Ее величество кошка

Ассистент приносит мешок с соответствующими предметами. По рядам присутствующих и по скамье присяжных пробегает волна ропота. Некоторые закрывают себе копытцами глаза, чтобы ничего не видеть.

Довольный произведенным впечатлением, Сен-Жюст медленно продолжает:

– Люди извлекали наши кишки, опорожняли, промывали и набивали фаршем из наших мышц – так делали сосиски. Наши окорока шли на ветчину. Это предприятие производило более ста двадцати наименований продуктов мясной переработки. В пищу шла даже наша грудная клетка («ребрышки»), конечности («свиные ножки»), уши. Все это считалось чрезвычайно вкусным.

Демонстрируются фотографии ресторанных меню, вызывающие дружное возмущенное хрюканье.

– Но худшее, господа и дамы присяжные, происходило до умерщвления. Сразу после рождения нас отнимали у матерей, заранее вырвав у тех зубы, чтобы не дать им совершить детоубийство. Дело в том, что мудрые свиноматки, чувствуя, что здесь творится, пытались побыстрее избавить свое потомство от уготованных ему мучений.

Прокурор выдерживает паузу для большей внушительности своей речи.

– Каких мучений? – спросите вы. А вот каких. Сначала нас заталкивали в тесные отсеки, где мы терлись друг о друга. Зажимали голову металлическими брусьями, чтобы рыло все время было погружено в еду. Зачем? Для откорма. Представьте себе жизнь в полной неподвижности, с единственной целью стать безобразно толстым, дать мясо пожирнее и посочнее. Целью людей была максимальная рентабельность, иными словами, скорейшее доведение нас до наибольшей степени ожирения.

Прокурор Сен-Жюст снова умолкает, чтобы все прониклись смыслом его речи.

– Пора представить вам первого свидетеля обвинения, – говорит он.

В дверь справа входит седой кабан.

– Перед вами дикий кабан из леса Фонтенбло. Вот какими мы были бы, если бы нас не одомашнили. Этот кабан – живое напоминание, что мы могли бы жить на свободе, расти на свежем воздухе, в своей естественной среде, гуляя по лесам, находя пищу в полях и, наконец, достойно умирая от старости. Расскажите о вашей жизни, уважаемый первый свидетель. Думаю, присяжным это будет интересно.

– Что ж, я и вправду дикий кабан, сохраняющий, как видите, свою защитную щетину. Признаться, увидев впервые в жизни домашнюю свинью, я испытал шок. Я считаю, такая голая, розовая, без шерстинки кожа выглядит неприлично. По мне, так у свиньи должна быть щетина, и чем она длиннее и гуще, тем лучше, хотя бы как защита от холода и от дождя.

Аудитория одобрительно шумит.

– В свинарниках мы избавлены от метеозависимости, – иронизирует кто-то.

Я вспоминаю голубоглазого сфинкса, тоже щеголяющего, пускай и по другим причинам, розовой кожей, как свинья.

– Продолжайте, дорогой кабан, – просит Сен-Жюст, не желающий нарушать ход процесса.

– Разумеется, оказавшись здесь в первый раз, я с удивлением увидел эту бойню и все, что здесь творилось. Пусть в лесу небезопасно, зато там я свободен, у меня своя территория, и я ее защищаю. Я стараюсь быть сильным и умным. Своим долголетием я обязан инстинктам и боевитости, выбору, который я каждый раз делаю самостоятельно. А вы, свиньи, имевшие несчастье родиться здесь, обречены на бессилие перед судьбой. Еще меня потрясло здесь отсутствие деревьев и естественного освещения. Вы жили при искусственном синеватом свете, вредном для зрения.

– Неоновые светильники! С их помощью люди ускоряли наш рост, обманывая наш мозг, искусственно изменяя время дня и ночи, – уточняет обвинитель Сен-Жюст. – Но вернемся к главному: каково ваше мнение об обвиняемых, досточтимый свидетель?

– Ввиду всего вышеизложенного я считаю, что все люди достойны истребления в наказание за все причиненное ими зло. Я призываю присяжных проголосовать за смертный приговор.

