Дурная кровь
Часть 74 из 141 Информация о книге
– Ты приперся пьяный в хлам, потому что, конечно же, так тебе удобно, ведь я же – пустое место, правда? Робин – о нее можно ноги вытирать, кто она вообще такая? Да насрать на нее, и на ее соседа, и на ее родню… – Да им было пофигу, – сумел выдавить Страйк. Он не слишком отчетливо помнил этот вечер, но был уверен, что уж Максу точно было по барабану, если он перебрал. Макс весь вечер сам подливал ему бухло… Макс поржал над его шуткой, которую сейчас было уже не припомнить. Макс – нормальный мужик. – …а потом ты обрушился на моего брата и его друзей. И затем, – не унималась Робин, – горланил о моей тайне, которую я не доверяю никому… У нее навернулись слезы, сжались кулаки, оцепенело туловище. – …никому, перед чужими людьми, чисто довода ради. Тебе хоть раз приходило в голову… – Постой, – прервал ее Страйк, – я никогда… – …хоть раз приходило в голову, что мне не хочется обсуждать тему изнасилования – в присутствии совершенно посторонних людей? – Я никогда… – Зачем ты стал меня спрашивать, как я отношусь к «маршам Бэ»? – Ясн… дело, потому… – Обязательно было поднимать за столом тему детского порно? – Да я токо… для поддержа… – А потом ты просто взял да отвалил – и гори все… – Судя по всему, – перебил Страйк, – чем быстрее я уйду, тем луч… – Лучше для тебя, – наседая на него, показала зубы Робин; никогда раньше он ее такой не видел, – потому что тебе было удобно сбросить всю свою агрессию в моем доме, а потом, как обычно, шмыгнуть в кусты и оставить меня разгребать дерьмо! – Как обычно? – повторил Страйк, приподняв брови. – Погоди… – Сейчас я должна туда вернуться, всех успокоить, всех привести в чувство… – Никому ты ничего не должна, – возразил Страйк. – Проспись, йопта, если ты… – Это. Всегда. Достается. МНЕ! – Робин перешла на крик и с каждым словом била себя в грудь; Страйк, заткнувшись от обалдения, уставился на нее. – Это я говорю за тебя «спасибо» и «пожалуйста» нашей секретарше, когда тебе до фонаря! Это я выгораживаю тебя перед другими, когда ты выплескиваешь свое плохое настроение! Это я хлебаю предназначенное тебе говно… – Так, значит? – произнес Страйк, оттолкнувшись от стоящей машины и глядя на Робин с высоты своего роста. – Откуда что взялось? – …а ты, при всем, что я для тебя делаю, не можешь прийти трезвым на один-единственный ужин… – Если хочешь знать, – сказал Страйк, в котором закипала злость, возрождаясь из пепла недавней эйфории, – я был в пабе с Ником, у которого… – …жена только что потеряла ребенка! Без тебя знаю… А что, интересно, он, мать его, делал с тобой в пабе, бросив ее?… – Она сама его выставила! – рявкнул Страйк. – Что там она тебе наговорила во время ваших великих сестринских роптаний? Не рассчитывай, что буду перед тобой извиняться за то, что чуть расслабился после тяжелой недели… – Ну конечно, мне ведь расслабляться не положено, так? Я, конечно, не лишилась половины очередного отпуска… – Это я-то тебя не благодарил за отработанные часы, когда приезжал из Кор… – …так что же ты утром на меня окрысился, когда я опоздала, блин, впервые в жизни… – Я спал три с половиной часа… – Зато ты, черт тебя дери, живешь прямо над офисом! – Все, хорош. – Страйк бросил на землю окурок. Теперь он сориентировался и зашагал к метро, прочь от Робин, перебирая в уме все, что мог бы ей сказать: и о том, что только вина за непомерную нагрузку, взваленную на ее плечи, удерживает его в Лондоне, когда он должен быть в Сент-Мозе, у теткиного смертного одра; о Джонни Рокби и его утреннем звонке; о слезах Ника и о том, какое это облегчение – выпивать со старым приятелем и сочувствовать его бедам вместо того, чтобы зацикливаться на своих… – И не трудись, – прокричала Робин ему вслед, – дарить мне цветочки! – Да ни в жизнь! – гаркнул через плечо Страйк, удаляясь от нее в темноту. 