Другая Вера

Но Стрельцов понимал – кокетничает. Поди предложи ей сейчас от всего отказаться! Ага, как же! Веруша так увлечена и озабочена, так возбуждена и оживленна, что даже переживания по поводу невестки, кажется, отошли на второй план.

Главное для Геннадия Павловича были Верочкин покой и Верочкино счастье.

Выбрали загородный ресторан-усадьбу с прекрасным парком, уютным помещением, гравийными дорожками, уединенными беседками, роскошными клумбами и тенистыми уголками.

Рядом чистая, неглубокая речка с купальней, милые номера для отдыха гостей. Составили, тысячу раз обсудив, меню. Четыре раза Стрельцовы ездили на «апробацию» – пробовали и закуски, и горячее, и десерты. Выбрали эскизы свадебного торта, купили обручальные кольца и костюм жениху. Заказали свадебный букет невесты – ландыши и незабудки, мило, свежо и не очень избито. Впрочем, оценит ли? Вопрос. Тщательно продумали список гостей.

Конечно же, не избежали и встреч с невестой – слава богу, довольно редких. Лидия была теперь в Москве набегами, готовила большую конференцию в предместье Праги.

Все, что ей предлагали, она просматривала бегло и невнимательно, приговаривая, что вкусу Веры Андреевны доверяет полностью, а вообще все это ей по большому счету по барабану.

От этих слов Вера Андреевна вздрагивала.

Конечно, свадьба – праздник для родителей, всем это понятно. Так что свои разочарования и мелкие обиды Вера запрятала глубоко-глубоко – в конце концов, все это она делает для сына. А Лидия – так, сбоку припека. Хотя без нее в этом деле не обойтись.

Кстати, про «праздник для родителей». По понятным причинам будущий сват в хлопотах не участвовал.

– Копается в огороде или чинит свою тарахтелку, – недобро шутила Вера.

– Ну и слава богу, – радовался Стрельцов, – тебе он здесь нужен?

К свадьбе отец Лидии обещал приехать.

Вера Андреевна нервничала, не спала ночами, раздражалась на все, мгновенно закипала, но все молча терпели ее инквизицию.

Впрочем, она так старалась! Не для себя же, для сына, для молодых! Сколько потрачено сил, сколько эмоций, сколько вложено трудов, а сколько нервов? Кто считал ее бессонные ночи? Ну а про деньги мы не говорим – Геночка сказал, чтобы деньги она не считала:

– Какие деньги, Веруша? О чем ты? Трать сколько надо, потом разберемся.

И странное дело – Вере Андреевне, расчетливой по природе и уж определенно не транжире, здесь абсолютно сорвало крышу. Она, как говорится, «гуляла по буфету».

Но все имеет начало и конец. Несколько месяцев подготовки и кропотливой работы, тщательнейших поисков лучших вариантов, и вот все готово – уффф! Теперь можно выдохнуть. Усадьба найдена, программа составлена, меню выверено. Платье невесте куплено – здесь уж сама Лидия сподобилась подобрать в Праге. Костюм жениха ждал своего часа в шкафу. Теперь оставалось пережить само событие – грандиозное, красивое и, кажется, даже роскошное.

Перед торжеством Вера Андреевна провела ряд косметических процедур – слава богу, нашлось время. Пошила чудесное платье из венецианского шелка, купила прелестные, удобные лодочки от Балдинини и почти успокоилась.

Но тут свалился сюрприз, который приготовил их замечательный сын Вадим, – пригласил на свадьбу своего биологического отца, Вериного бывшего мужа.

И это оказалось ударом.

Первый Верин брак был, как у многих, студенческим. Шальная молодость, бесшабашность, роковая ошибка и роковая же страсть, первая большая любовь и неимоверная, глубочайшая глупость – все по сценарию. И Вадим все это знал. Так же как и то, сколько горя и слез принес этот брак его матери.

Но тут он стоял крепче скалы. И всяческие уговоры отказаться от этой затеи, все разумные доводы, слезы и объяснения не принимались – в конце концов, он был сыном своей упрямой, непреклонной и непримиримой матери.

Вера Андреевна пила успокоительное и плакала. Теперь, правда, украдкой – не дай бог, ее слезы увидит Генаша! Еще подумает черт-те что. Ну, например, что живы старые и давние обиды, что она волнуется перед встречей, переживает, что бывший муж увидит ее постаревшей. Словом, фантазии усталой, немолодой женщины.

