Фотография из Люцерна

Курт кричит:

– Всё, девочки, всё! Брейк!

Росита немедленно опускает кулаки и отступает. Улыбается – впервые дружелюбно.

– Хороший бой. – Она поворачивается и уходит с ринга.

– Нужно учиться блокировать удары, – говорит мне Курт. – В следующий раз будем отрабатывать защиту.

Переодевшись после душа я снова подхожу к нему.

– Это было слишком. Почему ты поставил меня с ней?

– Бой с сильным противником – это всегда хорошо. Дисциплинирует.

Он пристально смотрит на меня, я на него.

Я знаю твою тайну, сенсей. Ты хочешь, чтобы все считали тебя альфа-лидером, а сам был в подчинении у Шанталь. Боишься, что это всплывет? Может быть…

– Почему ты поставил меня с Мари? – спрашиваю я.

Он явно удивлен вопросом.

– О!.. По ее просьбе.

– Мари хотела встать в спарринг со мной? Ты уверен?

– Она сказала, что узнала тебя, видела в какой-то постановке. Хотела познакомиться поближе. – Курт фыркает. – Сказала, что ты горячая штучка.

– Горячая штучка? Ты хочешь сказать, я ее чем-то привлекла?

Курт пожимает плечами. Он совершенно очевидно не желает это обсуждать. Нужно сказать Скарпачи, пусть все-таки не упускает его из виду.

– Сегодня все было отлично, Тесс. Ты не отступала, как многие. Держала удары, словно не ощущаешь боли. В тебе есть бойцовский дух – мне нравится это качество в девушках. Но если ты собираешься участвовать в соревнованиях, нужно очень много работать. Следующий раз займемся блоками. Не научившись блокировать и контратаковать, ты и раунда не продержишься.

С этими словами он поворачивается и уходит.





Глава 15




Из неопубликованной переписки Лу Андреас-Саломе

с Зигмундом Фрейдом, декабрь 1935 – февраль 1936 гг.



«Луфрид», Гёттинген

9 декабря 1935 г.

Дорогой профессор!

Пишу сразу обо всем, ведь многое вызывает беспокойство. Во-первых, здоровье. Похоже, я быстро старею. Недавно мне удалили левую грудь, очень неприятная процедура. Но, надеюсь, это остановит распространение рака.

Во-вторых, конечно, меня очень тревожит ваше будущее в Вене. Как вы знаете, я стараюсь держаться подальше от политики, но в наши дни это невероятно трудно. Ходят упорные слухи об аншлюсе. Сколько еще наши все более и более впадающие в безумие сограждане смогут противиться давлению сторонников воссоединения?

Что касается «юноши», чей рисунок мы с вами когда-то анализировали перед моим отъездом из Вены, помните? Я что ни день изумляюсь причудам судьбы. Двадцать лет назад он пресмыкался передо мной – сейчас вся Германия пресмыкается перед ним!

Помните, я рассказывала вам о его одержимости операми Рихарда Вагнера, об обожествлении того, что Вагнер называл искусством будущего? Несколько дней назад я ходила в синематограф посмотреть картину, о которой все говорят, «Триумф воли», которую сняла та хорошенькая актриса – Лени Рифеншталь.

Меня потрясло, как она видит нынешнюю ситуацию. Это страшно. Боже правый, наш молодой человек охвачен идеей поставить спектакль в стиле Вагнера с немецкой нацией в главной роли! Ужасная мысль!

И кстати. Помните, я рассказывала о визите довольно слащавого господина по фамилии Флекштейн, который сообщил, что готов предложить мне гигантскую сумму за известный рисунок? Теперь я знаю, что Флекштейн регулярно интересуется состоянием моего здоровья. Он обнаглел настолько, что затребовал информации в клинике, где мне делали операцию! Так что, моей смерти нетерпеливо ждут – и, скорее всего, сразу после нее ворвутся в мою маленькую крепость, чтобы изъять «сокровище». Ха! Пусть потрудятся. Я хорошо его спрятала.

Нынче суровые времена, дорогой профессор, времена, которые воистину испытывают нас на прочность. Надеюсь, у вас с Анной все в порядке. С самыми лучшими пожеланиями вам и вашей семье. Хорошего Рождества.

С глубокой благодарностью, Лу.




Вена IX, Берггассе, 19

11 января 1936 г.

Лу, моя дорогая!

Весь день думал о вас и, признаюсь, тревожился. Анна тоже очень обеспокоена вашими медицинскими обстоятельствами. Мы оба надеемся, что все закончится благополучно. Что поделать, с возрастом мы становимся уязвимы. Как вы знаете, моя опухоль последнее время тоже все чаще дает о себе знать. Скоро мне исполняется восемьдесят, и я все яснее предвижу конец. Как вы замечательно и точно выразились: мы оба уже давно преступили порог старости.

Кстати про Анну. Последнее время появились слухи, что именно Анна описана в моей статье тысяча девятьсот девятнадцатого года «Ребенка бьют» и в ее собственной, первой пошедшей в печать работе «Фантазии и образы избиения» (1922 г.), в написании которой вы оказали ей огромную помощь, что и указано в посвящении. Кое-кто заявляет, что в обоих этих источниках описываются собственные мазохистские фантазии Анны, которые просто скрыты за отсылкой к неназванному пациенту.

Конечно, настоящую правду знаем только мы втроем. Между тем негодяи распускают слухи: они боятся атаковать меня напрямик и идут окольным путем, подвергая сомнению достижения моей дочери. Я убеждал Анну не обращать на них внимания. Такого рода агрессия – небольшая цена, которую вынужден платить каждый, успешно работающий в области психологии человека. Я в высшей степени горд, что моя дочь написала эту статью, мне очень приятно, что этот материал позволил ей стать действительным членом Венского психоаналитического общества.

