Джеймс Миранда Барри

* * *


В апреле следующего года, когда акации уже расточали медовый аромат и Джеймс Барри гулял среди облитых солнцем лимонных деревьев, удивляясь ранней жаре, он заметил, как по каменистой тропе к его дому карабкается фигура в черном. К обиталищу Барри можно было добраться двумя путями – по извилистой пыльной тропинке, которая полого поднималась по холму, где каждый гость останавливался, чтобы полюбоваться белыми скалами и темневшим далеко внизу морем, и по гораздо более крутой выветренной тропе среди камней, в грозу превращавшейся в непроходимый водопад. Это был более прямой, но утомительный путь. По тропинке шла немолодая закутанная женщина – но ступала она так же уверенно, как ее козы. Барри сразу ее узнал. К доктору направлялась колдунья. В такой час мало кто совершал визиты.

Высокомерие Барри в медицинских делах не распространялось на шаманов, знахарей, травников, заклинателей и владельцев ведьмовских котлов. По прибытии на остров он немедленно запросил имя и место пребывания тамошней колдуньи. Вице-губернатор не знал, что и думать. Колдунья официально не существовала, поэтому найти ее представлялось непростым делом. Барри позвал слуг. Они слишком перепугались и не смогли дать прямой ответ. Барри спустился в деревню, сел на невысокую ограду, окружавшую источник возле недавно установленной и потому подозрительной колонки, и стал дожидаться появления колдуньи. И действительно, вскоре после того, как маленькая площадь опустела, она пришла, ладная и величественная, как черный корабль на полном ходу, со всеми флагами, торжественно развевающимися на мачте.

Колдунья оказалась пожилой вдовой, богатой и почтенной, укутанной в кокон дорогих черных кружев. Она жила в большом доме с верандой, скрытой обширными плантациями. Ее виноградники покрывали холм за домом. У нее постоянно работали три батрака. Она владела причудливой коллекцией фарфоровых кукол, не чуждалась литературы, превосходно читала по-английски и держала не одну черную кошку, а двух. Она была весьма польщена встречей со знаменитым доктором Барри. Вся деревня наблюдала сквозь щели в ставнях, как госпожа Диакону привела доктора Барри в свой дом.

Барри спросил ее про погоду. Какие изменения климата и погодные капризы влияют на болезни местного и колониального населения острова? Он тщательно записал сведения о расположении и действенности отдельных икон. Спросил, какие местные святые специализировались на деторождении, ранах, судорогах, заразных болезнях, сыпном тифе и общем параличе. Поинтересовался доступными травами с сильным целебным действием. Поделился своими сомнениями по поводу ряда неаппетитных местных рыб, которые тем не менее считались деликатесами, и спросил ее мнения. Он вел себя как знающий, учтивый и вежливый человек. Мадам Диакону призналась, что очень верит в антисептические свойства дикого тимьяна, который прекрасно помогает при болезнях горла и бронхитах. Она говорила на увлекательной смеси греческого и английского. Ее муж, упокой Господь его душу, был обращенный турок, когда-то видевший Венецию и, к ее утешению и отчаянию свекрови, почивший в лоне святой церкви. Он, бедняжка, был особенно подвержен сильным воспалениям легких. Барри сообщил, что он тоже верит в целительные настои. Оба были малы ростом и сидели не сводя друг с друга глаз, но по мере беседы рыжие кудри и высокий венец черных кружев придвигались все ближе друг к другу. Предзнаменования были благоприятны.

Колдунья нисколько не сомневалась, что Барри хочет предложить сделку, желательно наличными и в открытую. Она ждала, пока он откроет свои намерения. Поэтому, чтобы добиться преимущества, перешла к областям, где опыт Барри неминуемо уступал ее собственному. Она была знатоком всех видов одержимости – злыми духами, неугомонными покойниками, сглазом или самим дьяволом. Ее амулеты, на приготовление которых уходило день-два, изгнали многих вампиров, скрежещущих клыками в горячке бессильного гнева. После изгнания его сатанинского величества жертва всегда сообщала о приятном ощущении свежести и умиротворенной прохлады. Ее любовные напитки были дороги, но пользовались большим спросом. Барри признался, что никогда не готовил приворотов, и колдунья подняла брови, изображая изумление. Она также умела вызывать спонтанные выкидыши у овец и коз, но душевная доброта не позволяла ей торговать таким незаурядным умением. Она предпочитала также не встревать в деревенские земельные распри.

