Дурная кровь

– При этом на тебя напустятся даже больше, чем на меня, всегда же так. Ох уж, мол, эти женщины, которые ничего не замечали… а кстати, некоторые из них… как там звали того американского психопата, который требовал от жены, чтобы звонила ему по селектору, если хочет зайти в гараж?

– Джерри Брудос. – Робин читала о нем в «Демоне Райского парка»; перед одним из похищений Брудос, как и Крид, переоделся женщиной.

– Пора возвращаться к светской жизни, будь она неладна. – Под воздействием алкоголя и хороших новостей Макс разоткровенничался. – С уходом Мэтью меня такой депресняк накрыл. Все время хотелось продать квартиру и уехать куда глаза глядят.

Робин подумала, и не зря, что не сумела скрыть панический ужас, поскольку Макс сказал:

– Да не волнуйся ты, никуда я не денусь. Но пока длилась эта канитель, я чуть не сдох. Жилище-то купил только из-за него. «Вкладывайся в недвижимость, это беспроигрышный вариант», – говорил Мэтью.

Казалось, он собирался что-то добавить, но передумал.

– Макс, хотела тебя кое о чем спросить, – сказала Робин, – но я нисколько не обижусь, если ты откажешь. Мой младший брат с подружкой на выходные собираются в Лондон, им нужно где-то переночевать с четырнадцатого на пятнадцатого февраля. Но если тебе это…

– Не говори глупостей, – перебил ее Макс. – Пускай спят прямо здесь. – Он похлопал по дивану. – Эта лежанка раскладывается.

– Надо же. – Робин впервые об этом слышала. – Ну и отлично. Спасибо тебе, Макс.

После горячей ванны и шампанского Робин клонило в сон, но они с Максом все же обсудили новый сериал, а затем Робин извинилась и сказала, что валится с ног.

Устроившись под одеялом, Робин не стала начинать новую главу про Крида. Чтобы поскорее заснуть, лучше отгораживаться от некоторых мыслей. Она погасила свет, но ее мозг продолжал работать, и рука сама потянулась за айподом.

Робин взяла за правило никогда не слушать музыку в наушниках, за исключением тех случаев, когда Макс был дома. После определенных событий начинаешь сомневаться, не подведет ли тебя реакция, а потому всегда стараешься получить предупреждение заранее. Поэтому сейчас, когда входная дверь была надежно заперта на два оборота (Робин по привычке перепроверила), а квартирный хозяин и его пес находились буквально в двух шагах, она вставила в уши наушники и включила плеер в режиме случайного проигрывания треков с четырех недавно купленных – вместо очередного банального флакончика парфюма – альбомов Джони Митчелл.

За прослушиванием Митчелл – в последнее время Робин к этому пристрастилась – она порой воображала улыбающееся сквозь музыку лицо Марго Бамборо. Теперь уже навсегда двадцатидевятилетняя, эта женщина отчаянно противостояла натиску самой жизни, которая оказалась куда сложнее, чем представлялось в начале пути, когда Марго задумала выбиться из нищеты за счет своих мозгов и трудолюбия.

Зазвучала незнакомая Робин песня, в которой рассказывалось о разрыве романтических отношений. С незатейливым, более прямолинейным, чем в других песнях Митчелл, посылом, с ограниченным набором метафор и образов. «Last chance lost / The hero cannot make the change / Last chance lost / The shrew will not be tamed»[13].

Робин вспомнила Мэтью, который так и не сумел понять, что у жены могут быть более серьезные устремления, чем безостановочное накопительство, так и не сумел расстаться с любовницей, которая, если честно, куда больше соответствовала его идеалам и амбициям, чем Робин. Разве желание утвердиться в профессии, к выбору которой все, кроме нее самой, относились скептически, – это и есть строптивость?

В темноте, под звуки голоса Митчелл, на поздних альбомах особенно глубокого, с узнаваемой хрипотцой, Робин вдруг осознала, что маячивший в последнее время на периферии ее сознания замысел пробился на передний план. Замысел, не отступавший с тех самых пор, как Робин прочла ответ из Минюста, уведомлявший Страйка об отказе в свидании с серийным убийцей.

С решением министерства Страйк смирился, как, впрочем, и Робин, не желавшая усугублять страдания родственников погибших женщин. Однако же изверг, обрекающий Анну на вечную боль неопределенности, по-прежнему пребывал как минимум в добром здравии. И уж если такая, как Айрин Хиксон, лопалась от желания побеседовать со Страйком, не проявит ли Крид по меньшей мере сходную заинтересованность после десятилетий молчания?

«Шансов нет. / Что может изменить герой?»

Робин резким рывком села, вытащила наушники, снова зажгла лампу и потянулась за ручкой и блокнотом, которые с недавних пор всегда держала на прикроватном столике.

Она же не обязана докладывать Страйку о своих замыслах. Важно только убедиться, что предпринятые ею шаги не поставят под удар агентство. Но если отказаться от этой попытки, то вечно будешь мучиться вопросом: а был ли вообще шанс добраться до Крида?





34




…Ни знахарство, ни пиявки, ни бальзам…

Сих адских ран вовек не исцелят.