Когда я думаю об этих двух статьях, моей и Анны, мне всякий раз приходит на ум садомазохистское творение нашего юного друга – подарок, который он сделал вам в тысяча девятьсот тринадцатом году на прощание. Вчера я слушал по радио его пламенную речь и не мог не проводить аналогию между тем рисунком и манерой его нынешних выступлений. Его речи – своего рода публичные признания в эротических наклонностях: за неудержимыми фантазиями о доминировании скрыто страстное желание подчиняться. Разумеется, такие извращения известны и хорошо изучены всеми, кто практикует психоанализ. Двадцать лет назад я высокомерно проигнорировал симптомы, наличие которых можно было обнаружить в том его рисунке. Мне тогда и в голову не могло прийти, что человек едва ли не из самых низов может взлететь так высоко и достигнуть такого положения, что сможет реализовать свои фантазии в общенациональном масштабе. Надеюсь, что более холодные головы вскорости возобладают, и нашего общего друга сместят с трона. Немецкий народ слишком мудр, чтобы отдавать свою судьбу в такие ненадежные руки.

Желаю вам всего хорошего в наступившем тридцать шестом году.

Искренне ваш, Фрейд.



«Луфрид», Гёттинген

3 февраля 1936 г.

Дорогой профессор!

Спасибо за письмо и такую щедрую финансовую поддержку к моему семидесятипятилетию. Если бы не ваша многолетняя доброта, я бы просто не выжила. Я ваш вечный должник.

Что касается нашего юного друга. Я тоже слушала его по радио. Кажется, он освоил компенсаторную позу – Великий Человек, раздувающийся от мании величия: чрезмерное красноречие, склонность к «проповедничеству», богатые модуляции голоса, которые завораживают настолько, что люди игнорируют содержание сказанного. И как это все напоминает постановки Вагнера! Подобострастный нервозный художник-неудачник, которого я когда-то знала, словно одержим бесами: он корчится, когда произносит речь; его голос дрожит, его гипнотическое влияние пробуждает в публике темные атавистические инстинкты. Я слушаю его и спрашиваю себя: «Что за сила дергает за веревочки эту марионетку?»

Один из моих пациентов (у меня их в настоящее время всего четверо; как вы знаете, я потихоньку заканчиваю практику) сказал, что видел обсуждаемого господина во сне. Тот становился все более неистовым и свирепым, черты лица и тело плавились… менялись… перетекали в волчьи. Таково воздействие вагнеровской риторики.

Не помню, говорила ли вам. Во время одной из встреч мы обсуждали работы его ровесника, Эгона Шиле. Он признался, что они пугают его чуть не до ночных кошмаров: искаженные и подергивающиеся тела на картинах Шиле приводили тогда еще молодого человека едва ли не в ужас. И что же? Сейчас я смотрю кинохронику и вижу в его собственной манере те же подергивания – он будто перенял все особенности персонажей тех картин. А еще, помнится, наш знакомый переживал, не окажутся ли те рисунки пророческими, не знаменуют ли они обращенный в руины мир и неприкаянные души, бродящие по обломкам. Возможно, он провидел именно то будущее, к которому сам ведет Германию, разжигая всеобщее безумие?

Вероятно, не стоило бы доверять такие мысли бумаге, но возраст придает мне храбрости.

И, что касается слухов о личности пациента, описанного в вашей и Анны статьях так блистательно. Я уже написала ей: поддержала ваш совет не обращать внимания на сплетни. Реагировать на измышления болтунов – только их поощрять. Ее аналитический труд говорит сам за себя, а выводы будут помнить и применять на практике еще долго после того, как имена этих критиков будут забыты. И позвольте добавить: я высоко ценю отвагу вашего решения отправить Анну за анализом ко мне. Я восприняла это как знак величайшего доверия и сделала все, что только могла. Впрочем, должна вам сказать: Анна и сама проделала огромную работу, потребовавшую от нее храбрости для истинного самораскрытия. Я всегда любила ее и восхищалась ею. Именно такую дочь я мечтала бы иметь.

С глубоким уважением и признательностью,

Лу.





Глава 16




Шанталь просила поставить нас в пару, поскольку я «горячая штучка»!

Взбудораженная этим признанием, я не могу уснуть. Потом в моем беспокойном сне то появляется, то исчезает Шанталь. Или Мари? Временами она что-то мне шепчет. Я чувствую ее губы прямо у своего уха: «Ты такая горячая… я так тебя хочу…»

Я просыпаюсь вся в поту посреди ночи, меня трясет. Поднимаю голову к потолочному окну: никого нет, никто не смотрит на меня сквозь стекло.

И тут до меня доходит: мне только что снилось, как я занимаюсь любовью с Шанталь. Мы, обнаженные, сплелись на моей кровати: объятия, поцелуи… мы ласкаем друг друга языком и вместе поднимаемся к вершине блаженства.

Во сне я испытала оргазм? Похоже, что так. Мне нравится осознавать это, но это и пугает: до какой степени я впустила в себя эту женщину, которая однажды захотела меня, а сейчас вошла в мой сон и взяла силой.



Доктор Мод хочет знать, какие чувства я испытала, когда Курт передал мне слова Шанталь.

– Это было странно, – говорю я, – и в то же время лестно. Оказывается, мы познакомились не случайно. В ее фантазиях я играла какую-то роль – точно так же, как сейчас она играет роль в моих.

– А ваши эротические фантазии с ее участием – как вы это объясняете?

– В ней есть что-то притягательное для меня. Нечто осязаемое и конкретное. Ее тело.

– Вы провели бой, а это физический контакт.