Дурная кровь

Не могла же она написать постскриптум со словами: «Не обращай внимания на поцелуй, пальцы опередили мысль». Это только привлекло бы внимание к ее оплошности.

Пока она выключала свой ноутбук, засветился экран мобильника: пришло длинное, восторженное сообщение от матери о том, как прелестна малютка Аннабель-Мари, с прикрепленной фотографией ее самой, держащей на руках новорожденную внучку, и отца Робин, широко улыбающегося из-за плеча жены. Робин написала в ответ:

Она – прелесть!



хотя на этой второй, более новой фотографии кроха была ровно такой же неказистой, как и на первой. И все-таки Робин не совсем кривила душой: само рождение Аннабель, маленькое житейское чудо, вызывало изумление, и свидетельством тому были необъяснимые пролитые под душем слезы Робин.

Когда поезд метро вез ее к Пиккадилли, она еще раз пролистала книжку К. Б. Оукдена, купленную у букиниста в Честере. Книготорговец сообщил, что это издание пролежало в магазине не один год: когда-то он по случаю приобрел домашнюю библиотечку умершей от старости местной жительницы. Робин подозревала, что до получения ее запроса, отправленного по электронной почте, букинист ни сном ни духом не ведал о сомнительном с точки зрения закона содержании этого опуса, но и узнав, не особо терзался, когда представилась возможность сбыть с рук залежалый товар. В телефонном разговоре он взял с Робин обещание хранить тайну сделки – и тут же взвинтил цену. Робин только надеялась, что Страйк, ознакомившись с некоторыми фактами, не сочтет данную трату блажью.

Вероятно, эта конкретная доставшаяся Робин книжка в свое время не подверглась изъятию и уничтожению только потому, что входила в число бесплатных авторских экземпляров, выданных Оукдену еще до судебного предписания. На форзаце стоял автограф: «Тетушке Мэй с наилучшими пожеланиями, К. Б. Оукден (Карл)». С точки зрения Робин, обращенные к тетушке слова «с наилучшими пожеланиями» звучали как-то помпезно и неестественно.

С обложки этой книжицы объемом никак не более ста страниц смотрело изображение Марго в обличье плейбоевской зайки – хорошо знакомое Робин фото, которое фигурировало во множестве газетных репортажей об исчезновении женщины-врача. За обрезом увеличенной фотографии осталась вторая официантка из «Плейбоя» – Робин уже знала, что это Уна Кеннеди. Полностью изображение воспроизводилось в середине книжки наряду с другими иллюстрациями, которые – Робин полагала, что Страйк с этим согласится, – представляли собой наиболее ценную часть этого издания: никак не содействуя расследованию, они хотя бы позволяли соотнести имена и лица.

Робин вышла на станции «Пиккадилли-Серкус» и двинулась против сильного ветра по улице Пиккадилли под раскачивающимися рождественскими гирляндами, прикидывая, где бы купить подарок на рождение малышки Стивена и Дженни. Не обнаружив по пути ни одного подходящего магазина, она подошла к универмагу «Фортнум энд Мейсон» за час до предполагаемой встречи с Уной Кеннеди.

После переезда в Лондон Робин часто проходила мимо знаменитого зеленовато-голубого фасада, но до сих пор не удосужилась побывать внутри. Украшенные к Рождеству витрины превосходили едва ли не все остальные в городе. Через обрамленные искусственным снегом круглые смотровые окошки она разглядывала груды цукатов, похожих на драгоценные камни, шелковые шарфы, золоченые коробочки для чая и деревянные щипцы для орехов, изготовленные в виде сказочных принцев. По лицу хлестнул ледяной порыв ветра с дождем, и Робин невольно устремилась в роскошную зимнюю фантазию через какую-то дверь, возле которой стоял швейцар в крылатке и цилиндре.

Торговый зал был устлан ярко-красным ковром. Повсюду высились горы зеленовато-голубых упаковочных коробок. Взгляд Робин выхватил те самые трюфели, которые преподнес ей Моррис ко дню рождения. Пройдя мимо марципановых фруктов и всевозможных сортов печенья, она заметила в торце первого этажа кафе, где у них со Страйком была назначена встреча с Уной. Чтобы раньше времени не столкнуться с ушедшей на покой женщиной-викарием, Робин повернула назад, рассчитывая настроиться на деловую волну.

– Простите, – обратилась она к задерганной продавщице, отбирающей по указке покупателя марципановые фрукты, – здесь есть отдел детских?…

– Четвертый этаж, – бросила женщина, уже отходя в сторону.

