Дурная кровь

Даже после того, как Хатчинс, которому удалось подружиться с фигурантом в стрелковом клубе, накачал его джином, Жук не выболтал ничего лишнего о своей предполагаемой власти над боссом, так что пришло время, решил Страйк, установить наблюдение за самим БЖ – Боссом Жука. Оставалась лишь зыбкая возможность, что генеральный директор, пухлый мужчина в костюме в тонкую полосочку и с лысиной, похожей на монашескую тонзуру, все еще совершает нечто предосудительное, в чем уличил его Жук и тем самым обеспечил себе повышение, не обусловленное ни послужным списком, ни личными достоинствами.

Страйк был уверен, что Жук спекулирует не на простой супружеской неверности. Нынешняя жена БЖ демонстрировала безукоризненный пластиковый глянец только что вынутой из целлофана куклы, состояла в законном браке всего два года и еще не успела произвести на свет потомство, гарантирующее щедрые отступные, а потому Страйк подозревал, что банальная интрижка мужа не заставит ее выпустить из цепких коготков черную банковскую карту «Американ экспресс».

Почти в каждом окне вокруг Страйка мигали огни рождественских елок. Крыша ближайшего к нему дома была увешана сверкающими сине-белыми сосульками, от которых, если смотреть на них слишком долго, сгорала сетчатка. Венки на дверях, а также украшенные искусственным снегом и оранжевыми, красными и зелеными вспышками стеклянные панели отражались в грязных лужах, и все это напомнило Страйку, что ему давно пора закупать рождественские подарки для поездки в Корнуолл.

Утром Джоан выписали из клиники, ей была откорректирована схема лечения, и теперь тетушка с нетерпением ждала, когда ее отвезут домой, чтобы начать подготовку к семейному торжеству. Страйку предстояло купить подарки не только для Джоан и Теда, но и для сестры, зятя и племянников. Это было дополнительное утомительное и скучное дело при том количестве работы, которая в данное время числилась за агентством. Потом он сам себе напомнил, что для Робин надо тоже купить что-то получше цветов. Страйк, который вообще не любил ходить по магазинам, а покупать подарки особенно, достал сигареты, чтобы избавиться от смутного ощущения, будто его загоняют в угол.

Прикурив, он извлек из кармана все ту же книжицу, которую дала ему Робин; на ее прочтение у него до сих пор не нашлось времени. Маленькие закладки-стикеры отмечали места, которые, по мнению Робин, могли представлять хоть какой-нибудь интерес для расследования.

Кинув быстрый взгляд на все еще закрытую парадную дверь дома, за которым наблюдал, Страйк открыл книжку и пробежал пару страниц, периодически поднимая глаза, чтобы проверить, не появился ли БЖ.

В первой главе, которую Робин не отметила, но Страйк все равно бегло пролистал, вкратце описывались детские и юношеские годы Марго. Не имея контактов с лицами, сохранившими отчетливые воспоминания о героине его книжки, Оукден для заполнения белых пятен вынужден был полагаться на общие суждения, домыслы и изрядные объемы «воды». Страйк обогатился сведениями о том, что Марго Бамборо «мечтала вырваться из бедности», «закружилась в вихре фривольной атмосферы 1960-х» и «познала возможности секса без последствий, обеспечиваемого противозачаточной таблеткой». Листаж наращивался за счет информации о том, что Мэри Куант содействовала популяризации мини-юбок, что Лондон был центром бурно развивающейся музыкальной индустрии и что появление «Битлз» в американском «Шоу Эда Салливана» пришлось приблизительно на девятнадцатый день рождения Марго. «Марго восхитилась бы возможностями, открывшимися для рабочего класса в эту новую эгалитарную эру», – проинформировал своих читателей К. Б. Оукден.

Вторая глава повествовала о появлении Марго в клубе «Плейбой», и здесь ощущение натянутости, пронизывающее предыдущую главу, исчезало. К. Б. Оукден, очевидно, счел Марго – плейбоевскую зайку куда более вдохновляющим предметом исследования, нежели Марго-ребенка, и посвятил немало абзацев чувству свободы и раскрепощенности, с которым Марго плотно затягивала зайчиковый корсет, нацепляла искусственные заячьи уши и благоразумно подкладывала вату в чашки лифа, чтобы ее бюст гарантированно стал более пышным и отвечал строгим требованиям работодателя. Поскольку Оукден взялся за перо через одиннадцать лет после исчезновения героини, ему оставалось только выйти на след пары девочек-заек, которые помнили Марго. Зайка Лиза, теперь замужняя и с двумя детьми, вспоминала, как «пару раз они вместе хохотали» и насколько она была «безутешна в связи с ее исчезновением». Зайка Рита, которая заправляла своим собственным маркетинговым бизнесом, сказала, что Марго, «по-настоящему умная, определенно добилась успеха» и что, «надо думать, вся эта история была ужасной трагедией для несчастной семьи».