Да и видеть ее большое расстройство по этому поводу Геннадию Павловичу не полагалось – в конце концов, все цивилизованные люди. И Вера изо всех сил скрывала свои страдания, но муж, безусловно, видел и ее покрасневшие глаза, и припухшие веки. И тоже всерьез злился на сына. Вот прямо не мог Вадим пережить отсутствие этого, с позволения сказать, папаши на семейном торжестве. Надо же так испортить настроение матери и так задеть самолюбие отца – не обидеть, нет, еще чего, много чести – именно задеть, зацепить! Но Геннадий Павлович это спокойно переживет. Подумаешь! Ему наплевать – ну посмотрит на этого сверчка, ну поздоровается, перекинется парочкой слов – делов-то! Он думал о Вере.

Кстати, ничего хорошего о бывшем муже Вера никогда не говорила, а даже наоборот, называла и сволочью, и дураком, и негодяем. И презирала его от души, и насмехалась над ним. И никакой он не монстр – еще чего, слишком жирно! Обычное рядовое ничтожество, неудачник.

К кому ревновать?

Но Стрельцов знал – вернее, чувствовал: любила его Веруша этого хмыря. Очень любила. Впрочем, старался об этом не думать, потому что больно. Его Веруша, его жена и – другой мужчина? Нет, нет. Стрельцов был человеком разумным, земным, практическим, как говорится. Конечно, он все понимал! Ревновать Веру к событиям столетней давности? Смешно? И все-таки ревновал. Но тщательно это скрывал.

Первого мужа Веры Андреевны звали Роберт. Роберт Красовский – что-то было там польское, кажется, дед по отцу. Но имечко, а? Интересно, как называла его Вера в некоторые моменты? Робик, Робка? Робуля? О господи… Нелепым был этот Робик, хлыщом, пижоном, под стать своему дурацкому имени и, кстати, довольно красивой фамилии.

Встречались они со Стрельцовым несколько раз по молодости, случалось – задохлик с изысканными типа манерами, умник, этакий представитель мыслящей интеллигенции, богемы, твою мать. Нога за ногу, узлом, тонкие, нервные пальцы, изящные кисти. Очки – а как же без них интеллигентному человеку? Ну и бородка, естественно. Как же мы без бородки? Клинышком такая, не лопатой, конечно. Эдакая шкиперская, пижонская бородка.

Ломаный весь, трухлявый. В глазах вечная мука, страдание. Так и хотелось спросить: «За что страдаете, милейший? Разумеется, за человечество? За этот, так сказать, несовершенный и жестокий мир? Переживаете за всеобщую несправедливость?»

Знавали таких мучеников – одни разговоры. Ни на какие действия они способны не были, максимум – треп на кухне, и то с оглядкой, потому что трусливы. Они вечно недовольны, все им не так. А на деле – пустопорожние болтуны. Ничего созидательного – как же, марать наши тонкие пальчики? Бизнес? Увольте. Мы люди порядочные, в ваши нечестные игры не играем. И деньги презираем, потому что чистыми они не бывают, особенно в нашей стране.

Это про него – врун, болтун и хохотун. Очень верно.

Женщин они любят, восхищаются ими, пишут им стихи. И – все, достаточно. Зачем, к примеру, любимой женщине третья пара туфель? А уж шуба из натурального меха? Тут же брезгливо заявляют, дескать, убивать беззащитных, ни в чем не повинных зверей – пошлость и гадость. Бриллианты? Еще большая пошлость. И вообще – красота человека в его внутреннем мире.

В семье они тоже пустые, одна болтовня. О детях не заботятся, о родителях тоже. Правда, и он далеко не хороший отец. Как говорится, не ему их судить. Но своей Наташке и квартиру купил, и машину. И на дачку подкинул. И денег давал – на все, что бы ни попросила. Да, откупиться легче, чем дать любовь и заботу. Но у него так сложилось.

В молодости таких, как этот Красовский, Стрельцов встречал довольно часто, а в зрелости такие типажи с его горизонта исчезли – в новых реалиях им было не выжить. Многие спились или свалили. Правда, и там, за кордоном, все повторилось. Диван, глаза в потолок, ностальгия и депрессия. А бедные жены мыли сортиры и ухаживали за стариками. Иногда эти женщины прозревали и никчемностей своих бросали.

Кому-то из этих хлюпиков удавалось пристроиться, например, выгодно жениться.

