чемодан твоему голодранцу я уже собрала! – бормотала бабушка. – Правда, дома он не ночует – ясное дело! Что ему дома – жена-то в больнице! Шляется.

До Веры наконец дошло, что бабушка несет.

– Заткнись! – закричала она. – Заткнись, слышишь! Чудовище! – Она уткнулась лицом в подушку, а потом, резко подняв красное, опухшее лицо, зло выкрикнула: – Уходи, слышишь! Видеть тебя не могу!

Бабушка встала со стула, громко вздохнула и прошаркала к двери.

Роб пришел в больницу вечером, в самый ужин. На тумбочке застывала манная каша. Вера увидела, какими глазами муж смотрел на тарелку.

– Ешь, Робка! Ешь! Я не хочу. Пообедала плотно, еще не проголодалась.

Роберт схватил тарелку, и через пару минут она была стерильно чиста.

В голове промелькнуло: «А ведь бабушка права. Наверное, правильно, что этому ребенку не суждено было родиться. Чем бы мы его кормили, господи?»

И кроме жалости в душе шевельнулось что-то другое – липкое, противное, брезгливое и еще презрительное.

«Папаша. Какой из него папаша?»



Через три дня Веру должны были выписать. Бабушка больше в больницу не приходила, и слава богу. Извиняться ни сил, ни желания не было. Да и видеть ее тоже. Помириться? Нет, ни за что! Как можно простить эти слова, это предательство?

Там, в больнице, поняла и еще кое-что – почему ее родители, Инна и Андрей, ютились в крохотной комнатушке, только бы не жить в доме, где хозяйка – бабушка Лара.

Ведь все как под копирку. Все бабушкины претензии к Вериному отцу, а потом и к Владику, ее вечно поджатые губы, брезгливая гримаса и едкие комментарии.

Поняла, как ее бедной маме было непросто. Ревность – и оттого тирания, собственничество, и оттого неприятие. А ведь бабушка Лара совсем неплохой человек.

Накануне выписки осторожно спросила мужа:

– Робка, а мы теперь… куда? Домой я не вернусь, не уговаривай.

– Да я и не собирался тебя уговаривать. Договорился в общаге, дадут угол. А там посмотрим.

Переехали налегке. Вещи Вера не забирала, не могла переступить порог родного дома и встретиться с Ларой – теперь она называла ее именно так. Как ушла из больницы в наспех надетом платьишке и плаще, так и явилась в общагу.