42 …В том бою От Бритомарт раненья получил: Верхом скакать не мог, покуда их лечил. Эдмунд Спенсер. Королева фей Когда Страйк проснулся в субботу утром с пульсирующей головной болью и мерзким привкусом во рту, ему потребовалось некоторое время, чтобы сложить воедино события минувшего вечера. Помимо воспоминаний о приступе рвоты, какие за последнее время почему-то участились, в памяти всплывали только багровое лицо Кайла и изможденно-бледное – Робин. Но потом он мало-помалу восстановил упреки Робин: пришел с опозданием, не вполне трезвый, нагрубил ее братцу и внес раздор в званый ужин, открыв студентишкам горькую правду о реальном мире. Ему также показалось, что было какое-то нарекание по поводу его недостаточной чувствительности в отношении персонала агентства. Осторожно выбравшись из постели и хватаясь за мебель, Страйк попрыгал в уборную, а затем под душ. Пока он мылся, в нем боролись два независимых друг от друга внутренних голоса. Один подталкивал его к самооправданию, похлопывал по спине и присуждал победу за те обрывки спора со студентами, которые удалось припомнить. Другой, подчиняясь врожденной честности Страйка, заставлял признать, что мгновенно вспыхнувшая в нем неприязнь к гостям Робин объяснялась их сходством с теми людьми, к которым неудержимо влекло его мать. Вся жизнь Леды Страйк была битвой против разного рода ограничений: возможность выйти на марш протеста в одном нижнем белье показалась бы ей мощнейшим ударом по запретам. Помня душевную щедрость Леды, ее неистребимую любовь к слабым, Страйк все же не заблуждался насчет акций гражданского неповиновения, которые в большинстве случаев принимали форму восторженного эксгибиционизма. Леда не озабочивалась целенаправленной агитацией населения по месту жительства, трудными компромиссами, работой до седьмого пота, какой требует структурное переустройство общества. Она никогда не владела навыками критического мышления и легко попадалась на удочку тех, кого Страйк про себя называл интеллектуальными шарлатанами. Ее жизненная философия, если такое выражение применимо к мешанине причуд и глубоко въевшихся стереотипов, которые она называла убеждениями, сводилась к тому, что все презираемые буржуазным обществом идеи по определению правильны и справедливы. Естественно, она вместе с Кайлом и Кортни встала бы на защиту порно и «маршей Бэ», а все возражения сына приписала бы влиянию своей зануды-невестки. Когда Страйк вытерся и надел протез, двигаясь осторожно, с учетом пульсирующей головной боли, он решил позвонить Робин, но тут же отверг эту мысль. У него давно устоялась привычка после скандала с женщиной дожидаться, чтобы она сама сделала шаг навстречу, – этого, по его мнению, требовал здравый смысл. Повинится – значит все хорошо, все просто отлично; захочет разобраться в происшедшем – есть шанс, что успеет к тому моменту подуспокоиться; но если так и не прекратит злиться, то лишь мазохист станет требовать выяснения отношений. В принципе, Страйк мог и сам извиниться, но лишь в том случае, когда понимал, что накосячил; однако на деле его извинения обычно запаздывали или пускались в ход там, где, как ни крути, иными средствами узел было не разрубить. Этим modus operandi[17] он был во многом обязан своим отношениям с Шарлоттой. Все попытки помириться с Шарлоттой, пока не иссякла последняя унция ее ярости, были равносильны ремонту дома во время землетрясения. Порой, когда он отказывался уступить очередному требованию – обычно демобилизоваться из армии, но иногда прекратить общение с какой-нибудь знакомой или пустить на ветер крупную сумму, которой у него попросту не было, – Шарлотта расценивала это как доказательство его бесчувственности и уходила, чтобы вернуться для выяснения отношений к тому сроку, когда Страйк уже успевал с кем-нибудь познакомиться, а то и переспать. Их ссоры