Свиное стадо согласно со свидетелем – некоторые особи аплодируют, звучит одобрительное хрюканье.

Следующий свидетель – черный бык. Шампольон продолжает переводить:

– Люди помогли мне появиться на свет и воспитали меня с одной целью: развлечь их сценой моего умерщвления, именуемой ими корридой. Действо разыгрывалось на огромной арене, окруженной рядами зрительских трибун для многих тысяч зевак, плативших за это удовольствие. Там царила радостная атмосфера. Под поощрительные крики и аплодисменты тореро втыкал в спины быков заостренные палки. У нас не было никаких шансов на победу. Агония быка могла длиться долгие часы.

– Тем не менее вы здесь, перед нами. Как вы уцелели? – спрашивает прокурор.

– В награду за храбрость в бою люди согласились сохранить мне жизнь. Помилование – большая редкость, мне повезло. Мне выпал исключительный шанс спокойно состариться. Других таких счастливцев я не знаю. Но из своего стойла я видел немало смертей и глох от аплодисментов несметных толп, радовавшихся агонии моих собратьев. Потом я узнал, как поступают с побежденными быками: им отрезают хвост и уши, чтобы преподнести в награду убийце, а тушу разделывают, и мясо продают окрестным ресторанам. Никакого почетного погребения павшего не предусмотрено, зато убийцу носят на руках как героя.

Новая волна негодования в зале. Даже присяжные не могут скрыть отвращения.

Следующим свидетелем обвинения выступает гусь.

– После всего, что я здесь наслушался, становится ясно, что самой худшей и длиннейшей пыткой было все же обращение с нами, гусями. Люди завели привычку запирать нас в страшной тесноте и насильно раскармливать, вызывая ожирение и рак печени: такая гусиная печень слывет у них упоительным деликатесом.

От этого рассказа одну свиноматку из жюри присяжных рвет. Ее быстро выводят под неодобрительное хрюканье зала.

Я поворачиваюсь к Пифагору и шепчу ему:

– Намеренно испорченный орган как блюдо? По-моему, гусь преувеличивает. Да, среди людей есть садисты, но чтобы такое извращение?..

Очередным свидетелем, вызванным прокурором, оказываюсь… я. Я неуверенно тащусь к месту, названному Шампольоном барьером.

Сен-Жюст указывает на меня копытцем.

– Вы – кошка, а к кошкам люди, как нам известно, относятся лучше, чем ко всем остальным животным. Каково ваше мнение о показаниях свидетелей обвинения?

– Сказать правду, ваше величество? По-моему, во всем том, что мы тут выслушали, большая доля преувеличения. Атмосфера накалена, и многие, поддавшись лирике, клеймят людей, находящихся в явном меньшинстве. Я не верю ни рассказу про корриду, ни тому, что гусей откармливают ради гипертрофированной печени.

Шампольон без промедления переводит мои слова. Аудитория возмущенно топорщит щетину.

– Уж не поражены ли вы слепотой? – спрашивает меня Сен-Жюст. – Как вы можете не видеть зла, которое люди причиняют всем окружающим?

– В их домах мы находили убежище от дождя, их батареи защищали нас от холода, они кормили нас сухим кормом, избавляя от превратностей охоты. Я уж не говорю о теплом молоке по утрам, о ласках, о…


Сен-Жюст перебивает меня:

– Итак, вы заявляете, что было много преувеличений в услышанном нами сегодня. Что ж, вы вынуждаете меня привести точные цифры. Людей было восемь миллиардов, и они, желая питаться мясом, убивали по семьдесят миллиардов животных в год. Семьдесят миллиардов!

Это не укладывается у меня в голове, но Пифагор кивает в знак того, что спорить с этими данными не приходится.

Я с болезненным любопытством искоса бросаю взгляд на серебряный поднос с человеческими головами.

– Отлично понимаю ваше желание заставить их почувствовать то же самое, что чувствовали по их умыслу вы…

Не зря же я, воспитывая Анжело, повторяла ему свою любимую фразу: «Истина – всего лишь точка зрения». Я всегда поощряла его менять время от времени истину, подобно тому, как люди меняют одежду, приговаривая: «Менять истину полезно хотя бы для того, чтобы иначе взглянуть на одни вещи и лучше приспособиться к другим. Это проветривает мозги».