И успешные жены принимались одевать и обувать своих никчемностей, покупать им хорошие машины, возить за рубеж. Другие начинали таких мужей тихо ненавидеть, понимая, что это только тяжелый рюкзак за спиной, лишний рот и кровопийца. Но не бросали – жалко, как говорится, вся жизнь позади.


Те, кто пошустрее, заводили любовников. Не для души – так, для здоровья, например, своего же водителя, молодого и крепкого, или партнера – тоже из незаморачивающихся. И никаких серьезных отношений – гостиница, секс и домой. И это хоть как-то примиряло с обстоятельствами.

А «домашнее животное» по-прежнему лежало на диване, смотрело в потолок, страдало, обижалось и возмущалось: «Что с тобой стало, господи? Как же тебя испортили деньги!»

Да уж, типажи. Вернее – типажики.

Стрельцов был уверен, что этот никчемный Робик, этот тощий хлыщ, именно из таких. Верушу не осуждал – что там, ошиблась по молодости! Да и какое право он имеет ее осуждать, с его-то дурацкими браками?

Веруша, светлая душа, во многом наивная. Уболтал ее этот пижон, запудрил мозги. Правда, быстро разобралась, умница, что и почем.

Выгнала его. Бедствовала, жила на крошечную зарплату, тащила парня.

Кажется, даже любовников у нее не было – наверняка он не знал, Веруша не из болтливых. Но думать так Геннадию Павловичу очень хотелось. Нет, не так – на эту тему он вообще запрещал себе думать.

Он очень хотел усыновить Вадика. Она долго сопротивлялась, спорила, плакала, что это ее бывшего унизит. Дурочка! Наивная девочка. Да он бы только обрадовался, этот пижон!

И все-таки Геннадий Павлович уговорил Веру с этим Робертом поговорить. Правда, здорово потом пожалел – со свидания с бывшим Веруша пришла заплаканная и злая. Весь вечер молчала. А потом выдала:

– Зря я тебя послушала, зря! Пошла у тебя на поводу! Знала ведь, чем все закончится!

– И чем же? – с сарказмом спросил он. – Отказал?

– Естественно! – зло выкрикнула она. – Это его сын! Единственный, между прочим. И почему он должен отказываться от отцовства? Ради тебя?

Стрельцов еле сдержался, чтобы не нахамить: «Конечно! Конечно, – зло усмехнулся он. – Дал пару раз по пятерке. Небольшая докука. Зато остался, по его мнению, порядочным человеком, как же».

Слава богу, сдержался, иначе бы точно случился крупный раздор. А раздоры с любимой женой он, могучий Стрельцов, переживал тяжело.

Тогда, в молодости, с сыном Красовский встречался раз в две недели. Иногда реже. Обычная программа безденежных отцов – киношка, мороженое, зоопарк. Копеечные подарки на дни рождения, на взгляд Стрельцова, так просто унизительные, как насмешка. Например, на двенадцатилетие сына папаша приволок свой старый диапроектор и диафильмы. Как, а? Вадик поковырялся с полчаса с дурацкой техникой и задвинул все это в кладовку.

Вера ничего не прокомментировала, только хмыкнула. Но было видно, что и ей это неприятно.

Ну и Стрельцов, разумеется, выступил – взял Вадьку и рванул с ним в «Детский мир». А уж там развернулся.

И наградой ему были радостные и смущенные Верушины глаза, когда они, усталые и нагруженные, ввалились в квартиру. И Стрельцов почувствовал себя самым счастливым. Никогда и ничего он для Вадима не жалел. Никогда! И ни разу не подумал, что Верин сын ему не родной.

Или было, все-таки было… Злился пару раз на Вадика за нерешительность, за упрямство. И в эти минуты ему казалось, что все эти черты точно от этого, мать его, Красовского. Как-то не удержался, хмыкнул – кажется, тогда в очередной раз Вадик приволок от папаши какую-то ненужную копеечную чушь.

Веруша нахмурилась:

– Зря ты так! У него просто нет денег. А ты уже забыл, что такое нет денег! Не осуждай его. Что может, то и дарит.

А кто в этом виноват? Кто виноват в том, что у него нет денег? Что гол как сокол? Он, Стрельцов, который вкалывал с утра до ночи, чтобы его женщина и ребенок жили в достатке? Который многим поступился, на многое закрывал глаза, многое старался не замечать? И не вспоминать, кстати, тоже. Он виноват в том, что, когда он пахал, как конь на пашне, не спал ночами, набирал кредиты, не будучи уверенным в том, что сможет их отдать, его предшественник сидел в салоне проката видеокассет, смотрел дурацкие фильмы, поедая доширак, и крепко спал по ночам? «Не осуждай». Да ради бога! Ему вообще наплевать на эту никчемность. Только пожалеть.