Страйк опять поднял глаза на фасад здания, в котором исчез БЖ. Тот все еще не появлялся. Вернувшись к К. Б. Оукдену, заскучавший Страйк перешел непосредственно к первому абзацу из тех, что пометила Робин в качестве наиболее интересных.

После успешной работы в клубе «Плейбой» шаловливая и кокетливая Марго обнаружила, что с трудом приспосабливается к жизни врача общей практики. Как минимум один сотрудник амбулатории «Сент-Джонс» отмечает, что в обстановке медицинского учреждения замашки ее были неуместны.

«Она не считала нужным дистанцироваться от больных, вот в чем беда. В том кругу, где она воспитывалась, профессионалов-медиков было не много. Врач должен ставить себя выше пациента.

Одной женщине, которая пришла к ней на прием, она порекомендовала книгу „Радости секса“. Я слышал, как это обсуждали пациенты в приемной. Хихикали, вы же понимаете. Врач не должен распространять литературу такого рода. Это бросает тень на все медицинское учреждение. Мне было за нее неловко.

Тот, который ею увлекся, молодой парень, постоянно рвался к ней на прием, дарил шоколадки и прочее; если она объясняла, какие бывают позы в сексе, стоит ли удивляться, что у мужчин возникали ложные представления?»



Затем шло несколько абзацев, скопированных из прессы, которая муссировала самоубийство замужней женщины – бывшей возлюбленной Стива Даутвейта, его внезапное бегство с работы и неоднократные допросы его Лоусоном. Выжимки из скудного материала подсказали Оукдену глубокомысленную гипотезу о том, что Даутвейт был в лучшем случае непорядочен, а в худшем – опасен: вблизи этого безответственного бродяги и распущенного ловеласа женщины имели тенденцию умирать или исчезать. Насмешливо хмыкнув, Страйк далее прочел:

Именуемый теперь Стиви Джексом, Стив Даутвейт в настоящее время работает в кемпинге «Батлинс» в Клэктоне-он-Си…



Подняв голову и убедившись, что БЖ еще не появился, Страйк продолжил чтение:

…где он в дневное время занимается организацией досуга отдыхающих, а вечерами выступает в кабаре. Его «Серенада Лонгфелло» особенно нравилась дамам. Темноволосый Даутвейт/Джекс, сохраняющий следы былой красоты, явно популярен среди проживающих в кемпинге женщин.

– Я всегда любил петь, – рассказывал он мне после выступления. – В юности играл в группе, но она распалась. Однажды, еще в детстве, мы с приемными родителями приехали в «Батлинс». Я всегда считал, что работать аниматором очень весело. Многие крупные шоумены, представьте себе, начинали именно здесь.

Однако, когда разговор заходит о Марго Бамборо, проявляется совсем другая личина этого самоназначенного певца кабаре.

– В прессе пишут всякую фигню. Я никогда не дарил ей ни конфет, ни чего-либо другого; это придумано с единственной целью: выставить меня отъявленным негодяем. Я страдал язвой желудка и мигренями. У меня был тяжелый период.

После отказа объяснить, почему он взял другое имя, Даутвейт вышел из бара.

Его коллеги по кемпингу потрясены тем, что «Стиви» допрашивали в полиции по делу об исчезновения молодой женщины-врача.

– Он никогда про это не упоминал, – сказала двадцатидвухлетняя Джули Уилкс. – Честное слово, я просто в шоке. Ну как можно было не рассказать? И еще он никогда не говорил, что Джекс – это его ненастоящая фамилия.



Оукден угостил своих читателей краткой историей «Батлинса» и закончил главу размышлениями о тех возможностях, которые этот хищник мог найти в кемпинге.