Дело приобрело деликатный оборот, когда речь зашла о гонорарах. Барри следовал правилу никогда не брать денег с местного населения. Клиника по пятницам субсидировалась госпиталем, а порой – непосредственно из кармана Барри. Услуги колдуньи, исходя из среднего дохода рыбацкой семьи, были очень дороги. Барри надеялся провести четкое разграничение между областями их профессиональной деятельности. Он ничего не знал о любовных напитках – самой прибыльной части деятельности мадам Диакону – и, слушая ее уверенные заявления, не обеспокоился ее акушерским опытом. Жидкости, которые она предлагала для обеспечения рождения сыновей, были несколько сомнительными и не могли пройти даром для пищеварения, но опасности не представляли. Ее советы по сексуальной технике – например, как излечить молодую супругу от холодности – были безупречны. Оставался сложный вопрос одержимости демонами. В Африке Барри не раз сталкивался с демонами, но из того, что ему довелось видеть, худший случай агонии, вызванной злым духом, сопровождался язвой желудка и желчными камнями. Одержимость демонами нередко означала блуждающую беременность или неоперабельный рак, и, заглядывая внутрь, он видел, как опухоли, подобно роскошной черной лозе, разрастались по умирающему телу.

Барри оглянулся на шеренги фарфоровых кукол в надежде, что какая-нибудь из них понимающе подмигнет ему и подскажет, как обращаться с колдуньей. Но они стояли, суровые и немигающие, на всех шкафах в темных комнатах, расставленные по размеру, там, где обычно стоят тарелки. В ответ на свой вопрос доктор с радостью услышал, что случаи одержимости встречаются все реже и что местный священник, близкий друг мадам Диакону, был известен своим умением изгонять демонов.

Но о ценах они договориться не могли.

В течение первого года, который Барри провел на посту генерального вице-инспектора, между ним и колдуньей установилось шаткое перемирие. Первая стычка произошла по поводу весеннего кровопускания. Когда Барри запретил всеобщее избавление от дурных жидкостей среди деревенского населения, люди стали толпами отправляться к колдунье и нередко возвращались в госпиталь с инфекциями или анемией. Через год-другой Барри положил этой практике конец, но был вынужден откупиться от колдуньи гигантской суммой и официально благословить ее крапивный настой, который очищал кровь иным способом. Барри хорошо знал, что крапива полезна для крови, но клиенты колдуньи с тем же успехом могли варить эти настойки самостоятельно за гораздо меньшие деньги. Барри не мог понять, что дорогостоящая профилактика, которая была им не по карману, на самом деле являлась частью лечения.

Потом произошел прорыв. К некоторому удивлению доктора, вдова появилась во главе очереди во время его пятничного приема. Все остальные, перешептываясь, отошли в сторонку, когда она проследовала сквозь толпу, гордо вздымая грудь.

Барри осматривал каждого пациента особо, вместе со своим переводчиком, Джорджем Вашингтоном Карагеоргисом, одетым в импозантную форму. Карагеоргис стоял по стойке «смирно» за врачом и, если было нужно, переводил, рявкая по-военному. Очень часто симптомы описывались так: «Он говорит, что у него везде болит, сэр!» Потребовалось несколько недель, прежде чем Барри понял, что это просто розыгрыш дебюта, чтобы доктор понял, насколько серьезно обстоят дела. Но осмотреть каждого пациента по отдельности было трудно. Болезнь для них была делом семейным. Обычно вся семья и приходила, и у каждого было мнение по медицинским вопросам и многолетний опыт в деле распознавания всех известных болезней. Барри регулярно отделял жен от мужей и свекровей, порождая скандальные слухи и оскорбленные чувства. Он настаивал на том, чтобы допрашивать несчастных страдальцев в конфиденциальном уединении, и нередко в результате кричал на пациентов. Симулянтов встречалось крайне мало. Но психологические лабиринты, из которых вырастали рассказы о болезнях, часто оказывались слишком запутанными. Одни болезни были наследственными, другие – неизбежными. Особенно неподатливы оказывались содомия и инцест – и то и другое вызывало тревожные, неизлечимые симптомы. Некоторые болезни вызывались чувством вины за то, что ты не болен – как мать, отец или тетка. Он сталкивался с женщинами, чей брак разваливался. Он не мог прописать развод. Что с этим делать – он не знал.

