Фотография из Люцерна

Я пишу эпизод с Лу и молодым Гитлером. Разговор, после которого он подарит ей рисунок. Пусть они сидят в кофейне вроде той, которые описывались в книге, где Шанталь хранила письма Евы.

Звонит телефон. Это Скарпачи.

– Пойдем ужинать?

– Я работаю, но давай. Что у тебя?

– Надо сделать перерыв, уже ничего не соображаю. Тогда в шесть около «Трибуны». – Он спрашивает с некоторой заминкой. – Кстати, сколько ты платишь за квартиру?

– Кстати? Тысячу семьсот пятьдесят, включая коммунальные услуги.

– Здорово! При такой-то площади! Рыночная цена для лофта на верхнем этаже здания, имеющего историческую ценность, да еще в центре города – тысячи четыре, не меньше. Я не пойму, почему так мало? И почему Шанталь уехала в такой спешке? Боялась человека, который знал, где она живет? Так кто ей мешал установить самую лучшую систему безопасности? Если только речь не об обитателе того же здания. Что опять приводит нас к Джошу. Нет, отчего все-таки так дешево? Что есть такого в этом доме, о чем я не знаю?

– Поговори с Кларенсом. Здание принадлежит его тете.

– Поговорю. А другие жильцы не в курсе?

Рассказываю ему то немногое, что знаю. Близко из всех жильцов я знакома только с Джошем. Других я, конечно, тоже видела: мы раскланиваемся в вестибюле, с некоторыми обмениваемся ничего не значащими фразами. Я сообщаю Скарпачи, что офисы на нижних этажах заняты в основном хмурыми китайцами; похоже, у некоторых не все в порядке с законом. Есть бухгалтеры и юристы, вьетнамка, импортирующая керамических слоников, несколько художников и мастеров, которые, как заявляет Кларенс, «повышают класс заведения». Таких он любит.

– Интересно, сколько платит за аренду эта богема?

– Богема! Пожалуйста, Скарпачи! Нашел тоже слово! Обидно же!

– Пардон. Художники и мастера.

– Прощаю. А про аренду так. Кларенс говорит, что устанавливает плату индивидуально. В зависимости от того, насколько заинтересован в конкретном жильце.

– Странный способ вести дела. С другой стороны, управляй я зданием и приди ко мне очень привлекательная молодая женщина, я бы тоже захотел сдать ей лофт по дешевке.

– Ты про Шанталь?

– Про вас обеих.

– Ты это имел в виду, когда сказал, что кое-что выяснил?

– Возможно, есть некоторая связь.

– А почему так загадочно?

– Мы знаем, что Шанталь была напугана, но так и не объяснила, чем. Мы также знаем, что она спешила убраться отсюда как можно быстрее. И я спрашиваю себя: не происходило ли в здании что-то такое, что побудило ее сбежать?



Я прихожу в «Трибуну» раньше назначенного времени. Это ресторанчик, расположенный на первом этаже старинной оклендской Башни: там всегда людно, можно встретить судей, политиков, журналистов, чиновников из мэрии; все прекрасно знакомы, все приветственно машут друг другу.

Протискиваюсь к угловому столику, жду Скарпачи. Вижу, как он пробирается между рядами столов, и меня охватывает возбуждение. Он садится рядом со мной, глаза горят.

– Ты ужасно собой доволен, да?

– Рамос взял кадра, который заявил, что кое-что знает про «убийство той дамочки с плеткой». Конец цитаты. Само собой, он не просто шпана, а будущий знаменитый рэпер. Подозревается в непредумышленном убийстве. Хочет обменять информацию на смягчение наказания.

– И что, это возможно?

– Сейчас идет торговля между адвокатом и службой окружного прокурора. Если там действительно что-то ценное, то ему могут смягчить статью. Но прокурор не в восторге: как правило, «информация» оказывается пшиком. Нет в мире совершенства.

Да уж. Впрочем, Скарпачи, как я замечаю, по-прежнему улыбается.

– С чего ты так цветешь?

– Цвету? Да нет. Разве что появилась надежда. Первый раз у нас есть хоть что-то новое про Шанталь. – Он мнется. – Помнишь Надю, мою форточницу?

– Такую не забудешь. Гений электронного сыска.

– Я поручил ей слегка поработать сегодня вечером. Такой небольшой не вполне законный обыск. Если она найдет то, чего я жду, возможно, выйдет получить ордер и закончить дело.

Он отказывается рассказывать подробности.

– Хочешь, считай меня суеверным, но я лучше подожду.



Я снова за компьютером, работаю над сценой встречи Гитлера и Лу. Решаю, что неплохо бы сделать перерыв. Иду в спальню, надеваю боксерские перчатки и с наслаждением колочу грушу. Пятнадцать минут разминки – и голова очистилась, можно продолжать. Как всегда перед началом работы, смотрю на три снимка, расставленных у меня на столе.


Что имела в виду Шанталь, сказав Еве, что причина ее страха связана с фотографией из Люцерна? Что в ней есть – или не в ней, – чтобы вызвать страх?