Вот и сейчас я произвожу необходимую адаптивную коррекцию и бросаю взгляд на двух обвиняемых.

Не сердитесь, Натали и Роман, но в данном случае я не могу вам помочь. К тому же, между нами говоря, сейчас не тот момент в моей жизни, когда мне хочется за вас вступаться. Я такого о вас наслушалась, что пребываю в шоке. Не знала, что вашему виду до такой степени чуждо сострадание.

Так я думаю, но ничего подобного не произношу. Пифагор смотрит на меня с упреком. Терпеть не могу, когда на меня незаслуженно вешают вину! Хуже всего то, что я уже чувствую себя виноватой.

– И все же, – мурлычу я, – пусть я и не отрицаю гнусности людей, нельзя не привлечь ваше внимание к тому, что у правил есть исключения. Два человека, находящиеся здесь со мной, совсем не такие, как их порочные соплеменники.

Этот мой ход Пифагор, судя по движениям его ушей, одобряет, поэтому я продолжаю в том же духе:

– Двух этих людей я прекрасно знаю, мы тесно общались. Я вам гарантирую, что это в высшей степени достойные люди.

– «Достойные»? Что вы хотите этим сказать? – спрашивает Сен-Жюст.

– Моя служанка всегда обращалась со мной безупречно.

– Ну и что? Вы, кошки, – любимцы людей, но истина при этом гораздо непригляднее. Они используют вас с единственной целью – отдохнуть и отвлечься.

– Знаю, знаю, мы для них – плюшевые игрушки.

Я тру себе правой лапой подбородок, чтобы выиграть время. Необходимо найти сильный довод. Лучшая защита – нападение.

– На самом деле вам просто завидно. Я всегда чувствовала, что свиньи мечтают быть домашними животными при человеке. Но мечта не осуществилась. Вам так хотелось быть их игрушками, но нет!

Мои слова вызывают шторм. Сен-Жюст готов лопнуть от злости. В зале поднимается враждебный ропот. Король Артур встает и властным жестом восстанавливает тишину.

– Знаете ли вы, – обращается ко мне Сен-Жюст, – что экологи Парижа требовали развернуть кампанию избавления от кошек?

– Глупости! С какой стати?

– Официальным обоснованием была забота о разнообразии видов птиц, белок, лесных и летучих мышей. Речь не шла, конечно, о том, чтобы перебить домашних кошек, целью было истребление бродячих.

– Кампания по массовому убийству кошек? Как-то не верится…

– Тем не менее именно об этом шла речь накануне Краха. Например, в Австралии некоторые экологи-активисты выступали за умерщвление всех восемнадцати миллионов живших на этом континенте на свободе кошек, их обвиняли в причинении вреда местной фауне. Ну, что вы скажете теперь, любительница понежиться в тепле человеческого дома и похрустеть сухим кормом?

Снова недовольный шум. Король Артур утихомиривает все стадо оглушительным хрюканьем и предлагает выслушать представителя защиты.

Я оборачиваюсь и спрашиваю сиамца:

– Ну, как я тебе?

– Отлично!

Кто бы сомневался! Бастет в своем обычном репертуаре.

Слово предоставляется мэтру Бадинтеру. Худой хряк занимает место перед Натали и Романом.

– Вы вегетарианцы? – спрашивает он их.

Какаду переводит, Натали спешит с ответом:

– Да, разумеется!

– Я с самого рождения не ем мяса! – вторит ей Роман. – Мои родители были веганами, они наливали мне в бутылочку соевое молоко.

– Таким образом, крови наших братьев и сестер нет ни на руках этих двоих людей, ни в их желудках, – заявляет адвокат. – Полюбуйтесь на их обувь: она не кожаная!

На счастье, Натали и Роман обуты в синтетические кроссовки.

– Пусть так, но они и пальцем не пошевелили, чтобы помешать содержанию животных в неволе, их забою и поеданию, – гнет свое Сен-Жюст. – Пускай они не убийцы и не потребители мяса, все равно они – их сообщники.

Однако Бадинтер не намерен сдаваться: