Год и один день

Хоуп не могла вспомнить, когда ее последний раз спрашивали, чего она хочет. В семье все решения принимал Дейв, а после разрыва с ним она сразу побежала к Чарли, и тот сказал: «Живи со мной». И она жила. Но теперь, когда Аннетт предложила ей свободную комнату у себя дома, Хоуп впервые получила возможность выбора.

Она покачала головой.

– Честное слово, я не знаю.

Чарли отодвинул стул.

– Мне пора.

– Я боюсь, что больше никогда тебя не увижу, – прошептала Хоуп скорее самой себе, нежели ему, однако Чарли тут же замер на месте. Сейчас бы ей подбежать к нему, обнять, остановить… Но нет. Хоуп так и сидела за столом. Не сводя глаз с Чарли, она смотрела, как он открывает дверь. Неужели не обернется?

В последний миг он все же обернулся.

– Всего тебе хорошего, Хоуп, – сказал он. И с этими словами ушел.





40




Пока утро закатывало рукава и готовилось к встрече со своими приятелем – полднем, – солнце ярко сияло в чистом небе. Меган и Олли медленно пробирались вдоль берега Влтавы в сторону Кампы и Малой страны. Они проходили мимо высоких домов с богатым внешним декором в стиле барокко. Меган без конца останавливалась фотографировать, но Олли ни разу не подал виду, что ему это не по душе. Казалось, он полностью погружен в свои невеселые мысли и даже рад просто посмотреть на воду, пока Меган работает.

В этом странном, приглушенном солнечном свете город заиграл новыми красками и стал еще краше. Меган просто не выпускала камеру из рук, и дело было не только в архитектуре: даже тротуары здесь притягивали взгляд. Их замостили узорами из красной и белой плитки и по утрам заботливо очищали от упрямых следов замерзшей слякоти.

Несмотря на гордое солнце в небе, на улице стоял мороз. Олли часто снимал запотевающие очки и протирал их платком. Голые и красные руки Меган уже ломило от холода, но перчатки она надевать отказывалась. Не чувствуя кожей всех изгибов камеры и приятного треска вращающегося объектива под пальцами, она не могла в полной мере отдаться своему делу. Приходилось без конца дуть на руки и растирать их. В нормальной ситуации Олли уже давно начал бы над ней потешаться, но не сегодня.

Они добрались до острова Кампа незадолго до обеда. Увертываясь от кусков подтаявшего снега, падающего с ветвей деревьев, они вышли по узкой дорожке на просторное зеленое поле, усеянное шумными детьми, крошечными собачками в водонепроницаемых костюмах и туристическими группами.

Олли заглянул в путеводитель.

– Это Сововые мельницы, – сказал он, кивая направо, где на берегу Влтавы, наполовину закрывая от них солнце, возвышалось величественное белое здание. Меган обратила внимание, что черепица на крыше черная, притом что у соседних домов крыши были главным образом красные.

– Здесь находится музей современного искусства, – продолжал Олли, перелистнув страницу. – Заглянем?

Меган никогда не была поклонницей современного искусства, однако решила не спорить и вошла вслед за Олли в открытые ворота. Двор был посыпан хрустящим гравием и заставлен множеством скульптур, одна другой удивительнее. Меган остановилась возле большой красной лошади с красным, совершенно голым и лысым наездником, неестественно длинные руки которого касались земли.

– Нежарко ему, наверное, – пошутила она, но Олли уже ушел рассматривать некое кубистское произведение: лежавшую на животе женщину с искореженным телом и запрокинутой головой. Между квадратных плиток вокруг ее постамента проросла трава, припорошенная снегом, и это зрелище понравилось Меган куда больше, чем сама скульптура. Впрочем, с Олли она своими соображениями делиться не стала. Он весь как будто ощетинился, хотя еще утром вел себя совершенно иначе. После откровенного рассказа о своих переживаниях, связанных с бывшей девушкой, он словно нашел новый повод для недовольства. Меган хорошо знала: если Олли о чем-то размышляет, к нему лучше не лезть, а именно этим он сейчас и занимался.

В дальнем конце двора они обнаружили еще одну скульптуру в виде женщины, только эта стояла, а ее длинное тонкое тело было совершенно плоским, как лист бумаги. Склоненная голова, распластанные волосы синего цвета – весь ее облик выражал печаль и поражение. Впервые с тех пор, как они вошли во двор музея, руки Меган потянулись к камере.