Ассортимент детских товаров оказался, по мнению Робин, скудным и непомерно дорогим, но, как единственная тетушка, да к тому ж единственная лондонская родственница малютки Аннабель, она чувствовала себя в некоторой степени обязанной сделать подарок столичного уровня. Выбор ее пал на большого и пушистого медвежонка Паддингтона.

Когда Робин отходила от кассы со своим зеленовато-голубым пакетом, у нее зазвонил мобильный. Она ожидала звонка от Страйка, но увидела неизвестный номер.

– Алло, Робин слушает.

– Ну здравствуй, Робин. Это Том, – произнес желчный голос.

Робин, как ни старалась, не смогла припомнить, кто такой Том. Она мысленно пробежалась по делам, которыми сейчас занималось агентство, – «Мистер Повторный», «Балерун», «Открыточник», «Жук», «Бамборо» – но ни в одном из них не фигурировал Том; ей не оставалось ничего другого, кроме как воскликнуть с теплотой старинной подруги:

– Ой, привет!

– Том Тэрви, – уточнил явно не обманутый этим возгласом мужчина.

– А… – У Робин неприятно участилось сердцебиение; отойдя в сторону, она вжалась в нишу с дорогими ароматическими свечами на полках.

Том Тэрви был женихом Сары Шедлок. Робин прекратила с ним всякое общение, когда обнаружила, что Мэтью изменяет ей с Сарой. К этому субъекту она никогда не питала теплых чувств и понятия не имела, знает ли он о той связи.

– Ну спасибо! – рявкнул Том. – Спасибо, мать твою, огромное, Робин!

Он почти орал. Робин слегка отвела телефон от уха.

– Прошу прощения? – сказала она, превращаясь в комок пульсирующих нервов.

– Не удосужилась, йопта, мне сказать? Просто ушла в кусты и умыла ручки, да?

– Том…

– Она раскололась. Ты целый год знала и молчала, а я узнаю сегодня, за месяц до моей, сука, свадьбы…

– Том, я…

– Ну что, довольна? – взревел он.

Робин держала телефон на расстоянии вытянутой руки, но отчетливо разобрала:

– Я, единственный из всех, не трахался с кем попало, и меня же поимели…

Робин дала отбой. У нее дрожали руки.

– Разрешите, пожалуйста, – обратилась к ней полная женщина, пытавшаяся рассмотреть свечи, которые загораживала собой Робин; той оставалось лишь пробормотать извинение и уйти подальше от этого места.

Она дошла до закругленных железных перил, ограждающих пустое цилиндрическое пространство. Посмотрев вниз, Робин увидела, что уровни здания просматриваются вплоть до цокольного этажа, где толпами снуют покупатели с тележками, груженными дорогими окороками и бутылками вина. У нее закружилась голова, сознание затуманилось; Робин развернулась и, как незрячая, побрела к выходу из отдела, стараясь не опрокинуть заставленные хрупким фарфором столы. Спускаясь по ярко-красной ковровой дорожке, она пыталась восстановить дыхание, успокоиться и разобраться в услышанном.

– Робин…

Ноги сами несли ее вперед, и она, только заслышав повторное «Робин», остановилась и поняла: с Дьюк-стрит, через боковую дверь, в универмаг только что вошел Страйк. Плечи его пальто были усеяны сверкающими каплями дождя.

– Привет, – оторопело выдавила она.


– Ты в порядке?

На долю секунды ей захотелось выложить ему все: в конце-то концов, он и так был в курсе измены Мэтью, знал, как рухнуло ее замужество, и даже встречался с Томом и Сарой. Однако Страйк был как-то странно взвинчен и сжимал в руке телефон.

– Да, все нормально. А у тебя как дела?

– Не так чтобы очень, – ответил он.

Они отошли в сторону, пропуская группу туристов. В тени деревянной лестницы Страйк сказал:

– Джоан стало хуже. Ее опять положили в стационар.

– Господи, вот несчастье, – сказала Робин. – Слушай, поезжай в Корнуолл. Мы справимся. Я сама потолкую с Уной, организую…

– Нет. Джоан совершенно определенно сказала Теду, что не хочет лишней толчеи. Но это на нее не похоже…

Страйк явно был растерян не менее, чем Робин, но тут она взяла себя в руки. К черту Тома, к черту Мэтью и Сару.

– Нет, серьезно, Корморан, поезжай. Работу я беру на себя.

– Меня там ждут через две недели, на Рождество. Тед говорит, она спит и видит, как бы собрать нас всех вместе. Предположительно ее отпустят домой через несколько дней.

– Ну, если ты уверен… – начала Робин и посмотрела на часы. – Уна должна прийти через десять минут. Хочешь, займем столик в кафе и подождем ее там?