Страйк прикурил еще одну сигарету и пролистал вперед к второму из отмеченных Робин мест, где был короткий отрывок насчет Джулза Бейлисса, мужа ставшей социальным работником уборщицы Вильмы. Единственной новой информацией здесь было то, что осужденный за изнасилование Бейлисс освободился под залог в январе 1975 года, через три полных месяца после бесследного исчезновения Марго. Тем не менее Оукден утверждал, что Бейлисс мог «пронюхать», как Марго убеждала его жену расторгнуть брак, «мог разозлиться, что докторша оказывает давление на его жену с целью разрушить семью» и «мог иметь обширные криминальные связи в своей округе». Полиция, сообщал Оукден читателям, «внимательно отследила перемещения всех знакомых и родственников Бейлисса 11 октября, но приходится констатировать, что никаких признаков криминальной активности обнаружено не было», разочарованно подытоживает он.

Третьим стикером Робин пометила страницы, посвященные операции по прерыванию беременности в лечебно-реабилитационном центре на Брайд-стрит. Оукден с изрядной помпой сообщил читателям, что вот-вот обнародует факты, которые до сих пор не становились достоянием гласности.

Последующие абзацы заинтересовали Страйка лишь постольку, поскольку в них подтвеждалось, что аборт однозначно имел место 14 сентября 1974 года и что пациентка назвалась Марго Бамборо. В качестве доказательства Оукден перепечатал фотографии медицинских карт с Брайд-стрит, предоставленные анонимным сотрудником родильного отделения, которое закрылось в 1978 году. Страйк предположил, что в восьмидесятые годы, когда появился Оукден, предлагая гонорар за информацию, безымянный сотрудник, по всей видимости, уже не боялся потерять работу. Неназванный сотрудник также сообщил Оукдену, что прошедшая указанную операцию женщина не была похожа на фотографию Марго, впоследствии опубликованную в газетах.

Затем Оукден задал ряд риторических вопросов, которые, как полагал, видимо, он сам вместе со своими безответственными издателями, позволяли обойти законы об оскорблении чести и достоинства. Не могла ли сделавшая аборт женщина использовать имя Марго при ее попустительстве или с ее согласия? И если так, кого в первую очередь могла выгораживать Марго – не католичку ли, наиболее заинтересованную в сокрытии аборта? Не с равной ли вероятностью после такой операции можно прогнозировать возникновение осложнений? Не возвращалась ли Марго 11 октября на Брайд-стрит, в район родильного отделения, чтобы навестить повторно госпитализированную пациентку? Что, если Марго похитили не из Кларкенуэлла, а буквально в улице-двух от подвала Денниса?

На все вопросы Страйк мысленно ответил: нет, а ты, приятель, заслужил, чтобы твою книжонку отправили в макулатуру. Предложенная Оукденом цепочка событий была выстроена тенденциозно, с явным намерением сдвинуть Марго ближе к подвалу Крида. «Осложнения» потребовались для того, чтобы объяснить, зачем Марго возвращалась в родильное отделение через месяц после аборта, хотя у нее самой осложнений быть не могло: она прекрасно себя чувствовала и вплоть до своего исчезновения работала в амбулатории «Сент-Джонс». Но если приписать эти неведомые «осложнения» лучшей подруге, то они смогут послужить двоякой цели: оправдать возвращение Марго в клинику для встречи с Уной, а Уне дать возможность солгать о местонахождении обеих женщин в тот роковой вечер. Подводя итог прочитанному, Страйк заключил, что Оукден чудом избежал суда, и предположил, что единственным сдерживающим фактором для Роя и Уны служило нежелание огласки.

Он перелистал книжку вперед, к четвертому стикеру и, проверив еще раз, что парадная дверь дома, за которым он наблюдал, закрыта, прочел помеченный отрывок.

– Я видела ее отчетливо – вот как сейчас вижу вас. Она стояла у окна и колотила по нему так, будто хотела привлечь к себе внимание. Мне это врезалось в память – я как раз читала «Оборотную сторону полуночи» и просто думала о женщинах, об их доле – ну то есть через что им приходится пройти, а тут смотрю вверх и вижу ее. С той поры, если честно, она у меня из головы не идет: стоит, как фотокарточка, перед глазами. Мне потом говорили: «Ты выдумываешь» или «Тебе надо это отпустить», но я не стану менять свои показания только потому, что кто-то в них не верит. Это же себя не уважать.

Мини-типография, занимавшая тогда верхний этаж дома, принадлежала супружеской паре Арнольду и Рейчел Сойер. По их словам, они слыхом не слыхивали ни о какой Марго Бамборо, а Мэнди, должно быть, в тот вечер видела с улицы саму миссис Сойер, которая заявила, что одно из окон плохо закрывается и приходится колотить по раме.

