Фотография из Люцерна

На нем комбинезон, в руках сумка с сантехническими инструментами. Машу ему рукой – заходите! – и благодарю за то, что предупредил насчет парня в зеленом.

– Н-ну, он… последнее время его здесь не было.

– Потому что я приняла меры.

Кларенс одобрительно поднимает брови.

– О, почти как раньше, – говорит он и указывает на колесницу Шанталь. – Только прежде она стояла немножко иначе. Я поправлю?

Он подходит к колеснице и чуть-чуть ее сдвигает.

– Вот так. Когда Шанталь хотела использовать ее во время сеанса, то приказывала клиенту вытащить ее в центр комнаты, а потом играла с ним в лошадки. Называла это «скачками».

– Такие подробности…

Он смеется.

– Ей нравилось мне рассказывать про всякие штуки. Может, думала, что я подключусь. Ну, ладно, там вода льется. Сейчас проверю кухню и ванную.

Он проходит в кухонную зону и опускается на колени рядом с раковиной. Я возвращаюсь к работе. Слышу, как он перебирается в ванную комнату и через несколько минут идет обратно.

– Ничего серьезного. Просто подтянул прокладки.

Кларенс наклоняется и смотрит мне через плечо. Сначала я думаю, что он читает с экрана текст, и начинаю злиться. Потом вижу, что он рассматривает снимки.

– Как интересно. – Кларенс указывает на фотографию с Шанталь. – Она здесь такая красивая, такая властная. А второго экземпляра у вас случайно нет? Я бы взял на память.



Внизу я сталкиваюсь с Джошем. Мы вежливо киваем друг другу, перебрасываемся ничего не значащими фразами, но избегаем настоящего разговора.

Вместе едем в лифте. И Джош внезапно поворачивается ко мне.

– Я любил Шанталь, – произносит он. – Никогда ей об этом не говорил, но уверен, она знала.

– Ух ты, Джош, какие откровения! С чего бы?

– Скарпачи меня подозревает. Понимаешь, Тесс, я не смог бы причинить ей вред. Она слишком много для меня значила. И сейчас, когда я захожу в здание, то не испытываю ничего, кроме пустоты. Я, наверное, перееду. Таких выгодных условий мне не найти, однако каждый раз, проходя по вестибюлю, я ощущаю присутствие тьмы. – Он опускает глаза.

Лифт останавливается на шестом.

– Прости, что вывалил это на тебя. Похоже, мне надо к врачу.

Я не успеваю ничего ответить – двери лифта закрываются.

Позже я обдумываю сказанное Джошем. Набираю его номер, спрашиваю, согласен ли он поговорить. Мне можно спуститься?

– Конечно, – говорит он. – Я тут просто рисую.

Дверь открыта. Джош лежит на диване, рядом валяется альбом.

– Надеюсь, ты все-таки раздумаешь переезжать. От себя не убежишь.

– Да я понимаю, что дело не в здании, но все равно.

– А почему ты вдруг об этом заговорил?

– Мы столько раз вместе оказывались в лифте! Шутили над тем, как там все мигает и дергается. Поскольку ты пишешь о Шанталь, я решил, что тебе стоит об этом знать.

Он смотрит на меня.

– Там ведь и про меня немного есть?

– А ты против?

– Да нет.

Спрашиваю, можно ли проиллюстрировать пьесу его «Королевой мечей».

– Не вопрос. Иллюстрируй. Кто-нибудь увидит и придет в восторг. – Он приподымается и садится ровно. – Да, вот еще что, Тесс. Давно хотел сказать. То, что я делаю, вся эта имитация чужих стилей… Есть вполне уважаемые специалисты, которые считают, что это отдельная форма искусства. И есть известные имитаторы: Хан ван Меегерен, Дэвид Стейн, тот китаец, Пэй Шэнь Цянь, который делает великолепных Поллока, Ротко, Кляйна. Я тоже ничего, но все-таки в другой весовой категории. Стейн за час может сделать набросок в стиле Шагала, Пикассо или Миро. Однажды галерея устроила его показ, «Имитации Стейна», и офис прокурора штата Нью-Йорк подал иск, чтобы выставку запретили. Судья встал на сторону Стейна. В своем решении он написал: «Его работы по усовершенствованию стиля известных мастеров могут быть объяснены особым талантом, который всегда свойственен истинным художникам». Иначе говоря, Стейн заслуживает уважения своим умением работать в стилистике других авторов. Его можно в чем-то обвинить только в том случае, если он подделает подпись автора оригинала.

Жаль, что Джош так не уверен в себе. Жаль, что считает себя имитатором-неудачником, которого без упоминания судьи никто не примет всерьез.

Как помочь ему повысить самооценку? Его «Королевы» великолепны; ему надо и дальше работать в таком стиле. Как бы ему это сказать?


И тут, как гром среди ясного неба, звучит признание: оказывается, Шанталь просила его выполнить цикл эротических рисунков в духе «той самой» работы Гитлера.

