Дурная кровь

Шютка юмора. Я пошутил. Скажи, что так и знала, а то повешюсь. Чорт, ты никак обиделась? Да?

Ответь да или нет е-мое



Слегка раздосадованная и смущенная тем, что так глупо и по-детски притворялась перед родными, будто по примеру Мэтью нашла себе новую любовь, она помедлила в коридоре, чтобы ответить:

Я не обиделась. Просто должна заканчивать. Надо пораньше лечь.



Робин вошла в гостиную, где сидели ее близкие и осоловело смотрели новости. Она сдвинула в сторону пеленку, половину упаковки подгузников и одну из карточек для игры в ребусы, чтобы сесть на диван.

– Прости, Робин, – зевая, сказала Дженни, протянула руку за детскими вещами и придвинула их к себе.

Телефон Робин запищал в очередной раз. Линда смерила ее взглядом. Робин не обратила внимания ни на мать, ни на телефон, потому что разглядывала игровую карточку, на которой Мартин попытался изобразить имя «Икар». Никто не отгадал. Всем виделись только уползающие прочь от солнца раки, однако никто не догадался произнести «раки» задом наперед.

Но что-то в этом рисунке ее зацепило. И опять пискнул ее телефон. Она посмотрела на экран.

Ты в постели?



Чего и тебе желаю, ответила она, но мысли ее все еще были обращены к карточке с ребусом. Солнце, похожее на цветок. Цветок, похожий на солнце.

И опять запищал телефон. Выйдя из себя, Робин взглянула на экран.

Моррис прислал ей фотографию своей эрекции. На какое-то мгновение Робин задержала взгляд на экране, пересиливая гадливость и ужас. Потом она вскочила с места, да так резко, что ее отец, вздрогнув, проснулся в своем кресле, и ринулась прочь из комнаты.

Ей хотелось убежать на кухню, но кухня оказалась слишком близко. Все стены оказались слишком близко. Дрожа от ярости и потрясения, она рывком открыла дверь черного хода и ступила в заледенелый сад, где в ванночке для птиц вода, которую она совсем недавно разморозила кипятком, уже затвердела и в лунном свете приобрела цвет молока. Не дав себе ни секунды на раздумья, она набрала номер Морриса.

– Эй…

– Как ты посмел… как, мать твою, ты посмел прислать мне такое?!

– Черт, – хрипло выдавил он. – Я не… я подумал… «жаль, что тебя рядом нет», а то бы…

– Кому было сказано: я иду спать! – заорала Робин. – Засунь себе свой поганый хер в задницу!

В соседних домах из-за кухонных занавесок выглядывали соседи. На Рождество Эллакотты устроили для всех отличное развлечение: сначала младенческие вопли, теперь громогласная отповедь насчет мужских причиндалов.

– Ой, бляха… – выдохнул Моррис. – Черт… нет… послушай, я не хотел…

– Ты что, мать твою, себе позволяешь? – кричала Робин. – Совсем мозгами трахнулся?

– Нет… сука… черт… извини… я подумал… какой, сука, стыд… Робин, не надо… о господи Исусе…

– Я не желаю видеть твой член!

Ответом ей стали судорожные рыдания, потом он, видимо, положил телефон на какую-то твердую поверхность. А сам поодаль от микрофона издавал страдальческие стоны, перемежающиеся всхлипами. Можно было подумать, там сыплются какие-то тяжелые предметы. Потом послышался частый стук: он опять взялся за мобильник.

– Робин, мне дико стыдно… что я сделал, что же натворил… Придурок… Впору нахер удавиться. Только не говори Страйку… не надо… Умоляю, Робин… не говори Страйку, Робин… если я потеряю эту работу… не говори ему, Робин… если я ее лишусь, я лишусь всего… лишусь моих дочек, Робин.

Он вел себя примерно как Мэтью в тот день, когда она узнала, что он ей изменяет. Бывший муж буквально стоял у нее перед глазами на ледяной корке газона; закрыв лицо руками и задыхаясь, он молил ее о прощении, а потом в панике поднял на нее глаза: «Ты сказала Тому? Он знает?»

Что же в ее характере заставляет мужчин требовать, чтобы она хранила их грязные тайны?

– Я не скажу Страйку, – выговорила она, дрожа больше от ярости, чем от мороза, – потому что у него родственница при смерти, а еще потому, что сейчас нам не найти тебе замену. Но заруби себе на носу: не смей присылать мне больше ничего, кроме оперативной информации.

– О господи, Робин… спасибо тебе… спасибо… ты настоящий человек.

Он перестал всхлипывать. Его слюнтяйство оскорбило ее чуть ли не больше, чем та фотография.

– Разговор окончен.

Почти не ощущая холода, она стояла в темноте, опустив телефон. Когда у ближайших соседей на кухне погасили свет, в родительском доме распахнулась дверь черного хода. По ледяной коросте вразвалочку ступал Раунтри, довольный тем, что нашел ее во дворе.

– Все нормально, деточка? – спросил вышедший следом Майкл Эллакотт у своей дочери.

– Да, все отлично, – сказала Робин и, наклонившись, погладила пса. – Все отлично.






Часть четвертая




Неумолимый враг… и он зовется Время…





Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. Микушевича





31




Призванье ваше, рыцарь, – побеждать,

И потому вы ненавистны магу,

Но благодарна вам всегда я за отвагу.





Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. Микушевича



Общее недомогание, усугубленное расстройством желудка, привело к тому, что Страйк провел сочельник в постели, довольствуясь заказанной на дом пиццей, но и та не лезла в горло. Да и шоколад – такое случилось с детективом впервые в жизни – вызывал одно только отвращение: шоколадные трюфели, которые отправились в его желудок вслед за лежалой курицей, первыми вылетели во время продолжительной рвоты. Вечер скрашивал просмотр концертного DVD Тома Уэйтса под названием «Никаких гостей после полуночи» – рождественского подарка от Робин, распаковать который Страйк удосужился только под Новый год. В ответ на его благодарственное сообщение от нее пришло лишь скупое «не за что».

К тому моменту, когда Страйк достаточно оправился для поездки в Корнуолл с запоздалыми рождественскими подарками, он заметно потерял в весе, что сразу бросилось в глаза встревоженной Джоан, как только он переступил порог ее дома в Сент-Мозе, на ходу извиняясь за свое отсутствие на рождественском семейном сборе.

Отложи он поездку к Джоан и Теду еще на один день, визит мог бы сорваться из-за погодных катаклизмов, обрушившихся на южные области Британии одновременно с его приездом.

На всем корнуолльском побережье бушевал шторм, движение поездов было приостановлено, волны унесли с пляжей тонны песка, а затопленные дороги прибрежных городов превратились в замерзшие каналы. На какое-то время стихия отрезала полуостров Корнуолл от остальной Англии; и хотя ситуация в Сент-Мозе оказалась не столь бедственной, как в прибрежных городках Мегависси и Фауи, входные двери многих строений, выходящих фасадами на набережную, были забаррикадированы мешками с песком.

О серо-зеленый волнолом гавани разбивались штормовые валы. Туристы, как и здешние нерпы, будто растворились, а закутанные в клеенчатые накидки местные жители, сталкиваясь друг с другом в дверях магазинчиков, ограничивались приветственными кивками. В мгновение ока улетучилась вся цветастая прелесть курортного Сент-Моза, который, подобно актеру, смывшему театральный грим, обнажил свой природный вид: каменный лик и несгибаемый остов.

Истерзанный ветрами, исхлестанный ливнями дом Теда и Джоан стоял, по счастью, на холме. Оказавшись там в заточении, Страйк вспомнил слова Люси о том, что в кризисной ситуации он действует куда лучше, чем при выполнении рутинных обязанностей; этот упрек, как теперь стало ясно, был недалек от истины. В условиях резкой смены обстоятельств он чувствовал себя как рыба в воде: сохранял хладнокровие, быстро соображал и стремительно принимал решения, но, как оказалось, медленное угасание Джоан требовало от него проявления других качеств, мобилизовать которые было не так-то просто.

Страйк маялся в отсутствие глобальной цели, способной вывести его из меланхолии, скучал по тому ощущению, которое в годы армейской службы всегда поддерживало его на плаву, требуя во имя долга отбросить переживания и боль. Но на кухне у Джоан, среди пестрых кастрюль и старых прихваток, не работала ни одна из проверенных стратегий преодоления себя. Да и добрые соседушки, желавшие видеть его скорбную физиономию, окрестили бы Страйка бесчувственным чурбаном за черный юмор и стоическое самообладание. В условиях, когда напрашивался отвлекающий маневр, он был вынужден вести пустые разговоры с оглядкой на благовоспитанность и внимание к ближним.

Джоан исподволь радовалась: проведенные наедине с племянником часы и дни с лихвой окупали его отсутствие за рождественским столом. Покорившись обстоятельствам, Страйк дал ей желаемое: неторопливые беседы с глазу на глаз. Из-за общего упадка сил курс химиотерапии пришлось прервать; поверх редких истончившихся волос Джоан повязывала косынку, а когда неловко тыкала вилкой в еду на своей тарелке, неминуемо вызывала усиленное беспокойство мужа и племянника, которые находились в постоянной готовности подставить ей плечо, чтобы помочь перейти в другую комнату. Теперь каждый из них без труда мог поднять ее на руки.

А через несколько дней Страйк заметил в своей тетушке и другую перемену, ставшую для него полной неожиданностью. Подобно тому как ее родной городок, истерзанный штормами, обнажил свой истинный облик, так и Джоан стала проявлять себя с иной стороны: вместо того чтобы любым своим вопросом только подтверждать собственное мнение или завуалированно просить об успокоительной лжи, она принялась задавать вопросы в лоб.

– Отчего ты не женишься, Корморан?

В субботний полдень они вдвоем сидели в гостиной: Джоан с комфортом расположилась в самом уютном кресле, а Страйк – на диване.

Плотная дождевая пелена за окном вынудила их зажечь стоявший возле нее торшер, при свете которого ее кожа стала полупрозрачной, как папиросная бумага.

Страйк, поднаторевший в искусстве отделываться стандартными фразами, сейчас совершенно растерялся. Ответ начистоту, подобный тому, который получил от него Дейв Полворт, в данном случае казался немыслимым. Скажи Страйк, что женитьба ему противопоказана, тетушка того и гляди занялась бы самобичеванием: мол, что-то она, видно, упустила, раз не сумела донести до племянника, что залог личного счастья – это любовь.

– Трудно сказать, – ответил он, но на языке уже вертелась очередная заготовка. – Наверное, еще не встретил подходящую женщину.

– Если ты ждешь совершенства, – продолжала обновленная Джоан, – то знай: это иллюзия.

– Уж не печалишься ли ты, что я не женился на Шарлотте? – спросил Страйк, хотя прекрасно знал, что и Джоан, и Люси на дух не переносят Шарлотту, считая ее чуть ли не исчадьем ада.

– Разумеется, нет! – фыркнула Джоан с искрой прежней враждебности, и оба они заулыбались.

В дверь просунулась голова Теда.

– Керенца уже здесь, дорогая, – доложил он. – Только что припарковалась.