– Давай, – согласился Страйк. – Хорошая мысль, я бы кофе выпил.

Под звуки несшейся из динамиков рождественской песни «Дай Бог вам счастья, господа» они бок о бок, погруженные в невеселые мысли, входили в царство цукатов и дорогих сортов чая.





24




…Мне в радостях дается наслажденье:

В постелях, кущах, играх и пирах,

И грех спесивцам с львами на гербах

Гнушаться чар любви, что миром правит…





Эдмунд Спенсер. Королева фей



В кафе вел один лестничный пролет: оно находилось на более высоком уровне, чем первый торговый этаж, и открывало широкий обзор. Когда они заняли четырехместный столик у окна, Страйк молча уставился вниз, на Джермин-стрит, где ходячими грибами двигались прохожие под зонтиками. Отсюда было рукой подать до ресторана, где он в последний раз виделся с Шарлоттой.

После отправки ему на день рождения своей фотографии в голом виде она много раз звонила и вплоть до вчерашнего вечера присылала SMS. Он не отвечал, но где-то рядом с тревогой о здоровье Джоан шевелилось знакомое опасение следующего хода Шарлотты, поскольку в ее сообщениях сквозила нарастающая взвинченность. У нее на счету было несколько попыток суицида, одна из которых оказалась почти успешной. Даже через три года после их разрыва она все еще пыталась взвалить на него ответственность за свое благополучие и счастье, и Страйка это в равной степени бесило и огорчало. Когда утром Тед позвонил с новостями о Джоан, детектив как раз искал номер телефона коммерческого банка, где работал Джейго, муж Шарлотты. Страйк намеревался ему позвонить, если Шарлотта начнет грозить самоубийством или пришлет какое-нибудь прощальное послание.

– Корморан!

Детектив оглянулся. К их столу подошел официант. Оба заказали себе кофе (а Робин еще и тосты) и опять погрузились в молчание. Робин смотрела в противоположную от окна сторону – на покупателей, которые внизу, на торговом этаже, запасались изысканными продуктами к рождественскому столу, а сама вновь прокручивала в голове выплеск злости Тома Тэрви. Ее все еще трясло от услышанного. За месяц до моей, сука, свадьбы… Не иначе как свадьбу отменили. Сара ушла от Тома к Мэтью, на которого нацелилась с самого начала, но, по убеждению Робин, Сара не бросила бы жениха, не выкажи Мэтью свою готовность дать ей то, что обещал Том: бриллианты и смену фамилии. Я, единственный из всех, не трахался с кем попало… Послушать Тома – так изменниками оказались все, кроме него, бедняги… Судя по всему, Мэтью наговорил своему старому другу, что она, Робин, с кем-то спит (это, конечно, подразумевало Страйка, который неизменно вызывал у Мэтью ревность и подозрения – с того самого момента, как Робин пришла работать в агентство). И даже теперь, когда Том узнал об отношениях Мэтью и Сары, когда стало явным двуличие и предательство его старинного друга, Том по-прежнему верил в ложь о Робин и Страйке. Вне сомнения, он полагал, что его счастье разрушила она, когда отдалась Страйку и тем самым привела в действие эффект домино неверности.

– У тебя точно все в порядке?

Робин вздрогнула и огляделась. Страйк, выйдя из задумчивости, смотрел на нее поверх своей чашки кофе.

– Все отлично, – сказала она. – Просто не выспалась. Ты мейл получил?

– Мейл? – переспросил Страйк, доставая из кармана телефон. – Получил, но прочесть не успел, извини. Разбирался с другими…

– Не заморачивайся, – поспешно сказала Робин, внутренне содрогаясь – при всех своих неприятностях – от мысли о том случайно добавленном крестике-поцелуе. – Дело терпит, там ничего срочного. Просто я нашла вот это.

Она достала из сумки книжку «Что же случилось с Марго Бамборо?» и вручила ему через стол, но прежде, чем Страйк успел выразить удивление, зашептала: «Дай сюда, дай сюда быстро», а потом выхватила у него книжку и запихнула в сумку.

От входа к ним направлялась грузная женщина. Два битком набитых пакета с рождественскими покупками оттягивали ей руки. У нее были пухлые щеки и большие квадратные передние зубы жизнерадостного бурундука, что на юношеских фотографиях добавляло ее миловидному лицу толику дерзкой прелести. Волосы, некогда длинные, темные и блестящие, доходили теперь только до подбородка и были совершенно белыми, за исключением вызывающей лиловой пряди надо лбом. На пурпурном свитере болтался серебряный крестик с аметистами.