Эдмунд Спенсер. Королева фей



Железнодорожное сообщение между Корнуоллом и Лондоном наконец-то возобновилось. Страйк засобирался домой, но пообещал своим, что скоро приедет опять. Джоан молча прильнула к нему на прощание. Как ни странно, он предпочел бы одно из тех бурных, заряженных шантажом прощаний, которые прежде вызывали у него только отторжение.

По пути в Лондон Страйк узрел отклик своему настроению в черно-белом зимнем пейзаже, слякоти и дрожащих деревьях, на которые смотрел сквозь потеки грязи на вагонном окне. Медленное угасание Джоан не было похоже на известные Страйку смерти, почти все – насильственные. В бытность свою армейским следователем он, в силу необходимости, приучил себя без истерик воспринимать мгновенное, грубое устранение человеческого существа и смиряться с внезапным возникновением вакуума там, где только что мерцала душа. Медленная капитуляция Джоан перед врагом, разрушающим изнутри ее собственное тело, оказалась для него внове. Какая-то малая часть сознания Страйка, которой он стыдился, хотела, чтобы все уже закончилось и пришла реальная скорбь; в поезде, уносящем его на восток, он рвался к временному убежищу своей пустой квартиры, где мог тосковать без оглядки на других, без необходимости выставлять напоказ соседям свою печаль или создавать для тети витрину фальшивой бодрости.

Он отклонил два приглашения на субботний ужин: одно от Люси, второе от Ника с Илсой, предпочтя заняться бухгалтерией агентства и проверить отчеты Барклая, Хатчинса и Морриса по текущим делам. В порядке подготовки к завтрашней встрече с Робин для обмена последней информацией он в воскресенье повторно переговорил с доктором Гуптой и с парой родственников ныне покойных свидетелей по делу Бамборо.

Но в воскресенье вечером, стоя над кипящими на единственной конфорке спагетти, он получил вторую эсэмэску от своей незнакомой единокровной сестры Пруденс.

Привет, Корморан, не уверена, что ты получил мое первое сообщение. Надеюсь, второе не потеряется. Просто хотела сказать, что я (вероятно) понимаю, почему ты не хочешь с нами сфотографироваться для группового портрета и присутствовать на папином чествовании. Но дело не просто в выпуске нового альбома. Охотно поговорила бы с тобой об этом лично, но наша семья хранит тайну. Надеюсь, ты меня не осудишь, если добавлю, что, как и ты, я появилась на свет в результате одной из мимолетных отцовских связей (!) и долго глушила в себе обиду и злость. Может, выпьем с тобой по чашке кофе и обсудим это более подробно? Я сейчас в Патни. Пожалуйста, не пропадай. Было бы здорово встретиться. Всего самого доброго, П.



Под рокот бурлящих спагетти Страйк прикурил сигарету. У него в голове, позади глазных яблок, нарастало какое-то давление. Он знал, что слишком много курит: у него саднило язык и после рождественского гриппа усиливался кашель. Во время их последней встречи с Барклаем тот превозносил достоинства вейпов. Очевидно, пришло время попробовать эту отраву или по крайней мере уменьшить количество сигарет.


Он перечитал SMS от Пруденс. Что за тайные причины могли быть для торжества, кроме нового отцовского альбома? Неужели Рокби в конце концов получил рыцарское звание или же нагнетает шумиху по поводу пятидесятилетия Deadbeats с целью напомнить тем, кто раздает знаки отличия, что такового до сих пор не получил? Страйк попытался вообразить, как отреагирует Люси, услышав, что он собирается на встречу с целым сонмом новообретенных единокровных братьев и сестер как раз в то время, когда ее собственная немногочисленная родня вот-вот уменьшится на одного. Он силился представить себе Пруденс, о которой совсем ничего не знал, за исключением того, что ее мать была известной актрисой.

Выключив конфорку, он оставил спагетти плавать в воде и с сигаретой в зубах стал набирать ответ.

Спасибо за 2 смс. Я не против нашей встречи, но сейчас неподходящее время. Молодец, что поступаешь, как считаешь правильным, но у меня плохо получается изображать чувства или поддерживать вежливые измышления в угоду публичности. Я не общаюсь с…



Страйк остановился на целую минуту. Он никогда не называл Джонни Рокби «папой» и не хотел именовать его «нашим отцом» – это вроде как установило бы их с Пруденс единение, чреватое для него только неловкостью, поскольку она была совершенно посторонним человеком.

И тем не менее каким-то уголком сознания он ощущал, что она – своя. Нечто притягивало его к ней. Что это было? Простое любопытство? Отзвук мучившей его в детстве тоски по неведомому отцу? Или что-то более примитивное: зов крови, животное чувство родства, от которого невозможно полностью отрешиться, как ни старайся разорвать эти узы?

…Рокби и не хочу изображать интерес к нему и его альбому. Зла я не держу и, как уже говорил, буду рад встрече, когда в моей жизни поубавится…



Страйк опять прервался. Пока он стоял над кастрюлей в клубах пара, мысли его блуждали вокруг умирающей Джоан, вокруг незакрытых дел в работе агентства и почему-то вокруг Робин.