– Она показала мне копию с его рисунка. Сказала, что оригиналом владеет кто-то из ее друзей. Уверяла, что работа в самом деле написана Гитлером и что эксперты не желают этого признавать именно из-за эротического контекста. Хотела, чтобы я сделал еще несколько в том же стиле. Я был поражен, насколько этот рисунок похож на фотографию с колесницей, для которой мы позировали.

– Так ты их сделал, рисунки?

Он качает головой.

– Не смог. Сказал, что в исходном образце нет ничего, что можно было бы копировать, никакого особенного стиля. Шанталь была разочарована. Даже пробормотала что-то вроде: я думала, что повезло познакомиться с настоящим имитатором, а он не справился. Это было как раз перед моей поездкой в Лос-Анджелес к детям. Было неприятно, я никак не ожидал, что она так отреагирует. Поэтому перед отъездом сунул ей под дверь записку, обещал еще раз попробовать, когда вернусь. А когда вернулся… ее уже не было. – На его глаза наворачиваются слезы. – Если бы я тогда нарисовал, возможно, она была бы сейчас жива.



Поднявшись к себе, я немедленно звоню Скарпачи. Его не столько трогает испытываемое Джошем чувство вины, сколько раздражает способ, каким эта информация получена. Он бурчит:

– Похоже, Шанталь решила, что от него нет проку.

– Судя по тому, что я о ней знаю, она вовсе не была потребительницей, – возражаю я. – И они дружили. Возможно, у нее был потенциальный покупатель, и она пыталась убедить его приобрести у Евы рисунок?

– Как-то сомнительно, – замечает Скарпачи. – Можешь спросить у Евы?

Рано утром я связываюсь с Евой – первый контакт после встречи в Нью-Йорке.

Рассказываю ей о странной просьбе Шанталь.

– Да, – говорит Ева, – я в курсе. Шанталь, да благослови ее Господь, придерживалась безумной мысли, что рисунок Гитлера вызовет большее доверие, если будет частью «цикла». Я просила ее учитывать, что рисунок из отцовского наследства вполне может быть подделкой, что многое в мемуарах вызывает серьезные сомнения. Но даже если бы выяснилось, что рисунок настоящий (а теперь я в этом уверена, спасибо мистеру Сомсу), смешивать его с подделками – дурная идея. Она со мной согласилась, признала, что мысль была опрометчивой, и обещала все прекратить.

Ева щурится.

– Возможно, Шанталь все-таки решила предпринять попытку. Имея такого друга… Во время моего прошлого приезда мы с Джошем познакомились. Приятный парень. Мне очень понравилась его «Королева мечей». Жаль, что он себя винит, однако он правильно сделал, когда отказался. Как Шанталь и говорила, идея была сомнительной.

Услышав это, я решаю не сообщать ей, что как раз Джош – основной подозреваемый у Скарпачи. Спрашиваю, возможно ли, что Шанталь искала покупателя?

Резкий отрицающий жест.

– Вряд ли. Если бы у нее кто-то был на примете, она обязательно бы мне сказала.



Сейчас я бегаю каждый день: это единственная физическая нагрузка, которая у меня осталась после ссоры с Куртом. И хотя я отложила занятия боевыми искусствами до лучших времен, все равно скучаю по тренировкам, по бою с тенью, по скакалке, разминке, по работе с грушей.

Пока не найду себе новый зал, буду заниматься дома. Иду в спортивный магазин, покупаю тяжелую грушу, а потом зову Джоша ее установить.

Он вешает ее у меня в спальне, подсмеивается над моим желанием вымещать агрессию на безвинном мешке и отказывается уходить, пока я не продемонстрирую боксерские навыки.

– Обожаю смотреть на воительниц, – говорит он. Внезапно его глаза затягиваются пеленой грусти. – Прости, Тесс. Я пойду.

– Эй, ты что?

– Вспомнил о Шанталь. Мы тоже так перешучивались.



Утром очередной раз рассматриваю три снимка и понимаю, о чем говорила доктор Мод: каждая фотография рассказывает свою историю.

Каждая содержит тайну, отпечаток которой сознательно или бессознательно заложил автор.

Секрет Фридриха Ницше многослоен.

История, поведанная Гитлером, прозрачна.

Фотография Шанталь содержит загадку в загадке. Мне нравится, как сказал об этом художник Рене Магритт: «За любым образом всегда что-то кроется. Мы всегда хотим видеть то, что скрыто за тем, что мы видим».



Доктор Мод хочет, чтобы я освободилась от гнева по отношению к отцу.

– Он умер прежде, чем вы успели примириться. Ушел, оставив вам только один завет. Завет жить честно – странный призыв для такой фигуры, но, думаю, ваш отец был искренен. Он был человеком психопатического типа, из тех, кто справляется с жизненными трудностями, громоздя ложь на ложь. Впрочем, даже у психопатов наступает озарение. Он посмотрел на вас, испытал момент ясности – и поделился с вами. Это его наследство, помните о нем. Ведь ложь и обман не оставляют после себя ничего, кроме горечи.





* * *