Олли тем временем вернулся к красному всаднику и присел на корточки, чтобы разобрать надпись на табличке. Он как будто сознательно избегал смотреть на Меган, и ей было не по себе: она привыкла ловить на себе его взгляды, нежиться в тепле его чувств. А сейчас кто-то вдруг открыл дверь и запустил с улицы холод. Пусть они с Олли никогда не были парой, Меган догадывалась, что он к ней неравнодушен. Она не хотела признавать то, что было совершенно очевидно для всех их друзей – чувства Олли ни капли не остыли с той ночи, когда они впервые поцеловались, – однако крошечная часть ее души понимала, что друзья правы. Да, нехорошо и эгоистично с ее стороны купаться в его любви, ведь ответить ему взаимностью она не может. Но и мысль о том, чтобы потерять Олли, приводила ее в ужас. Он стал важной частью ее жизни, и если он исчезнет, то возникшая на его месте пустота грозит поглотить ее целиком.

Борясь с внезапным приливом сожаления и страха, Меган сделала то, что привыкла делать: взяла в руки камеру, отгородилась объективом от одного мира и с головой ушла в другой – тот, где все было в ее власти. В кадре оказался Олли: у его губ клубился пар, щеки раскраснелись. Глазами он поискал ее, нашел… и едва заметно погрустнел. У него немного текло из носа, и кожа над верхней губой поблескивала на солнце, а сами губы были полные и пухлые.

Меган наблюдала, как он встал и подошел к другой скульптуре, сооруженной из металлических прутьев и затейливых колесиков. Олли достал из кармана телефон, чтобы ее сфотографировать, и Меган с помощью зума приблизила изображение – хотелось посмотреть, как он построит кадр. Когда он снял одну перчатку, Меган разглядела заусенцы вокруг его ногтей, черные волоски на оголенном запястье, выступающую паутину вен на бледной коже, напрягшиеся сухожилия. Сердце ее колотилось, голова шла кругом: внутри наконец просыпалось долгожданное, драгоценное вдохновение. Она все нажимала и нажимала на кнопку спуска… Жаль, Олли невдомек, как она увлечена им… Жаль, ей не подобрать слов, чтобы это описать.

Через минуту-другую он повернул голову в ее сторону – лицо при этом не выражало вообще никаких чувств – и двинулся в сторону открытых ворот. Меган не сразу пошла следом, и тогда он поманил ее рукой. Интересно, когда Олли захочет обсудить последние события? Да, утром он ушел от разговора, но Меган знала, что рано или поздно ему нужно будет об этом поговорить.

Если сейчас он переживает хотя бы приблизительно то же, что и она, значит, его разум пестрит воспоминаниями о прошлой ночи – красочными образами переплетенных рук и ног, раскрытых губ. Все труднее становилось игнорировать нарастающее напряжение: воздух между ними, казалось, потрескивал. Меган всей душой надеялась, что Олли не попросит ее повторять, почему они сейчас не могут быть вместе (и не в последнюю очередь это было связано с тем, что ее решимость понемногу таяла).

– Черт побери!

Они уже вышли с музейного двора и, обогнув Сововские мельницы, двигались в сторону парка. На углу здания, однако, шедший впереди Олли остановился как вкопанный – вернее, практически отшатнулся.

– Что такое?

Меган, поскальзываясь на слякоти, подбежала к нему и тоже удивленно охнула. Прямо перед ними стояли на четвереньках огромные и совершенно жуткие на вид бронзовые младенцы.

– Господи боже!

Меган пришла в ужас. Пугал не только размер этих созданий, но и их расположение в парке, а главное – лица. Вместо глаз, носов и ртов у них было что-то вроде оконных жалюзи от лба до подбородка, и кожа вокруг окошек неприятно сморщилась.

– Почему у них нет лиц?! – в ужасе спросила Меган.

Олли сделал шаг вперед и прочитал табличку на стене мельницы:

– «Давид Черны, 1967 г.р. Младенцы». Погоди, а разве не такие же младенцы ползают по телебашне?

– Да! – Меган схватила камеру и принялась листать на экране фотографии. – Вот, гляди. Их тут целая куча.


Она принялась их считать, ежась от холодного ветра, носившего по парку опавшие листья.

– На башне их десять штук.

– Впечатляет, – сказал Олли, подходя к ближайшему младенчику и гладя его по натертому до блеска бронзовому плечу.

Даже он, при всем своем недюжинном росте, не смог бы заглянуть этим созданиям в глаза. Впрочем, у них и глаз-то не было…

– Какие жуткие лица! – Меган все еще не могла пошевелиться от ужаса.

Олли только посмеялся, а затем вдруг обошел одного младенца сзади и начал карабкаться ему на спину.

– Что ты творишь? – взвизгнула Меган. – Нельзя садиться на них верхом!

– Очень скоро ты увидишь, что можно, – сообщил ей Олли и закинул ногу на бронзового монстра.

Меган вскинула камеру и, хихикая, принялась фотографировать. Олли корчил идиотские рожи и хитро поглядывал на нее со спины младенца. Проходившее мимо семейство остановилось на них поглазеть, и вскоре дети, вдохновленные выходкой Олли, уже вовсю упрашивали родителей посадить их на спины оставшихся двух младенчиков.

– Вот что ты наделал! – В шутку упрекнула его Меган. – Зрелище и так было мрачное – голые дети в снегу! – а теперь их оседлали, точно ишаков.

Олли пожал плечами.

– На их месте я был бы рад теплу человеческого тела.

Меган покраснела: перед глазами возникло его тело, обнаженное и такое горячее. Она поморгала, чтобы прогнать видение, и отвернулась, пряча от Олли красные щеки.

– «Младенцы – символ эры коммунизма», – зачитал он из путеводителя, не слезая со своего насеста.

Меган подняла голову и увидела, что очки висят на самом кончике его носа и вот-вот свалятся.

– «Поскольку тоталитаризм душит их рост, они не способны повзрослеть».

– Можно вывести учителя из школы, но школу из учителя… – посмеялась Меган и очень обрадовалась, когда Олли в ответ показал ей язык. – Если честно, мне все равно, что символизируют эти чудовища, – промолвила она, наконец набравшись храбрости подойти и потрогать одного из них. – Знать бы только, почему у них нет лиц.

– Может, они просто застенчивые? – Олли перекинул одну ногу обратно, спрыгнул на землю и, тут же поскользнувшись, влетел прямо в Меган. – Ой, прости!

Ей было приятно вновь ощутить на себе тяжесть его тела и тепло, которое словно прошло сквозь нее. Тут же вернулось вчерашнее непреодолимое желание – трогать и целовать Олли. Но нет, нельзя. Нет, она не станет.

– Ага, застенчивые они! – Меган показала пальцем на огромную голую попку младенца. – Мерзкие и злобные, вот они какие.

– Если ты сама не хочешь детей, это не дает тебе права их оскорблять. – Это была шутка, конечно, однако скороспелое суждение Олли задело ее за живое.

– Я не говорила, что совсем не хочу детей! Я сказала, что просто не думала об этом.

Он вскинул руки:

– Ладно, ладно, только не злись! Того и гляди голову мне откусишь.

– Ничего подобного!

Меньше всего ей хотелось вступать с Олли в спор, но сегодня он, похоже, твердо решил не давать ей спуску. Пнув ни в чем не повинную кочку, он в ярости закусил нижнюю губу. Самое ужасное, она прекрасно понимала, насколько ему осточертело ее поведение. Меган легко могла поставить себя на его место: если бы она уже во второй раз попыталась завязать с ним роман, а он вновь испугался бы и сбежал с утра пораньше, оставив ее одну в холодной пустой постели… Какое унижение, какой кошмар!..

Меган отвернулась от младенцев и посмотрела на парк: ветер колыхал лишь самые верхушки деревьев, одетых в головокружительные осенние наряды зеленых, оранжевых и желтых оттенков. Яркое солнце придавало картине особую прозрачность: казалось, в холодном воздухе видно каждую веточку, каждую травинку, каждую венку опавших листьев под ногами… Вот почему так? Она способна видеть ослепительную красоту мира, но не может по достоинству оценить красоту их с Олли чувств друг к другу, не позволяет себе это сделать? Ладно бы она ему не доверяла, подозревала бы его в дурных намерениях, но ведь нет! Даже к тому, что ей необходимо время на спокойную работу в одиночестве, Олли относится с пониманием и уважением. Нет, она скорее не доверяет самой себе – боится причинить ему боль.

Меган чувствовала острую необходимость заглянуть в будущее. Вот бы протянуть руку и передвинуть вперед стрелки многочисленных пражских часов… Переместиться во времени и увидеть, что они с Олли по-прежнему вместе и счастливы. Вот тогда она смогла бы по-настоящему отдаться своим чувствам. Со спокойным сердцем прожить все обуревающие ее эмоции, не ощущать на горле их удушающую хватку. Они бы стали ее крыльями, а не прутьями тюремной решетки.

Увы, никто не видит будущее, а желания редко исполняются – это всего лишь пустые надежды, основанные на мимолетном влечении или потребности. Если бы Меган верила в этот миф про золотой крестик на Карловом мосту, она бросилась бы туда прямо сейчас и пожелала бы себе уверенности. Ей должно быть доподлинно известно, что она не разобьет Олли сердце. А пока уверенности в этом у нее нет, рисковать она не готова.





41




Аннетт погладила золотой крест и удивленно посмотрела на маму – та только что поведала ей историю о том, что в этом месте святого Яна Непомуцкого сбросили в реку.

– Ты в самом деле загадала, чтобы я вернулась? – переспросила Аннетт.

Хоуп кивнула.

– В самом деле. Знаю, это глупо – но в тот миг мне показалось, что все может сбыться.