Дурная кровь

– Он с тяжелым гриппом лежал, – напомнила Робин. – Опасался других заразить.

Она вымыла кружку, надела пальто и, попрощавшись с Пат, пошла вниз по лестнице, но не сразу отметила, что все еще прокручивает в голове этот короткий разговор. Робин уже не раз отмечала необъяснимую, на ее взгляд, враждебность Пат по отношению к Страйку. Если судить по ее тону, Пат воображала, что он застрахован от одиночества и слабостей; Робин никак не могла взять в толк, откуда это пошло, ведь Страйк никогда не делал секрета ни из того, где живет, ни из того, что спит там в одиночку.

Перед входом в вестибюль станции «Тотнэм-Корт-роуд» у Робин зазвонил мобильный. На экране высветился незнакомый номер – в последний раз такое было перед разговором с Томом Тэрви, поэтому она слегка встревожилась и решила задержаться, чтобы ответить неведомо кому.

– Это Робин Эллакотт? – В голосе распознавался манчестерский выговор.

– Да, – отозвалась Робин.

– Здрасьте. – Ее собеседница немного волновалась. – Вы хотели поговорить с Дейвом Андервудом. Я – дочь его.

– Ой да, – сказала Робин. – Спасибо, что перезвонили.

Когда пропала Марго Бамборо, Дейв Андервуд работал в магазине экопродуктов водителем фургона. Робин нашла его адрес в интернете и написала письмо, но не ожидала, что уже через три дня с ней выйдут на связь. Как правило, ее сообщения с упоминанием Марго Бамборо оставались без ответа.

– Ваше письмо как обухом по голове нас ударило, – продолжала женщина. – Дело в том, что папа с вами напрямую переговорить не сможет. Ему три недели назад трахеотомию сделали.

– Ох, какая беда. – Робин зажала пальцем свободное от телефона ухо, чтобы отгородиться от уличного шума.

– И не говорите, – сказала женщина. – Но сейчас он здесь, рядом со мной, и просит вам передать… слушайте… а ему ничего за это не будет?

– Конечно нет, – заверила Робин. – В письме я указала, что мы лишь хотим исключить это транспортное средство из нашего расследования.

– Тогда ладно, – сказала дочь Дейва. – В общем, да, это был он. Уму непостижимо, как это вы додумались, ведь все свидетели божились, что видели на кузове цветок, правильно я понимаю? В ту пору отец был этому только рад – вышел сухим из воды, но все последующие годы сильно терзался. В тот день он просто перепутал адрес доставки, вот и гнал через Кларкенуэлл-Грин с превышением скорости, лишь бы только не опоздать. Хозяину ничего не сказал – в то утро отцу и так досталось по первое число за вечные нарушения графика доставки. Тем более что в газетах стали писать: мол, за рулем того фургона сидел не кто иной, как Деннис Крид, и отцу просто… ну сами понимаете. Кому охота себя подставлять? И чем дольше отец помалкивал, тем больше себя убеждал, что время против него работает – надо было сразу явиться…

– Понимаю, – сказала Робин. – Да, могу представить, каково ему пришлось. Но в любом случае эта информация нам очень пригодится. Значит, после того, как он доставил заказ…

– Да-да, он вернулся в магазин, но там ему опять устроили разнос: открыли фургон – и увидели, что он перепутал заказы. Пришлось ему снова разъезжать по адресам.

Стало быть, Марго Бамборо в грузовом фургоне не было.

– Я очень благодарна за ваш звонок, – сказала Робин, – и передайте, пожалуйста, вашему отцу искреннюю признательность нашего агентства за честный рассказ. Для нас это будет серьезным подспорьем.

– Не стоит благодарности, – ответила женщина и быстро, прежде чем Робин успела повесить трубку, добавила: – Простите, а не вы ли будете та самая девушка, которую порезал Шеклуэллский Потрошитель?

Первой мыслью Робин было как-нибудь откреститься, но она вовремя вспомнила, что под письмом Дейву Андервуду стоит ее настоящее имя.

– Да.

Этот ответ прозвучал куда холоднее, чем слова благодарности за информацию о фургоне. Робин покоробило это описание: «девушка, которую порезал Шеклуэллский Потрошитель».

– Умереть не встать, – поразилась женщина, – я сразу папе сказала, что это вы. Ну, по крайней мере, Крид до вас не доберется, правда же?

Это было сказано почти задорно. Робин ничего не оставалось, кроме как согласиться, еще раз поблагодарить женщину за помощь и, повесив трубку, спуститься по лестнице в метро.

По крайней мере, Крид до вас не доберется, правда же?

На протяжении всего спуска в подземку Робин преследовал этот беззаботно-игривый тон, которым завершился телефонный разговор. Такое легкомысленное отношение свойственно только тем, кто никогда не испытывал слепого ужаса, не сталкивался с грубой силой и стальным клинком, не слышал у себя над ухом кабаньего хрипа, не видел бегающего взгляда в прорезях шапки-балаклавы, не чувствовал, как рассекается их живая плоть, – почти без боли, ибо смерть подкралась так близко, что ноздри уже втягивали ее дыхание.

На эскалаторе Робин резко обернулась через плечо – стоявший позади нее рассеянный тип то и дело тыкал ей в ягодицы своим портфелем. Порой случайные мужские прикосновения повергали ее в бешенство. Сойдя с эскалатора, она быстрым шагом пошла вперед, чтобы не оказаться зажатой в толпе рядом с тем субъектом. По крайней мере, Крид до вас не доберется, правда же? Как будто «добраться» – это все равно что запятнать при игре в салочки.

А может, для той невидимой собеседницы считанный с газетной полосы образ Робин представлялся далеким от человеческого? Заняв место между двумя женщинами, Робин вернулась мыслями к Пат, которая удивилась, что Страйку некуда деваться от болезни и негде найти человека, готового в такие минуты быть рядом. Не в том ли причина ее враждебности? В убеждении, что известность гарантирует неуязвимость?

Через сорок минут Робин, нагруженная пакетом продуктов, поднялась к себе в квартиру, мечтая пораньше лечь спать; ее с неподдельной радостью встретил Вольфганг (больше в доме никого не было), который напомнил заливистым лаем, что у него вот-вот лопнет мочевой пузырь. Робин со вздохом взяла поводок и вывела пса на улицу, чтобы обойти вокруг квартала. Вернувшись совсем без сил, она не стала утруждать себя долгой стряпней, а приготовила на скорую руку яичницу и съела ее с тостами за просмотром теленовостей.

Пока наполнялась ванна, снова зазвонил телефон. Робин стало не по себе, когда она увидела, что это ее брат Джонатан, без пяти минут выпускник Манчестерского университета. Она догадывалась, о чем будет разговор.

– Привет, Джон, – сказала она.

– Здоро`во, Робс. Ты не ответила на мое сообщение.

Как будто она сама этого не знала. Он написал ей утром, когда она вела слежку за подругой мистера Повторного, которая мирно пила кофе за чтением детектива Стига Ларссона. Джон хотел узнать, можно ли ему со своей девушкой переночевать у Робин с четырнадцатого на пятнадцатое февраля.

– Да, извини, – оправдывалась Робин, – вылетело из головы, дел было невпроворот. Но вообще, Джон, пока не могу сказать ничего конкретного. Зависит от того, какие у Макса планы на…

– Какое ему дело, если мы перекантуемся у тебя в комнате? Кортни никогда не бывала в Лондоне. В субботу мы идем на стендап. В театр «Блумсбери».

– Кортни – это твоя девушка? – заулыбалась Робин. В родительском доме Джонатан никогда не афишировал подробности своей личной жизни.

