Дурная кровь

Пытаясь себя убедить, что ему только чудится першение в горле, резь в глазах и легкая испарина, Страйк заварил кружку чая, перешел в свой кабинет и поднял жалюзи. Из-за ветра и проливного дождя развешанные поперек Денмарк-стрит гирлянды раскачивались на проводах. Точно так же, как и в предыдущие пять дней, эти украшения с утра пораньше напомнили Страйку, что он так и не приступил к рождественским покупкам. Он занял место с привычной стороны партнерского стола и, ругая себя за промедление, утешался тем, что волей-неволей купит все за пару часов и тем самым избавит себя от мучительной проблемы выбора. У него за спиной в окно хлестал дождь. Сейчас впору было снова завалиться в постель.

Он услышал, как распахнулась, а потом затворилась стеклянная дверь.

– Доброе утро! – прокричала из приемной Робин. – На улице такая мерзость.

– Доброе утро! – крикнул в ответ Страйк. – Чайник только что закипел, а общее собрание я отменил. Барклай тоже свалился с гриппом.

– Черт! – отозвалась Робин. – Как ты-то себя чувствуешь?

– Отлично, – сказал Страйк, который в этот момент разбирал свои многочисленные записи по делу Бамборо.

Но когда Робин вошла во внутренний офис с чаем в одной руке и блокнотом в другой, ей показалось, что Страйк выглядит совсем не отлично. Он был бледнее обычного, лоб поблескивал, вокруг глаз легли серые тени. Она закрыла дверь офиса и села напротив него, никак ничего не комментируя.

– В любом случае для общей летучки особых поводов нет, – пробормотал Страйк. – Ни хрена никаких подвижек ни по одному из дел. Балерун чист. Самое страшное, что ему можно инкриминировать, – это корыстный интерес, но отец девицы знал об этом с самого начала. Подружка мистера Повторного ему не изменяет, и один только Господь Бог знает, какой компромат есть у Жука на БЖ. Ты видела мой мейл насчет блондинки в Стоук-Ньюингтоне?

– Видела, – сказала Робин, на чье лицо дождливая и ветреная погода навела яркий румянец. Она пыталась пальцами зачесать назад волосы и уложить их в какое-то подобие аккуратной прически. – По тому адресу ничего не удалось пробить?

– Нет. Но если выдвигать догадки, я бы сказал, что это родственница. Когда он уходил, она его погладила по голове.

– Доминаторша? – предположила Робин.

За время работы в агентстве для нее осталось очень мало секретов в том, что касалось бзиков сильных мира сего.

– Была такая мысль, но то, как он попрощался… казалось, им вместе… уютно. Однако сестры у него нет, а эта мадам с виду моложе его. Двоюродные будут гладить друг друга по голове?

– Ну, воскресный вечер – не время для обычного психотерапевта или семейного доктора, а поглаживание по голове – это нечто квазиматеринское… тогда кто – инструктор по личностному росту? Какая-нибудь ясновидящая?

– А что, это мысль, – сказал Страйк, поглаживая подбородок. – Акционеры вряд ли обрадуются, узнав, что он принимает деловые решения по советам гадалки из Стоук-Ньюингтона. Я собирался на все время Рождества приставить к ней Морриса, но он выпал из обоймы, Хатчинс работает по девушке Повторного, а я должен послезавтра отправиться в Корнуолл. Ты уезжаешь в Мэссем когда – во вторник?

– Нет, – с озабоченным видом ответила Робин. – Прямо завтра, в субботу. Мы же это обсудили еще в сентябре, помнишь? Я поменялась с Моррисом, чтобы можно было…

– Да-да, помню, – соврал Страйк. В голове возникла пульсирующая боль, а от чая першение в горле так и не отступило. – Нет проблем.

Но это, конечно, означало, что купить и вручить Робин подарок к Рождеству придется до конца дня.

– Попробую обменять билет на более поздний поезд, – сказала Робин, – но вряд ли в рождественские праздники…

– Не надо, тебе причитаются выходные, – грубовато хмыкнул он. – Ты не обязана вкалывать только потому, что эти безалаберные уроды подхватили грипп.

Подозревая, что в агентстве грипп не только у Барклая и Морриса, Робин спросила:

– Будешь еще чай?

– Что? Нет, – отрезал Страйк, безосновательно досадуя, что она вроде как гонит его в магазины. – А с Открыточником у нас полная задница: буквально нич…

– Может… может быть… по Открыточнику кое-что есть.

– Как это? – Страйк не поверил своим ушам.

– Наш синоптик вчера получил очередную весточку – на адрес телецентра. Это четвертая открытка, купленная в магазине Национальной галереи, а сообщение довольно странное.

Она вытащила из сумочки и передала Страйку через стол открытку с репродукцией автопортрета Джошуа Рейнольдса, который приставил ко лбу ладонь, будто вглядываясь во что-то неразборчивое. На оборотной стороне читалось:

Надеюсь, что ошибаюсь, но думаю, ты подослал ко мне на работу человека с некоторыми из моих записок. Кому ты их показывал? Очень надеюсь, что никому. Пытаешься меня запугать? Ты, по всему, добрый и трезвомыслящий человек – ни заносчивости, ни жеманства. Полагаю, у тебя хватит порядочности, чтобы прийти самому, если тебе есть что мне сказать. Если не надумаешь – просто забудь.