Барри стал испытывать признательность за сочащиеся язвы, венерические выделения, ветрянку, лихорадку денге, корь, трахому и анкилостомоз. Он знал, с чем имеет дело и что предпринять.

И вот к нему в клинику впервые пришла лучезарная колдунья, мадам Диакону.

– Доброго дня, доктор, – величественно сказала она поанглийски.

Барри встал, поклонился, поцеловал ей руку. В комнате ожидания все уставились на кабинет. Колдунья не закрыла дверь, и Барри тоже не стал этого делать, понимая, что их разговор предназначается и публике тоже.

Вдова села.

Она наклонилась, шелестя черными одеяниями, и не без труда расстегнула туфли. Потом продемонстрировала ему великолепную пахучую желтую мозоль, против которой ее средства оказались бессильны. Первоначальное удивление доктора перешло в веселую улыбку, когда он потянулся за скальпелем и спиртовыми тампонами.

После этого колдунья и доктор стали не только коллегами, но и друзьями.

Теперь она шла к нему снова, взбираясь по кратчайшей дороге, – колдунья решила навестить доктора в весьма необычный час.

Барри встретил ее в тени гигантского грейпфрутового дерева, на котором висели сияющие желтые шары. Колдунья была тучна и слегка задыхалась. Доктор взял ее под руку, чувствуя, как зловещая ласка солнца льнет к лентам старых черных кружев. Она заговорила не сразу. Сначала долго смотрела на море.

– Я пришла сообщить о смерти, доктор, – сказала она погречески. – Но это не обычная смерть. Его принесли ко мне домой рано утром из другого дома в деревне. Там он лежал два дня, я об этом ничего не знала. Он страшно исхудал. Его рвало даже от ключевой воды, и кал у него был черный и пах гнилью. Его лихорадило. Час назад он скончался. Я могла пересчитать все его ребра. Ему не было и тридцати. Это был крепкий и здоровый рыбак с соседнего островка.

– Не дизентерия?

– Нет. Его рвало черной желчью.

Руки доктора были холодны. Он ничего не сказал. Колдунья поняла его молчание.

– Значит, пришла, – тихо промолвила она.

Барри кивнул.

Холера.





* * *


Шел 1817 год.

Болезнь зародилась в горячих бенгальских болотах и отправилась в путь вниз по рекам, по дороге уничтожая деревни и оставляя на своем пути дым от влажного хвороста, благовонные погребальные костры и плач за запертыми дверями. Волоча за собой свой темный плащ – жар, вонь блевотины и желчи, перемежающуюся лихорадку и пот суеверий и страхов, – холера упорно двигалась на восток к Китаю, разделила свои легионы и обрушилась на Персию и Египет на западе. Первыми подверглись нападению трущобы Каира, но болезнь не остановилась среди бедняков. Подобно давним моровым язвам, она перешагнула через прибранные изразцовые пороги и ухоженные сады богачей, пробралась сквозь узоры их алебастровых ширм, вошла в двери мечетей и соборов, вскарабкалась, шаг за шагом, от жилищ слуг к ломящимся столам всех правящих классов, чтобы разделить с ними трапезу.

Все широты, все страны пали жертвой ее марша. Болезнь двигалась на север, легко приспосабливаясь к мертвым пустыням льда и снегов. После 1824 года она обратилась к великим степям, поспешила через горы и пшеничные поля России, пересекла обширные пустыни и жирный чернозем, ожидающий плуга, помчалась под широким небосводом. К 1831 году она достигла Англии.

Ее распространение относили на счет миазмов, дурного воздуха. Считалось, что костры обладают мощным дезинфицирующим действием. Их очищающее прерывистое дыхание служило маяком, обозначая продвижение беды. Но на самом деле никто не знал, как болезнь передается и распространяется от дальних деревень к городам, как она карабкается от лачуг бедняков к постелям богачей, пересекает пустые полосы бесплодной земли, преодолевает океаны одним гигантским скачком. Ничто не защищало от ее прикосновения. Никто не знал, почему одних она забирает, а других щадит. Болезнь была судом, предупреждением, знамением и пророчеством, сообщением высших сил, явно чем-то недовольных; она уничтожала земледельца, горожанина, епископа и короля без разбору, без сомнений, без жалости, без сострадания. Гибли целые семьи – от стариков до новорожденных младенцев.

Эпидемию нельзя было сдержать ни покаянием, ни мольбой. Вокруг икон вырастал лес бесполезных свечей. Самый суровый армейский карантин оказывался тщетным. Выгораживались целые городские кварталы, улицы драили, чтобы остановить смертельное шествие. Но эпидемия легко перешагивала через барьеры, уходила от часовых, ехала на катафалках до кордона и продолжала путь. Болезнь прошмыгивала мимо дозоров у ворот, у дверей, в портах, след ее лап бесшумно отпечатывался на дорогах и не был виден в пыли. Слепой неприятель существовал в тысяче обличий и не различал знаков Исхода на каждой двери.


Холера.

Барри несколько минут стоял в одиночестве под своими лимонными деревьями, глядя на то, как колдунья идет восвояси по неровному склону. Потом позвал Исаака и велел седлать гнедую. Он собирался немедленно отправиться к губернатору. Нет, есть он ничего не будет.





* * *


Губернатор наслаждался сиестой. Он мирно спал в своей восточной опочивальне с видом на море. Когда Барри проводили в его покои, он еще не пришел в себя и тер красные глаза. Но понять беспокойство и требования Барри ему было трудно не только от полуденной сонливости. Все дело было в соблазнительном цветении его садов, в чистой, спокойной синеве весеннего Средиземноморья. Невозможно поверить в неотвратимую катастрофу, когда живешь среди земного рая. Барри говорил о блокаде порта, строжайших карантинных ограничениях на все поставки, прекращение рыбной торговли между островами и возможном уничтожении Навозной кучи – но губернатор не столько не слышал, сколько не понимал. Барри также потребовал резко увеличить бюджет госпиталя, превратить родильное отделение в изолятор и выделить деньги на дополнительный штат.

Губернатор недоуменно качал головой. Он очень уважал доктора Джеймса Барри. Но, конечно, доктор преувеличивает. В конце концов, речь об одном-единственном покойнике. Болезнь пока не подтверждена. Рыбак даже не был жителем острова.

– Послушайте, Барри, это не слишком все преждевременно? – Губернатор сполоснул лицо холодной водой из бледной белой чаши.

Барри вышел из себя:

– Сэр. Я начальник вашей медицинской службы. Я отвечаю за здоровье и благополучие каждого обитателя колонии. Я предупреждаю вас не о возможном наступлении серьезной эпидемии, а о том, что она уже здесь. Мы можем ожидать тысячи смертей. Мы понятия не имеем, как распространяется болезнь, и пока что не умеем ее излечивать. Наша единственная надежда – предотвратить удар. Подобные действия будут непопулярными и дорогостоящими. То, что я говорю, – это не добрый совет. Это требование принять необходимые меры.

Повисло зловещее молчание. Губернатор был ошарашен.

– Всего доброго, сэр, – презрительно рявкнул Барри, развернулся на пятках и вышел из покоев губернатора, звякая подошвами по изразцам.





* * *


Как и ожидалось, первый смертельный удар был нанесен по местному населению. На окраине города находилось уродливое скопище убогих лачуг, где жили отчаявшиеся и опустившиеся. Навозная куча была своего рода опухолью, выступающей на гладких белых стенах, аккуратно покрашенных крылечках и роскошных садах, принадлежавших тем, кто побогаче. Трудно было представить себе больший контраст с душистыми оазисами жасмина, олеандров и лилий. Навозная куча сооружалась из бракованного кирпича, вынесенного на берег плавника и старой парусины, выброшенной рыбаками. Она походила на последний бивак побежденной армии. По центральной улице проходила отвратительная канава, куда жители сливали помои вперемешку со свежими экскрементами и испорченной едой. В жару вонь была невыносимой.

Барри распорядился поставить колонку на некотором отдалении от этой кучки жалких жилищ, чтобы снабдить жителей свежей водой. Этот шаг был встречен одобрительно, но мало улучшил положение внутри трущоб. Винная лавка в центре квартала пользовалась успехом у приезжих моряков, рыбаков и проституток. Она была прогнившим сердцем Навозной кучи, и жизнь не утихала там ни днем ни ночью.

Губернатор, заступив на пост, не был склонен к прекраснодушию и всерьез намеревался сровнять Навозную кучу с землей, сжечь кишащие крысами домишки и разогнать тамошнее население. Барри выступал против на том основании, что эта язва попросту возникнет на другом месте. Он предлагал улучшить жилищные условия и построить нормальную канализацию. Но финансовый комитет не был готов субсидировать откровенно преступных жителей и счел идеи Барри опасной попыткой вознаградить порок, что попахивало якобинством. Спустя две недели, углубляясь во владения Навозной кучи, чтобы изучить трупы первых жертв эпидемии, Барри размышлял, не следовало ли ему поддержать предлагаемые меры.

Мать и ребенок, почерневшие и бесплотные создания, лежали на полу. Они давно ослабли от неумеренного пьянства, венерических инфекций и неотступного голода. Груди женщины были сморщенными, как старые лимоны, соски увеличились и съежились одновременно. Никто не помог ей умереть. Ребенок свертком лежал рядом. У Барри возникло впечатление, что гниение началось задолго до смерти. В двери маячил старик. Войти он боялся.

– Богородица, смилуйся над нами, – промычал он.

– Когда они умерли? – спросил Барри.

– День и ночь назад, – пропищал старый пророк. – Господи помилуй, помилуй нас. Все наши грехи сочтены. Наступает день Его пришествия. Началась ночь наших душ.

– Приведите двух мужчин. Пусть они закроют лица масками. Им хорошо заплатят. Иди! Давай! – в гневе прокричал доктор. Старик еще немного помаячил, потом исчез. Барри присел рядом с покойниками.

Челюсть покойницы отвисла, обнажая беззубые десны – от вечного недоедания, подумал Барри. На глазах уже копошились мухи. Барри прогнал их взмахом руки, облаченной в перчатку. При этом движении он заметил вереницу муравьев, проникающих в сверток, и понял, что они уже пожирают лежащий перед ним труп. Женщина была молода, младше его, жалкая, беззащитная, обнаженная перед лицом смерти; ее прозрачные сухие пальцы держали пустоту. Она лежала в одиночестве. В убогой полутьме сарая не горела ни одна свеча. Пожитков тоже не наблюдалось. Либо у нее ничего не было, либо, что более вероятно, стервятники уже побывали здесь, когда она умирала. Снаружи жара нагревала стоячие канавы. От запаха гниющей плоти нельзя было укрыться. Барри ждал в тишине. Вдалеке лаяли и лаяли собаки.

Наконец на пороге появились двое доходяг со старым одеялом в руках. У одного была большая серьга в ухе и шляпа, закрывавшая глаза. Барри выдал второму собственный платок в качестве маски.

– Заверните ребенка вместе с женщиной. Не прикасайтесь к ним. Потом следуйте за мной.