– Моя девушка? – передразнил сестру Джонатан, но Робин показалось, что ее вопрос польстил брату и тот лишь подтвердил ее догадку.

– Я поговорю с Максом, хорошо? А завтра тебе перезвоню, – сказала Робин.

Отделавшись от Джонатана, она выключила воду и пошла к себе в комнату за пижамой, халатом и каким-нибудь чтивом. Поверх аккуратно расставленных на полке романов лежал «Демон Райского парка». Поколебавшись, Робин все же выбрала эту книжицу, вернулась в ванную и попыталась представить, как они с братом и какой-то непонятной девушкой устроятся на ночлег в одной комнате. Что на нее нашло: чопорность, ханжество или преждевременная старческая стыдливость? У Робин не было тяги к шумным тусовкам в чужих квартирах, поскольку студенческая жизнь завершилась для нее раньше времени, а изнасилование в студенческом общежитии напрочь отбило охоту ночевать в условиях, неподвластных ее полному контролю.


При погружении в горячую ванну с пузырьками пены у Робин вырвался глубокий вздох блаженства. Рабочая неделя длилась бесконечно: Робин часами просиживала в машине, а после таскалась под дождем то за Элинор Дин, то за Жуком. Закрыв глаза, она настолько расслабилась, что даже приторный, дешевый запах жасмина казался ей упоительным, но в голову сами собой лезли мысли о дочери Дейва Андервуда.

По крайней мере, Крид до вас не доберется, правда же? Даже если отбросить оскорбительно шутливый тон, в этой фразе была некая странность: женщина, много лет знавшая, что за рулем «солнечного» фургона сидел не Крид, все же не сомневалась в его причастности к похищению Марго.

Ведь Крид, как известно, не всегда пользовался фургоном. Двух женщин он убил еще до того, как устроился в химчистку, и даже когда в его распоряжении появился автомобиль, ему подчас удавалось заманивать жертв прямо к себе в подвал.

Робин открыла глаза, потянулась за «Демоном Райского парка», нашла то место, где остановилась в прошлый раз, и погрузилась в чтение, стараясь держать книгу выше пенистой воды.

Поздним вечером в сентябре 1972 года квартирная хозяйка Денниса Крида впервые заметила, что он привел в подвал женщину. На суде она утверждала, что около полуночи услышала «скрип» калитки, выглянула в окно спальни и увидела, как по ступенькам, ведущим в подвал, спускается Крид с какой-то женщиной: та «вроде была под хмельком, но шла сама».

В ответ на ее вопросы о ночной гостье Крид рассказал малоубедительную историю про одну из постоянных клиенток химчистки. По его словам, с этой женщиной, уже подвыпившей, он столкнулся на улице и она сама напросилась к нему домой, чтобы вызвать такси.

Но в действительности женщина, которую Деннис на глазах у Вайолет завел в подвал, оказалась безработной по имени Гейл Райтмен; в тот вечер она поссорилась со своим женихом. Выпив несколько крепких коктейлей в баре «Кузнечик», расположенном в Шордиче, она покинула заведение в половине одиннадцатого вечера. Прохожие видели, как неподалеку от бара женщина, по описанию похожая на Райтмен, садилась в белый фургон. За исключением Вайолет Купер, которой в потемках удалось разглядеть, что в тот вечер вместе с Кридом в дом зашла брюнетка в светлом плаще, никто больше не видел Гейл Райтмен после ее ухода из «Кузнечика».

К этому времени Крид, с одной стороны, уже выработал сценарий, способный разжалобить таких дам зрелого возраста, как его квартирная хозяйка, а с другой – научился входить в роль весельчака неочевидной сексуальной ориентации, чтобы втираться в доверие к нетрезвым и одиноким. Впоследствии Крид признался, что познакомился с Райтмен в «Кузнечике» и подсыпал ей в стакан нембутал, а после затаился у выхода, дождался ее появления и предложил подбросить до дому, чему она была только рада, поскольку еле держалась на ногах.