Страйк поднял глаза на Робин:

– Означает ли это?…

Робин объяснила, что купила те же три открытки, которые до этого в музейном магазине приобрел Открыточник, а затем стала бродить по залам, держа открытки на виду у всех служителей, мимо которых проходила; в конце концов на это зрелище вроде бы отреагировала похожая на сову женщина в очках с толстыми линзами, которая юркнула за дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

– Я тогда тебе не сказала, – продолжила Робин, – поскольку опасалась, что это мои домыслы, а кроме всего прочего, ей, по моим представлениям, как нельзя лучше подходило прозвище Открыточница, и я подумала, не иду ли по стопам Тэлбота с этими своими безумными предчувствиями.

– Но ты-то, надеюсь, не спятила? Пойти в музейный магазин – это была превосходная идея, а судя по этому… – он помахал открыткой с автопортретом Рейнольдса, – ты с первой попытки попала в яблочко.

– Я не сумела ее сфотографировать, – сказала Робин, пытаясь не выдать огромного удовольствия от его похвалы, – но она работает в зале номер восемь, и я могу ее описать. Большие очки, ниже меня ростом, короткая стрижка, волосы густые темно-русые, возраст – около сорока.

Страйк взял это описание на заметку.

– Постараюсь туда наведаться перед отъездом в Корнуолл, – сказал он. – Хорошо, переходим к Бамборо.


Но продолжить они не успели: в приемной зазвонил телефон. Обрадованный, что нашел, к чему придраться, Страйк посмотрел на часы, заставил себя встать и сказал:

– Девять часов. Пат в это время должна…

Но в тот самый миг оба услышали, как открывается стеклянная дверь, а затем раздались неспешные шаги Пат и ее привычный скрипучий баритон:

– Детективное агентство Корморана Страйка.

Робин попыталась сдержать улыбку, когда Страйк упал обратно в кресло. В дверь постучали, и Пат просунула голову в кабинет:

– Доброе утро. На проводе Тэлбот, хочет с вами поговорить.

– Переключите его, – сказал Страйк и добавил, заметив воинственный блеск в глазах Пат: – Пожалуйста. И закройте дверь.

Она так и сделала. Через секунду на партнерском столе зазвонил телефон, и Страйк включил громкую связь.

– Алло, Грегори, это Страйк.

– Да, здравствуйте, – встревоженно сказал Грегори.

– Чем могу?…

– Э-э… вы помните, мы разбирали чердак…

– Да-да, помню, – сказал Страйк.

– Так вот, вчера я распаковал одну старую коробку, – продолжал Грегори, которого не отпускало напряжение, – и нашел кое-что, спрятанное под похвальными грамотами и отцовской формой…

– Почему сразу «спрятанное»? – возмутился издалека женский голос.

– Я не знал, что эта штука там, – сказал Грегори. – А теперь моя мать…

– Дай сюда, я сама поговорю, – потребовала женщина из глубины комнаты.

– С вами хочет поговорить моя мама. – Голос Грегори выдавал раздражение.

В трубке послышался старческий голос с вызывающими интонациями:

– Мистер Страйк?

– Да, это я.

– Грегори вам рассказал, как в полиции обошлись с Биллом?

– Да, – сказал Страйк.

– После курса лечения щитовидки он вполне мог бы продолжить работу, но ему не позволили. Он целиком отдавал себя делу, служба была его жизнью. Грег, я слышала, отдал вам записи Билла?

– Да, верно, – ответил Страйк.

– Так вот, после смерти Билла я нашла в сарае в ящике жестянку с обозначением «Крид»… вы, наверное, ознакомились с записями Билла и знаете, что для Крида он использовал специальный значок?

– Да, – ответил Страйк.

– Забрать ее с собой в пансионат у меня не было возможности – нам практически не предоставляют мест хранения, так что я положила ее в одну из коробок, предназначенных для отправки на чердак в доме Грега и Элис. И не вспоминала о ней до вчерашнего дня, когда Грег начал перебирать отцовские вещи. В свое время мне безапелляционно заявили, что полицию не интересуют теории Билла, но Грег говорит, что вас они как раз интересуют, а значит, эту вещь надо передать вам.

Трубку опять взял Грегори. Видимо, стук шагов означал, что он удаляется от своей матери. Дверь закрылась.

– В жестянке лежит бобина старой шестнадцатимиллиметровой пленки, – пояснил он, говоря прямо в трубку. – Что на этой пленке, мама не знает. Проектора у меня нет, но я глянул несколько кадров против света, и… похоже, это порнофильм. Я не рискнул отправить пленку в мусор…

Страйк понимал его опасения, зная, что Тэлботы воспитывают детей.

– Если отдать ее вам… прямо не знаю…

– Лучше помалкивать, откуда она взялась? – подсказал Страйк, глядя в глаза Робин. – Не вижу причин для иного.

Робин заметила, что обещания он не дал, но, похоже, Грегори удовлетворился таким ответом.

– Тогда я вам ее закину, – сказал он. – Буду в Вест-Энде сегодня во второй половине дня. Повезу близнецов посмотреть на Санта-Клауса.

Когда Грегори повесил трубку, Страйк сказал:

– Как видишь, сорок лет спустя Тэлботы все еще убеждены…

В приемной опять зазвонил телефон.