Бери пример с доктора Мод, говорю я себе. Думай психоаналитически!

В фотографии нет ничего пугающего, она сделана сто тридцать лет назад. Однако Ева помнит, как спросила: «Люцернская?» – и Шанталь ответила: «В некотором смысле».

Именно в этот момент в голове выстраивается финальная сцена новой пьесы: я делаю шаг вперед, обращаюсь к публике и связываю воедино три линии повествования. Рассказываю о том, как сделанная давным-давно в люцернском ателье фотография через тридцать лет была по-своему воспроизведена Гитлером, а потом, еще через сто лет, стала навязчивой идеей для оклендской госпожи – настолько, что та решила воспроизвести ее сюжет.

Внезапно меня озаряет мысль: «А если Шанталь, говоря о люцернской фотографии, имела в виду не оригинал, а свою реконструкцию?»

Тут меня озаряет еще раз. Я хватаю телефон и звоню Карлу Хьюзу.

Он не рад моему звонку.

– Адвокат запретил мне разговаривать с полицейскими.

– Я не коп, Карл. Мне нужно спросить о снимках, которые ты получил. Это важно, правда.

– Для тебя, может, и важно. А для меня?

– Возможно, здесь кроется ответ, почему Шанталь была убита.

– Мне не нравится, что ты меня используешь, Тесс. Знаешь поговорку: не беда, если тебя одурачили, – стыдно, если одурачили второй раз…

И не успеваю я сказать ни слова, он начинает жаловаться, как вмешательство Скарпачи перевернуло с ног на голову его жизнь:

– Жена отправила меня к врачу, а потом и вовсе выставила из дома. Сейчас я живу в гостинице. Работать толком не могу, адвокат стоит бешеных денег. Все полетело к черту. Дурак я, нельзя было связываться с такой женщиной.

– Не думаю, что ты дурак, Карл. У тебя были определенные потребности, и ты нашел способ решения проблемы. Я думаю, ты поступил храбро. – Я медлю. – Мне правда нужно поговорить об этих снимках. Я приеду, куда ты только скажешь. Через двадцать минут буду в Сан-Франциско.

Молчание.

– Эй, ты где? Ну, пожалуйста.

Наконец он отзывается. Назначает встречу в баре по соседству со своей гостиницей.

– Я сейчас здесь. Пью бурбон и оплакиваю собственную жизнь.



Я замечаю его сразу, едва вхожу. Карл, ссутулившись, сидит за столиком в углу. Небритый, в полинялой футболке – далеко не тот уверенный в себе лощеный смотритель музея, которого я видела в Окленде. Теперь он больше похож на неудачника-пьянчугу, одинокого и неприкаянного.

Я пробираюсь к нему и осматриваюсь по сторонам. В баре почти никого нет, да и выглядит он убого. У стойки среднего возраста персонаж болтает с мужеподобного вида барменшей. На ней ковбойская шляпа и кожаная куртка с бахромой. На стене – афиша старого вестерна.

Я сажусь за столик.

– Привет, Карл. Спасибо, что согласился на встречу.

– Угу… конечно… Так что там такое, Тесс? Такое чертовски важное?

Мне не сразу удается его разговорить. Сначала он рассказывает о фотосъемке то же, что и Джош. Первый вариант Шанталь забраковала, потому что можно было разобрать лица, и поэтому ко второй фотосессии натурщиков обрядили в кожаные маски.

– А те фотографии, которые пришли тебе на почту – они из первого комплекта, верно?

– Получается, что так, – говорит он. – Снимки были нечеткие, но я себя узнал.

– Нечеткие?

– Ну, не в фокусе. – Он медлит. – С ними вообще было что-то не так. Словно сняты не под тем углом. Шанталь установила камеру на треноге, невысоко. А фотографии выглядели так, будто сняты сверху.

Я сразу вспоминаю про потолочные камеры в лофте и спрашиваю:

– Насколько сверху?

– С высоты роста. Я подумал, что она сделала их на телефон, когда мы не видели. Я же говорил: когда мне по почте пришел конверт, я решил, что это та самая игра в шантаж, о которой я просил. Но по телефону Шанталь отрицала, что отправила мне фотографии. Я описал их, и она сильно расстроилась, заявила, что вообще таких не делала, и повесила трубку.

Он смотрит на меня.

– Если она их не делала, то кто делал? Тот, второй парень? Зачем? – Кажется, Карл даже протрезвел. – Чего этот фотограф хотел добиться? Ведь не было никаких требований.

– Не знаю, Карл. Возможно, просто глупая шутка. У Шанталь на потолке были установлены камеры системы безопасности. Думаю, снимки сделаны с них. Насколько я понимаю, едва ты описал снимки, Шанталь поняла, что кто-то использует камеры, чтобы шпионить. Полагаю, именно это ее выбило из равновесия, заставило спешно распродать вещи и съехать.

Он ошеломленно спрашивает:

– То есть, когда она сказала, что не посылала мне никаких фотографий, она не соврала?