Да и видок у этого Роберта, если честно. Жалкий такой, неприкаянный. Свитерок из прошлого, двадцатилетней давности. Портки из крупного и модного когда-то вельвета, вытянутые на коленях, мокасины раздолбанные, очочки чиненые-перечиненые. Но фасон держал, о чем вы! И ботиночки свои, когда-то модные, английской фирмы, берег, набоечки ставил и никогда не менял. Как же – классика, на века. Наверняка с чьего-то барского плеча или из комиссионки. И портки в рубчик, темно-оливковые, тоже фирменные, не снимал. И свитерок, когда-то не из дешевых, почти вытертый, но кашемир, с пижонскими кожаными заплатками на локтях, почти белесыми, полупрозрачными.

Но тряпки эти, поношенные, заношенные и престарелые, хоть и дорогие когда-то и модные, не красили его, а только усугубляли его жалкий, сиротский видок. Дурак. Купил бы обычные джинсы, кроссовки и свежий свитер – был бы похож на человека. Так нет же, пижонит. И трубочку покуривает, ага. На приличные сигареты денег-то нет, а дерьмо типа «Примы» курить западло. Ну трубка, конечно! Бороденка, трубка, потертый вельвет. Хемингуэй чертов. И сам он, этот Роберт, дешевый анахронизм.

Он так и не женился, этот хрен Красовский. Только сожительницы – словечко-то, а? Плюнуть охота. Да и кому нужен это нищеброд и зануда? Наверняка все по-прежнему критикует и ненавидит, богатых считает ворьем, власть костерит. Такие, как он, во всем винят кого угодно, только не себя.

Кстати, было однажды, сто лет назад, и такое – этот неудачник в очередной раз остался без работы. Правда, и потерянную работу работой назвать было трудно: сидел в каком-то совместном предприятии ночным сторожем, караулил детский сад, это самое совместное предприятие снимало крыло садика под свой офис – тогда, в девяностые, это было обычным делом.

Ну а потом, как водится, предприятие прогорело, немцы-партнеры свалили домой, и милый друг оказался на улице.

Веруша принялась за него хлопотать – обзванивала знакомых, упрашивала, унижалась. Наблюдать за этим было невыносимо.

Стрельцов упорно молчал. Выжидал, понимая, чем кончится дело. Не ошибся – после бесплодных попыток, раздраженная и смущенная, жена обратилась к нему. Да еще и с упреком – дескать, видишь, как я бьюсь, и молчишь, как не слышишь.

С обидой сказала, со злостью.

Стрельцов сделал «большие глаза»:

– А я-то тут при чем, Веруша? Какое я имею к этому отношение?

Жена разгневалась не на шутку:

– Ты? Отношение? Да бывшие супруги – это почти родственники! У меня, между прочим, от этого человека сын! А у тебя, Гена, безграничные возможности! Тебе это раз плюнуть! Да и чем он виноват перед тобой? Разве сделать доброе дело для кого-то – стыд? Тем более для хорошо знакомого че…

Он жестко прервал ее:

– Родственники? Ты хочешь сказать, что твой бывший мне родственник? Нет, извини! И хлопотать за него я не собираюсь. Уволь! Потому что считаю его бездельником, никчемным лузером и лентяем. А про сына ты, Вера, зря. Я считаю Вадима своим сыном. И, кажется, я ему неплохой отец. Я, а не он, твой несчастный Красовский. Или не так?

Вера смутилась, залилась свекольной краской, распсиховалась, но ничего не ответила, ушла к себе. А раздраженный и оскорбленный Стрельцов еще долго не мог прийти в себя. Еще чего – устраивать жизнь ее бывшего! Что сделал плохого? Сделал, да. Встретил его женщину раньше него. Попался под ноги. Влюбил в себя, пустомеля. И сына ей сделал. А он, Стрельцов, не смог. Не получилось у них. Кто виноват – бог знает.

Нет, по врачам не ходили. Вера сказала, что детей дает Бог и все остальное неправильно. На осмотре была, анализы сдала. Все нормально, без проблем. Да и сам Стрельцов был здоров как бык. Но детей не было.