Однако между типографией «А и Р» и Марго Бамборо существовало связующее звено, упущенное полицией. Первый крупный заказ поступил в «А и Р» от нынче закрытого ночного клуба «Зануда», того самого, для которого Пол Сетчуэлл, любовник Марго, создал фривольную настенную роспись. Затем произведения Сетчуэлла появлялись на флаерах, также отпечатанных в «А и Р», а значит, нельзя исключать, что между ним и Сойерами…



– Мать твою… – пробормотал Страйк, переворачивая страницу и опуская глаза к короткому абзацу, который Робин пометила толстой черной линией.


Однако бывший сосед Уэйн Трулав предполагает, что Пол Сетчуэлл впоследствии эмигрировал.

– Он давно говорил, что хочет попутешествовать. Не думаю, что искусство приносило ему завидные барыши, а после допроса у следователя он мне сказал, что подумывает на время слинять. Наверное, уехал – и правильно сделал.



Пятую и последнюю закладку Робин сделала ближе к концу книги, и Страйк, удостоверившись, что машина БЖ припаркована там, где была оставлена, и что входная дверь дома не открывалась, прочел:

Через месяц после исчезновения Марго ее муж Рой приезжал в амбулаторию «Сент-Джонс». Рой, не сумевший скрыть свой дурной характер на вечеринке с барбекю, устроенной коллективом амбулатории летом, во время этого посещения был подавлен, что неудивительно.

«Он хотел пообщаться с каждым из нас, поблагодарить за сотрудничество с полицией, – вспоминает Дороти. – На нем лица не было. Оно и понятно.

Мы упаковали в коробку ее личные вещи, потому что кабинет был отведен приступившему к своим обязанностям новому врачу. В кабинете уже произвели обыск. Ее личные вещи нам разрешили забрать. Среди них были крем для рук и вставленный в рамку диплом о медицинском образовании, а также фотография Роя с их дочерью на руках. Рой пошарил в коробке и немного расчувствовался, но потом ему под руку попалась вещица, которая стояла у Марго на рабочем столе. Это была маленькая деревянная фигурка, похожая на викинга. Рой спросил: „Откуда это здесь? Где она это взяла?“ Никто из нас не знал, но мне показалось, что он разволновался.

Возможно, подумал, что это подарок от какого-нибудь мужчины. Полиция, конечно же, к этому времени уже перелопатила ее интимную жизнь. Ужасно, когда человек не может доверять своей жене».



Страйк в очередной раз поднял глаза на дом, не увидел никаких изменений и перелистал книгу до конца – до итогового взрыва домыслов, предположений и полусырых гипотез. С одной стороны, Оукден давал понять, что Марго сама навлекла на себя трагедию, что судьба покарала ее за излишнюю чувственность и смелость, за корсет и заячьи уши, за дерзкую попытку преодолеть классовые рамки. С другой стороны, создавалось впечатление, что она прожила свою жизнь в окружении потенциальных убийц. Ни один из связанных с Марго мужчин не избежал подозрений со стороны Оукдена, будь то «обаятельный, но невезучий Стиви Даутвейт, он же Джекс», «деспотичный гематолог Рой Фиппс», «злопамятный насильник Джулз Бейлисс», «вспыльчивый ловелас Пол Сетчуэлл» или «скандально известный секс-монстр Деннис Крид».

Страйк захлопнул было книжку, но заметил в середине обреза темную полоску и, раскрыв фотовклейку, стал ее изучать.

Кроме примелькавшихся фотопортретов и снимка Марго и Уны в костюмах плейбоевских заек – соблазнительно пухленькая, широко улыбающаяся Уна и изящная, как статуэтка, Марго с облаком светлых волос, – он отметил для себя еще три фотографии. Все они были скверного качества, и Марго не отводилось на них центральной роли.

Подпись под первой гласила: «Автор со своей матерью и Марго». Дороти, с квадратным подбородком, стального цвета сединой и в очках-крыльях, стояла лицом к камере, обнимая за плечи кривляющегося веснушчатого мальчугана, стриженного под пажа. Страйку он напомнил Люка, самого старшего из его племянников. Позади Оукденов тянулся полосатый газон, а в отдалении стояло массивное здание с большим количеством треугольных щипцов на фасаде. Казалось, из газона рядом с домом что-то выпирает: и, всмотревшись повнимательнее, Страйк решил, что это основания стен или колонн; может, Фиппс затеял строительство летнего домика. Позади Дороти и Карла, не зная, что ее фотографируют, шагала босая Марго Бамборо в футболке и джинсовых шортах; она несла тарелку и улыбалась кому-то, не попавшему в кадр. Страйк заключил, что эта фотография сделана во время организованного ею барбекю. Дом Фиппсов оказался роскошнее, чем представлял себе Страйк.