нередко затягивались на неделю и более. Иногда Страйк возвращался к месту службы за границей, так и не уладив конфликта. Как бы то ни было, пока он уминал вожделенный сэндвич с беконом и подливал себе кофе, чтобы запить пару таблеток нурофена; пока звонил Теду узнать о состоянии Джоан и подтвердить, что они с Люси завтра приедут, а попутно вскрывал почту и рвал в мелкие клочки большой, с золоченой каймой пригласительный билет на майское мероприятие в честь пятидесятилетнего юбилея Deadbeats; пока в дождь с ветром таскался за продуктами – не голодать же в поездке, грозившей растянуться на долгие часы; пока собирал вещи и за переговорами с Люси проверял прогноз погоды, – мысли его постоянно возвращались к Робин. Постепенно до него дошла простая истина: больше всего он дергается из-за того, что привык видеть Робин на своей стороне, а потому под любым предлогом названивает ей в минуты растерянности или подавленности. С годами у них сложились в высшей степени ровные, приятные товарищеские отношения, и Страйк даже представить не мог, что они будут разрушены, как он теперь выражался, какой-то перебранкой на званом ужине. Когда в четыре часа дня раздался звонок, он, к собственному удивлению, ринулся к телефону в надежде услышать своего делового партнера, но увидел, как частенько бывало, незнакомый номер. Гадая, не заговорит ли с ним сейчас Рокби или какой-нибудь еще кровный родственник, он ответил: – Страйк. – Что? – переспросил резкий голос, принадлежащий, вероятно, женщине с образованием. – Корморан Страйк слушает. Кто говорит? – Клер Спенсер, социальный работник Эторнов. Вы оставили для меня сообщение. – Да-да, верно. – Страйк выдвинул стул и сел. – Спасибо, что перезвонили, миссис… э-э… мисс Спенсер. – Миссис, – уточнила она, как будто ее слегка позабавило такое замешательство. – Позвольте спросить: вы тот самый Корморан Страйк? – Других, думаю, не много, – ответил Страйк. Он потянулся за сигаретами, но передумал: надо себя ограничивать. – Понимаю, – сказала Клер Спенсер. – Если честно, я немало удивилась, получив от вас сообщение. Откуда вы знаете Эторнов? – Их фамилия всплыла, – сказал Страйк, поймав себя на вопиющей неточности этого выражения, – в ходе одного расследования. – Это вы зашли в магазин на первом этаже их дома и угрожали владельцу? – Я ему не угрожал, – возразил Страйк. – Но на мой взгляд, он проявил агрессию, и я позволил себе заметить, что у Эторнов есть друзья, которые могут неправильно истолковать его нападки. – Ха. – Голос Клер заметно потеплел. – Этот лавочник – просто ужас какой-то. Он много лет пытается выселить Эторнов из квартиры. Хочет выкупить все здание. Сам снес опорную стену, а когда у него стал провисать потолок, решил свалить вину на Дебору и Самайна. Он причиняет им массу переживаний. – По его словам, у них в квартире недавно… – Страйк чуть не сказал «расчистили свинарник», однако вовремя спохватился, – сделали генеральную уборку, это так? – Да. Не отрицаю, квартира была сильно запущена, но мы с этим справились; что же касается конструктивных повреждений, у нас есть техник-смотритель, который обошел весь дом и убедился в отсутствии конструктивных нарушений. В любом случае хорошо, что вы припугнули лавочника. Он думает, ему все сойдет с рук, если у соседей не так уж много близких родственников. Итак, что же за дело вы расследуете? Страйк вкратце рассказал ей про Марго Бамборо, исчезнувшую в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, и обозначил информацию, которая привела его к дверям Эторнов. – Потому-то, – заключил он, – я и хотел поговорить со специалистом, который мог бы мне объяснить, в какой степени можно доверять их словам. Наступило короткое молчание. – Ясно. – Клер стала более сдержанной. – К сожалению, я, как их социальный работник, связана обязательством конфиденциальности, так что…