Вайолет Купер приняла на веру его рассказ про клиентку химчистки, пожелавшую вызвать такси, «потому как не видела причин в этом сомневаться».

На самом же деле все это время Гейл Райтмен, с кляпом во рту, прикованная к батарее парового отопления, томилась в спальне Крида, что в том же подвале, пока не была задушена им в январе 1973 года. Из всех своих жертв никого больше Крид не держал у себя так долго, что лишний раз доказывает, насколько возросла его самоуверенность, если он считал свой подвал надежным укрытием, где можно насиловать и пытать, не опасаясь разоблачения.

Однако незадолго до Рождества хозяйка спустилась к нему под каким-то незначительным предлогом; потом, уже давая показания в суде, она заявила, что Крид определенно хотел ее поскорее выпроводить «как незваную гостью. В подвале висел тошнотворный запах; впрочем, у соседей нередко бывали проблемы с канализацией. Он сказал, что поболтать сегодня не получится, так как ему должны позвонить».

Купер продолжала: «Совершенно точно, это случилось под Рождество – я еще спросила, почему он никому не отправил поздравительных открыток. Ватагой друзей он похвастаться не мог, но не исключено, что кому-нибудь было бы приятно получить от него весточку; невольно подумалось: как же все это грустно. Из репродуктора как раз звучала песня „Long-Haired Lover from Liverpool“[12], но слишком уж громко, хотя это тоже не вызвало подозрений: Деннис любил музыку».

Своим неожиданным визитом в подвал Купер почти наверняка подписала Райтмен смертный приговор. Позднее Крид признался психиатру, что намеревался оставить себе Райтмен на неопределенный срок «вместо домашней зверюшки», чтобы впоследствии не заниматься рискованными похищениями, но передумал и решил «избавить ее от страданий».

Крид убил Райтмен в ночь на 9 января 1973 года; дата была выбрана не случайно – именно тогда Вай Купер на три дня уехала навестить захворавшую родственницу. Сначала, перетащив тело в ванну, Крид обезглавил Райтмен и отпилил ей руки, а ночью погрузил завернутое в брезент тело в фургон и вывез в Эппинг-Форест, где закопал в неглубокой яме. Вернувшись домой, он произвел с останками Райтмен тот же набор действий, что и с Верой Кенни, и с Норин Стэррок: сварил голову и руки, отделил мягкие ткани, а кости раздробил в труху и переложил в стоявшую у него под кроватью инкрустированную шкатулку черного дерева.

С возвращением на Ливерпуль-роуд Вайолет Купер отметила, что в подвале больше нет «зловония», а значит, соседи привели канализацию в порядок.

Хозяйка и жилец возобновили свои вечерние посиделки с выпивкой и песнями. Вероятно, Крид проверял на Вай действие различных препаратов. Позже она вспоминала, как после ночных пирушек с Деннисом проваливалась в глубокий сон и наутро чувствовала себя совершенно разбитой.

Место захоронения останков Райтмен оставалось непотревоженным без малого четыре месяца, пока гулявший с терьером горожанин не увидел в зубах у своего питомца выкопанную бедренную кость. Разложение трупа, отсутствие головы, рук и какой-либо одежды усложняли типирование тканей и препятствовали идентификации личности погибшей. Причислить убийство Райтмен к списку обвинений против Крида оказалось возможным только после его ареста, когда под половицами одной из комнат были найдены принадлежавшие жертве и опознанные родственниками предметы: нижнее белье, колготки и кольцо с опалом.

Младшая сестра Райтмен до последнего не теряла надежды, что Гейл еще жива. «Я не могла в это поверить, пока своими глазами не увидела ее кольцо. До этого момента я искренне считала, что произошла какая-то ошибка. Без конца твердила маме с папой, что она обязательно вернется. У меня в голове не укладывалось, что в мире существует такое зло и что моя сестра оказалась на его пути.