Снова проверив, стоит ли машина БЖ на прежнем месте, Страйк обратился к последним двум фотографиям; обе они были сняты на рождественской вечеринке в амбулатории «Сент-Джонс».

Стойка регистратуры была задрапирована блестящей тканью, а из приемной убрали все стулья и составили по углам. На обоих снимках Страйк поискал Марго. На первом фото она, с малюткой Анной на руках, разговаривала с чернокожей женщиной – очевидно, с Вильмой Бейлисс. В углу виднелась худенькая особа с круглыми глазами и уложенными темно-русыми волосами – вероятно, подумал Страйк, молодая Дженис.

На второй фотографии все головы отвернулись от объектива или были отчасти затемнены, кроме одной. Сухопарый, неулыбчивый пожилой мужчина в костюме с гладко зачесанными назад волосами был, видимо, единственным, кому дали знать, что сейчас будут фотографировать. Из-за вспышки глаза получились красными. Фото называлось «Марго и доктор Джозеф Бреннер», хотя от Марго виднелся только затылок.

В углу этого снимка стояли трое мужчин, которые, судя по пальто и пиджакам, только что пришли. Их темная одежда слилась в сплошное черное пятно справа. Все они стояли спиной к объективу, но у самого крупного из них, чье лицо было слегка повернуто влево, виднелись одна длинная черная бакенбарда, крупное ухо, кончик мясистого носа и глаз, смотрящий куда-то вниз. Щеку почесывала левая рука, на которой сверкал броский золотой перстень в форме львиной головы.

Страйк рассматривал этот снимок, пока шум на улице не заставил его поднять глаза. БЖ только что вышел из дому. На коврике у двери стояла пухленькая блондинка в теплых домашних тапках. Она подняла голову и нежно погладила БЖ по темени, как ласкают ребенка или собаку. Улыбаясь, БЖ распрощался с ней и направился к своему «мерседесу».

Страйк отбросил книжку на пассажирское сиденье. Дождавшись, чтобы БЖ вырулил на дорогу, он отправился следом.

Минут через пять стало ясно, что объект едет к себе домой, в Уэст-Бромптон. Держа руль одной рукой, Страйк нащупал мобильник, а затем набрал номер старого друга. Вызов пошел прямо на голосовую почту.

– Штырь, это Бунзен. Надо потолковать. Маякни, когда тебя можно будет пригласить на кружку пива.





26




Все благородны в малом и в великом,

Но Бритомарт всех превосходит ликом.





Эдмунд Спенсер. Королева фей



Притом что у агентства в работе было пять активных дел, а до Рождества оставалось всего четыре дня, двое из субподрядчиков свалились с сезонным гриппом. Первым сломался Моррис: всю вину он возлагал на детский садик своей дочери, где вирус, подобно лесному пожару, прошелся в равной степени беспощадно как по детишкам, так и по их родителям. Моррис продолжал работать, пока высокая температура и ломота в суставах не заставили его позвонить с извинениями, но к этому времени он успел передать вирус рассвирепевшему Барклаю, который в свою очередь поделился им со своей женой и маленькой дочерью.

– Козел, придурок, лучше бы дома сидел, чем меня обкашливать в машине! – хрипло причитал Барклай по телефону в ухо Страйка рано утром двадцатого, пока Страйк отпирал офис.

Последняя перед Рождеством летучка должна была состояться в десять, но, коль скоро двое из команды присутствовать не могли, Страйк решил ее отменить. Не удалось дозвониться только до Робин, которая, как он предположил, уже спустилась в метро. Страйк попросил ее приехать пораньше, чтобы они до прихода всех остальных могли пробежаться по делу Бамборо.

– Мы должны были завтра лететь в Глазго, – скрежетал Барклай, пока Страйк возился с чайником. – Но у дочки уши болят, что…

– Все понятно, – сказал Страйк, который и сам чувствовал себя неважно – наверняка от усталости и беспрерывного курения. – Что ж, выздоравливай и возвращайся, как сможешь.

– Вот козлина! – не унимался Барклай, а потом: – Моррис, естественно. Не ты. Веселого, йопта, Рождества.