Все двери в Навозной куче были закрыты, пока мимо них двигался этот причудливый кортеж. Не было ни вскриков скорби, ни ритуального плача, не было процессии, не было родных, которые бы оплакали молодые жизни, унесенные первым поцелуем смертельной напасти. Барри позже узнал, что женщина была любовницей покойного рыбака и промышляла проституцией в винной лавке. Ее отнесли за пределы Навозной кучи сквозь гряду кустов, окружавших город, в заброшенный виноградник. Старые лозы еще бахвалились свежей зеленью, но без ухода их корни задыхались в тенетах ярких сорняков. Там и вырыли первые ямы в угоду болезни. Барри приказал засыпать трупы известью. Не было ни священника, ни молитв. Барри стоял над могилой, глядя сквозь жаркие холмы на лежащее за ними темное море.

В тот же день вечером он снова посетил губернатора. Навозная куча была сожжена дотла.

Несмотря на этот радикальный шаг, болезнь не остановилась. Как пес, познавший радость первой добычи, она зашагала по темным улицам, сея медленную смерть – черную рвоту и жидкий кал. Обычные гигиенические предосторожности, введенные Барри, подняли уровень здравоохранения в беднейших кварталах города. Регулярное сжигание мусора, который раньше разносили бродячие кошки и собаки, снизил заболеваемость дизентерией. Утренний объезд закрытых вагончиков, опорожнявших нужники, улучшил положение с санитарией, а уроки для будущих матерей в клинике слегка снизили детскую смертность. Но болезнь, уверенная в себе, упорная и изворотливая, спокойно проникала сквозь любые баррикады и обходила костры, ставшие постоянным тревожным зрелищем на улицах. В первые недели мая ранняя летняя жара усилилась и число смертей пугающе выросло. Барри приказал немедленно кремировать трупы и полностью закрыть порт. Англичане в панике рванулись в свои летние домики в горах. Экономика была парализована; губернатор находился на грани нервного срыва.

Никто не знал, как распространяется болезнь, но Барри подозревал, что зараза передается через воду. Он стал еще фанатичнее следить за чистотой и отдал строжайшие приказания насчет ручья над госпиталем. Всю воду надлежало кипятить, независимо от ее происхождения. Официальные распоряжения по поводу новых санитарных правил висели на стенах по всему городу. Госпитальная печь работала без перерыва. Возросла опасность пожара. Больничный запас белья и бинтов почти исчерпался. Некоторые колониальные дамы пожертвовали свои шелковые нижние юбки и занавески, которые резали и перешивали на повязки. Миссис Харрис организовала комитет – Женскую лигу защиты здоровья, – члены которого собирались для обсуждения сбора средств на вдов и сирот и выносили свои веские суждения. Заразу навлекли на них всех распущенные нравы островитян. Следовало осуществить важные перемены. Дамы подошли к моральному перевооружению со рвением и вкусом.

Бродячих животных убивали на месте. Школы закрылись. Был введен комендантский час, свернувший деятельность таверн и винных лавок. Регулярные паломничества к горным монастырям по дням, посвященным конкретным святым, были отменены приказом губернатора. Этот приказ вызвал много нареканий и недовольства. Если острову когда и нужно было вмешательство святых, так именно сейчас, во дни суда и отчаяния. Некоторые все-таки отправлялись в путь, но, дойдя, обнаруживали, что испуганные монахи заперли все двери.

Барри почти не спал. Он следил за продвижением болезни из своего кабинета в госпитале, где на большой доске была приколота карта острова. Он высчитывал количество смертей, места очередных вспышек. Он опасался, что получается похоже на счет в крикете. Он мог следить за продвижением эпидемии, но был бессилен ее остановить. Торжествующая болезнь равнодушно и высокомерно издевалась над ним. Блокада порта была успешно осуществлена. Остров, отрезанный от мира, плыл в пустом море.





* * *


Когда эпидемия добралась до казарм, Барри велел эвакуировать лагерь. Дурные вести принес Исаак. Он пришел в госпиталь, когда вечерело и жара начала спадать. Барри завершал свой ежедневный обход и валился с ног. Еще двое жителей деревушки Святая Елена скончались в то утро в своих постелях. На персонал, который пока что чудесным образом избежал болезни, больше нельзя было полагаться. Одна из сестер сбежала к родственникам на другой конец острова, а рук и так не хватало. Исаак постучался в дверь с сеткой от мошкары, но не стал ждать, пока Барри откликнется, и сразу вошел.