Это не человек. Во время судебного процесса он в открытую глумился над родственниками погибших. Каждое утро скалился, делал всем нам ручкой. Когда на слушаниях упоминались семьи жертв, он буравил взглядом находившихся в зале чьих-то родителей, братьев и прочих. Даже после вынесения приговора он продолжал подливать масла в огонь, по чуть-чуть вскрывал какие-то подробности, а мы, узнав, что именно говорила ему Гейл и как молила о пощаде, потом годами жили под этим гнетом. Будь моя воля, я бы разорвала такого голыми руками, но измываться, как он измывался над Гейл, – никогда. Ему незнакомы человеческие чувства, вы согласны? От этого…»



Из коридора донесся громкий хлопок; Робин так вздрогнула, что вода выплеснулась через бортик ванны.

– Это я! – крикнул Макс нехарактерно бодрым голосом и сразу поздоровался с Вольфгангом. – Ну здравствуй. Да, мой хороший, здравствуй, здравствуй…

– Привет! – откликнулась Робин. – Мы уже погуляли!

– Спасибо, – сказал Макс, – заходи ко мне, кое-что отпразднуем!

Робин услышала, как Макс поднимается по лестнице. Вытащив заглушку слива, она осталась сидеть в ванне; вода убывала, а пузырьки, потрескивая, цеплялись за кожу, пока Робин дочитывала главу.

«…начинаешь молиться о существовании преисподней».

В 1976 году Крид сказал тюремному психиатру Ричарду Мерридану, что после обнаружения останков Райтмен хотел «залечь на дно». Он признался Мерридану, что испытывал двойственное чувство: желание множить свою славу и страх разоблачения. «Мне нравилось, когда о Мяснике писали в газетах. Потому я закопал ее в Эппинг-Форесте, где и других, чтобы понятнее было: почерк один. Но при неизменности схемы риск возрастает, это я понимал. В итоге, раз Вай засекла, как я спускался к себе с этой, а потом еще приперлась ко мне, пока эта сидела на цепи, я и решил временно переключиться на шлюх, залечь, так сказать, на дно».

Однако уже через пару месяцев именно из-за решения «переключиться на шлюх» Крид чуть не попался.



На этом глава заканчивалась. Робин вылезла из ванны, вытерла пол от выплеснутой воды, надела пижаму, сверху халат и поднялась в гостиную, где радостный Макс смотрел телевизор. Вольфгангу, казалось, передался хозяйский душевный подъем: пес встретил ее восторженно, как после долгой разлуки, а потом принялся слизывать с ее лодыжек масло для ванны, но тут она предельно вежливо попросила его воздержаться от этого занятия.

– Меня утвердили, – объявил Макс, выключив звук телевизора; на кофейном столике красовалась бутылка шампанского с двумя фужерами. – На одну из главных ролей в новом сериале на Би-би-си-один. За это надо выпить.

– Макс, это просто фантастика! – Робин была несказанно рада его удаче.

– Ага. – Он и сам сиял. – Слушай, как ты думаешь, твой Страйк согласится заглянуть к нам на ужин? У меня роль ветерана войны. Хорошо бы переговорить с тем, кто и вправду служил.

– Еще как согласится, – сказала Робин, надеясь, что попала в точку, хотя эти двое даже не были знакомы. Она приняла из рук Макса бокал шампанского и, усевшись, подняла тост. – Ну поздравляю же!

– Спасибо. – (Они звякнули бокалами.) – Если Страйк придет, я сам приготовлю домашнюю еду. Будет вкусно, отвечаю. Мне нужно расширять круг общения. А то превращусь в одного из таких «затворников», о которых потом в новостях рассказывают.

– А я сыграю роль туповатой квартирной соседки, – вставила Робин, все еще думая о Вай Купер, – которая считает тебя душкой и никогда не спрашивает, почему ты частенько стучишь молотком по половицам.

Макс расхохотался: