Год и один день

Тотчас, будто по сигналу, забили куранты на ратуше. Они словно смеялись над ее глупыми фантазиями. Время идет, и от этого никуда не денешься, говорили они. Уж в Праге-то точно. В этом городе, куда ни посмотри – обязательно увидишь часы. Они просто повсюду, и не только на церквях, монастырях и административных зданиях, но даже на фасадах магазинов, на столбах, на стенах многих жилых домов. Софи казалось: если закрыть глаза и прислушаться, то непременно услышишь тиканье.

У входа в собор собралась огромная толпа туристов, и Софи отошла в сторонку – подождать, пока они гуськом пройдут внутрь. Маленький мальчик в ярко-зеленой шапке держал за руку мать и едва волочил ноги, сетуя о чем-то на неизвестном Софи языке. Впрочем, нетрудно было догадаться, что все эти соборы и церкви до смерти ему надоели, он на них насмотрелся так, что на всю жизнь хватит, и нельзя ли им теперь найти занятие повеселее, пожалуйста? Мама нагнулась, что-то прошептала на ухо сыну – и тот зачарованно посмотрел на крышу. У горгулий появился новый поклонник.

Родители часто рассказывали, что Софи была ужасным ребенком. Не то чтобы она плохо себя вела, скорее отличалась неуемным любопытством и редкой самостоятельностью. Могла, к примеру, без ведома мамы и папы убежать куда-нибудь – посмотреть на что-то любопытное или затеять игру. Софи не понимала, почему они так злятся, пока не познакомилась с Робином. Теперь она на собственном опыте испытала, каково это, когда самый дорогой и близкий тебе человек часами где-то пропадает. Увы, как и ее родители, она вновь и вновь понимала, что ругать этого человека за то, что он просто живет как хочет, – дело непростое.

– Я его убью! – клялась Софи маме, когда Робин недавно опять отправился «побродить» (так он это называл). То, что так умиляло в фильме про австралийца, дерущегося с крокодилами, ни капельки не радовало в настоящей жизни, особенно когда от твоего парня ни слуху ни духу уже восемь часов, а его мобильник отключен.

– Ничего, скоро объявится, – заверила ее мама. – Никуда не денется.

– Я просто не понимаю, зачем он так со мной поступает! – простонала Софи, принимая у папы чашку чая и сердито пиная ножку стола.

– Стол ни в чем не виноват, – заметила мама. А то Софи сама не знала.

– Из-за него я чувствую себя занудой, а я не зануда! Пусть гуляет сколько влезет и делает что хочет, но можно же написать: «Я цел, все окей»!

– Понимаю, милая, – сказала мама. Сделав сочувственное лицо, она принялась доставать из стиральной машины чистое белье. – Увы, человека невозможно изменить. А если будешь пытаться, в конце концов просто его оттолкнешь.

– Да я не хочу его менять, я хочу, чтобы он скинул мне одну жалкую эсэмэску! – Софи превращалась в заезженную пластинку и отдавала себе в этом отчет. Робин исчезал и раньше, и всякий раз дело заканчивалось бессмысленной ссорой, а бедным родителям потом приходилось слушать ее нытье. Она и сама не понимала, зачем так заводится из-за пустяка… Впрочем, стоило Робину вернуться из одиночного странствия и восторженно протянуть ей камеру с сотнями новых фотографий, Софи моментально все ему прощала.

– Может, тебе и самой начать «бродить» по городу? – предложил папа. – В детстве ты постоянно этим занималась. Мы с мамой просто покоя с тобой не знали.

– Я повзрослела, – буркнула она. – И Робину давно пора.

На самом деле Софи просто не могла долго оставаться без него – причем с самого первого дня их знакомства на заснеженном мосту. Она не столько злилась на его независимость, сколько не желала упускать бесценные минуты, которые они могли провести вместе.



– Вы стоите в очереди?

Софи вернулась на землю. На нее вопросительно смотрела пожилая пара. Щеки у них раскраснелись на морозе, и они держались за ручки. Надо же, она и забыла, что стоит у входа в собор!

– Нет-нет, проходите.

Софи помотала головой, чтобы вытряхнуть лишние мысли. Ей всегда нравились такие старички: они столько лет провели вместе и так тонко чувствовали друг друга, что стали практически одним человеком. «Хочу состариться рядом с тобой» – в юности Софи не понимала, что в этом хорошего, а сейчас поняла. Ей хотелось быть рядом с Робином, когда первая седина тронет его виски, когда веки оплывут под гнетом проходящего времени. Ей хотелось водить пальцами по его новым морщинкам, наблюдать, как дрябнет кожа под подбородком и начинают проступать вены на тыльной стороне кисти. Именно она должна заглядывать ему в глаза, когда они подернутся дымкой старости, – и видеть под молочной пеленой былой огонь. О большем Софи и не мечтала: просто всегда быть с Робином.

Когда она наконец проложила себе путь сквозь снежную жижу и очутилась в соборе, волна туристов уже схлынула. Она немного постояла у входа, чтобы глаза привыкли к приглушенному свету. С обеих сторон от нее витражные окна взмывали к готическому сводчатому потолку: великолепное буйство цвета на фоне темных каменных стен.

Софи вдруг вспомнила, как в младших классах сама делала витраж из кусочков цветного целлофана. Она попыталась оживить это воспоминание, ощутить в руках ножницы и скользкий целлофан, почувствовать запах клея… Конечно, ничего не вышло. Время накладывало все новые и новые слои на эту картинку, пока она не превратилась в размытое цветное пятнышко в памяти. Софи невольно задумалась: зачем ее разум вообще откапывает эти обрезки воспоминаний – чтобы тут же выбросить? Она иногда заговаривала об этом с Робином, но тот лишь гладил Софи по голове и называл ее сумасшедшей.

– Мне кажется, места там не очень много, – сказал он однажды, постучав себя по виску. – Что поделать, не все воспоминания стоят того, чтобы их хранить.

– Некоторые так хочется сберечь, почему они все равно ускользают? – не унималась она.

– Глупый мой Жучок. – Робин поцеловал ее в кончик носа. – Просто наша память так устроена. Самые ценные воспоминания – допустим, день свадьбы, или день, когда ты встретила меня… – Он бросил на нее шаловливый взгляд. – Эти воспоминания всегда с тобой, ты можешь вызвать их в любой момент. А что ты ела на ужин …дцатого октября десять лет назад – совсем не важно, тебе и не нужно это помнить.

Софи до рези в глазах разглядывала цветные витражи собора и гадала: быть может, стоя здесь, она выталкивает из памяти то давнее, драгоценное воспоминание, чтобы освободить место для нового? Как страшно, что в один прекрасный день она, вероятно, не сможет восстановить в памяти самое дорогое и значимое… Найти бы способ сохранить, законсервировать все чувства и ощущения – сунуть их в банку и завинтить крышку, чтобы потом в любой момент достать и полюбоваться.

Она наблюдала, как старички, которых она встретила у входа, медленно бредут к середине собора. Софи бывала здесь много раз, однако сегодня пришла с определенной целью. Ей хотелось – нет, нужно было – на кое-что взглянуть.

Она тихо миновала кафедру, свернула за угол и увидела то, ради чего пришла. Серебро в таком свете казалось золотом и гордо сверкало в ветхом окружении. У пьедестала натянули канат – мягкое напоминание посетителям держать руки при себе, и Софи едва не поддалась порыву через него переступить. Вместо этого она преклонила колени на твердом холодном полу, прямо у толстого бархатного каната, от которого пахло временем и старостью. Она закрыла глаза и сосредоточилась на своих чувствах, впервые ощутив готовность расчистить в памяти местечко для этого нового мгновения.

В соборе было холодно, однако, положив руки в перчатках на колени и натянув старую замусоленную шапку Робина чуть ли не на нос, Софи чувствовала, как ее сердце наполняется восхитительным сияющим теплом.





19




– Ах, какие длинные и стройные ножки!

Меган повернулась к Олли, и они вместе уставились на ее отражение в кривом зеркале. Состроив друг другу рожицы, они дружно прыснули. Олли шагнул влево, и тут же половина его лица вытянулась и разбухла, рот превратился в огромную клубничину, а нос – в исполинский баклажан. Меган захихикала и прильнула к нему. Ее нижняя челюсть в зеркале упала практически до пола.

– Да уж, идея была прекрасная! – воскликнула она, наконец обретя дар речи. Этот последний зал с кривыми зеркалами понравился ей куда больше, чем лабиринт зеркальных проходов, по которому они шли. Что ни говори, а девушке незачем видеть свое лицо и зад одновременно – да еще как минимум с пяти ракурсов. Особенно если зад у девушки такой грузный.

– Не благодари, это мне старички подсказали, – ответил Олли, переминаясь с ноги на ногу и наблюдая за метаморфозами своего лица.

– А все-таки я действительно рада, что ты меня уговорил. – Она подарила ему лошадиную улыбку. – Теперь я и над тобой посмеюсь, и ужин получу – сплошная выгода.

– Ужином я бы тебя и так угостил, – сказал Олли, подталкивая ее поближе к зеркалу. Ноги Меган исчезли, а тельце над огромными ботинками скукожилось и стало совсем крошечным.


В длинном прямоугольном зале они были не одни: рядом визжала и хохотала детвора. Меган увидела, с какой любовью и радостью Олли наблюдает за детьми и прислушивается к их веселым крикам. Камера по-прежнему висела у нее на шее. Она начала незаметно снимать крышку с объектива.

– Ты бы хотела детей? – спросил Олли, глядя не на нее, а на ребят. Они затеяли какой-то странный танец перед зеркалом, и самые младшие уже икали от смеха.

Меган убрала палец с кнопки спуска и вздохнула. Олли не впервые задавал ей этот вопрос, и ответ был ему известен.

– Не знаю, – как и прежде, честно сказала она.

Не то чтобы ей совсем не хотелось детей, просто Меган никогда толком об этом не задумывалась. Что она действительно хотела всю сознательную жизнь, так это фотографировать. Да и потом, впереди столько времени – успеет еще подумать о детях.

– Ты-то хочешь, я знаю, – сказала она, прислоняясь к колонне. Учительница построила детей парами, и они начали организованно покидать лабиринт. – В идеале – целую футбольную команду, да?

– Не-а. – Олли помотал головой и повернулся к ней. – Двоих будет достаточно. Мальчика и девочку, если повезет.

– Девочку, конечно, придется назвать Меган, – заявила она.

Олли не ответил, но, кажется, пробормотал что-то себе под нос.

– Не расслышала?

Меган выглянула из-за колонны. Очередное кривое зеркало выпятило им обоим животы, а головы расплющило – казалось, по ним прошелся кто-то очень тяжелый.

Заглянув ей в глаза, Олли сделал глубокий вдох и откинул волосы со лба.

– Как ты отреагируешь, если узнаешь, что я познакомился с девушкой?

Внутри у Меган все опустилось – еще ниже, чем в кривом зеркале.

– А ты… познакомился?

Олли слегка поморщил нос.

– Нет, я сейчас не об этом.

– А о чем? – озадаченно спросила Меган.

– Хочу знать: ты расстроишься? Мы много времени проводим вместе. Если у меня появится девушка, мы будем видеться реже.

Меган задумалась. Мысль о том, что Олли начнет с кем-то встречаться, была ей неприятна. Вот только о причинах думать не хотелось.

– Расстроюсь, но не обижусь, – ответила она и, сделав шаг вперед, подошла почти вплотную к зеркалу. Отсюда было не видно лица Олли. – Ты ведь мой друг. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– А ты когда-нибудь… – начал он, и Меган снова повернулась к нему.

– Что?

– Когда-нибудь думала, что мы могли бы?.. ну, ты понимаешь.

Да, она понимала. За последние полгода Меган не раз фантазировала на эту тему, однако отдавала себе отчет, почему этому не бывать – почему им никогда не стать парой.

Вообще-то она не собиралась вздыхать. И сразу увидела, как это задело Олли за живое. Когда тот уже хотел отвернуться, она поймала его за руку.

– Я тебе никогда не рассказывала про своего бывшего, да?

Они были совершенно одни в зеркальном зале. Меган вывела Олли на середину, где их отражения не искажались. Как прикажете вести серьезный разговор с мужчиной, если у него ноги как лодки, а голова похожа на огромный кусок тофу?

– Нет, но он мне уже не нравится, – пошутил Олли, однако по нахмуренному лбу она поняла, что ему любопытно.

– Его зовут Андре, он довольно известный фотограф. Лет пять назад я стажировалась в его лондонской студии, и в один прекрасный день он позвал меня на разговор.

Меган умолкла, сообразив, как это звучит со стороны. Олли даже успел наморщить нос – такой низкопробной показалась ему эта история.

– Ты уже догадался, что было дальше, – сказала она. – На самом деле не все так ужасно. Я ведь была не ребенок, а взрослая и состоявшаяся женщина. Он всего на шесть лет старше меня. В общем, это не то, что какой-то старый извращенец соблазнил юную впечатлительную девчонку. Хотя… – добавила она, пожав плечами, – его творчество действительно произвело на меня впечатление. По крайней мере, сначала.

– И что произошло? – Олли принял защитную позу, скрестив руки на груди. Меган понадеялась, что так он подсознательно стремится защитить ее, а не себя.

– Я решила поучаствовать в конкурсе. Ты о нем вряд ли слышал, это для молодых талантов – людей вроде меня, без наград и прочих регалий.

Он кивнул.

– К тому времени я уже несколько месяцев корпела над одним проектом, и поначалу Андре меня всячески поддерживал. Вообще он критически относился к моим работам, как и положено ментору…

– И кретину, – добавил Олли.

– Да, твоя правда. Пойми, я в ту пору буквально ему поклонялась. Слушала его с открытым ртом. А когда начала сомневаться в его взглядах, наши отношения быстро пошли под откос.