…сложностей. С наилучшими пожеланиями, Корморан.



В тот вечер, умяв спагетти с банкой покупного соуса, Страйк заснул под перестук дождевых струй по шиферной крыше и увидел сон: как будто у них с Рокби разгорелся кулачный бой на палубе какой-то шхуны, но бортовая и килевая качка сбросила обоих в море.

Дождь не прекратился даже наутро, когда Страйк без десяти одиннадцать вышел из станции метро «Эрлз-Корт», где его должна была подхватить Робин, чтобы вместе ехать во дворец Хэмптон-Корт на встречу с Синтией Фиппс. Стоя под кирпичным козырьком у выхода со станции, Страйк с очередной сигаретой в зубах принялся читать с телефона новые мейлы: последние данные по мистеру Повторному от Барклая и по Жуку – от Морриса. Он почти закончил, когда раздался телефонный звонок. Это был Ал, и вместо того, чтобы направить звонок в голосовую почту, Страйк решил прекратить эту канитель раз и навсегда.

– Привет, брат, – сказал Ал. – Как дела?

– Бывало лучше, – ответил Страйк.

Он намеренно не ответил таким же вежливым вопросом.

– Послушай, – продолжил Ал, – мм… Мне только что позвонила Прю. Рассказала про твое сообщение. Дело в том, что у нас на эту субботу заказан фотограф, но если на фото не окажется тебя… вся соль-то в том, чтобы сделать наш общий групповой портрет. Первый раз в жизни.

– Ал, мне это неинтересно. – Страйку надоело изображать вежливость.

Последовало короткое молчание. Затем Ал сказал:

– Видишь ли, папа все время пытается достучаться…

– Так уж? – У Страйка злость вдруг прорвалась сквозь туман усталости, тревоги о Джоан и массы незначащих, по всей видимости, сведений, которые он нарыл по делу Бамборо и пытался удержать в голове, чтобы поделиться с Робин. – Когда же такое было? Когда он натравил на меня своих адвокатов, требуя денег, которые, на минуточку, по закону принадлежали мне?…

– Если ты говоришь о Питере Гиллеспи, папа не знал, как жестко тот тебя прессует, клянусь, не знал. Пит сейчас отошел от дел…

– Мне западло славить этот вшивый альбом, – отрезал Страйк. – Полный вперед, веселитесь без меня.

– Послушай, – не отступался Ал, – я не могу прямо сейчас объяснить… но если мы с тобой сможем пойти куда-нибудь выпить, я расскажу… есть причина, по которой мы хотим сделать это для него именно сейчас – организовать фотосессию и прием…

– Говорю же: нет, Ал.

– Ты до конца жизни собираешься посылать его на фиг, так, что ли?

– Кто посылает его на фиг? Я о нем прилюдно ни одного слова не сказал, в отличие от него самого, – он, йопта, в каждом интервью обо мне трендит…

– Он пытается исправить положение, а ты не можешь уступить ни на дюйм!

– На самом деле он пытается себя обелить, – резко заявил Страйк. – А если хочет заполучить рыцарское звание – пусть налоги заплатит, так и передай. Я ему не козел отпущения.

Он повесил трубку, разозлившись больше, чем ожидал, и сердце его заколотилось под пальто с такой силой, что ему стало не по себе. После того как он щелчком выбросил сигаретный окурок на дорогу, его мысли неотвратимо потянулись к Джоан, которая прячет под косынкой безволосую голову, и к Теду, чьи слезы капают в чашку чая. Почему, думал он в сердцах, не может так быть, чтобы при смерти лежал Рокби, а тетушка, здоровая и счастливая, в полной уверенности, что доживет до следующего дня рождения, гуляла бы по Сент-Мозу, болтала с друзьями, с которыми не расставалась всю жизнь, планировала ужины для Теда, по телефону доставала Страйка, чтобы поскорее приехал?

Когда через пару минут из-за угла появилась Робин на «лендровере», ее поразил вид Страйка. Из телефонных разговоров она знала и о гриппе, и о просроченной курице, но не могла предвидеть, до какой степени он осунулся, да еще и кипит такой яростью, что Робин восприняла это на свой счет и машинально взглянула на часы, заподозрив, что опоздала.

– Все в порядке? – спросила она, когда он открыл дверь с пассажирской стороны.

– Нормально, – коротко бросил он, усевшись на сиденье и хлопнув дверью.

– С Новым годом.

– Разве мы еще этого не говорили?

– Вообще-то, нет, – сказала Робин, несколько уязвленная его мрачностью. – Но ты вовсе не обязан отвечать мне тем же. Не думай, пожалуйста, что я тебя подталкиваю к…

– С Новым годом, Робин, – буркнул Страйк.

Автомобиль с неустанно работающими на ветровом стекле дворниками, едва счищающими наледь, вырулил на проезжую часть; Робин не покидало отчетливое ощущение дежавю. Он пребывал в такой же мрачности, когда она за ним заехала в день его рождения; в ту пору его преследовали неприятности, но ведь она тоже вымоталась и тоже разбиралась с личными проблемами, а потому была бы очень признательна за совсем небольшое усилие.