Горький водопад

Мне кажется, что она впервые откровенна со мной. Ее попытка уехать на автобусе была, вероятно, временной мерой. Она ни за что не бросила бы ребенка – по крайней мере, насовсем.

– Патер Том оскверняет все, к чему прикасается. Я пришла туда как бездомная бродяга, когда мне было тринадцать лет. И он заставил меня поверить в то, что я ничто, за такое короткое время, что мне самой не верится. Но я вовсе не ничтожество. И никогда не буду.

При этих словах Кэрол вскидывает голову, и я вижу, что она по-прежнему изо всех сил старается усвоить это – всей душой, а не только на словах.

– Можно задать тебе вопрос? – говорю я. – Когда ты жила в секте, как они называли место, где спали женщины?

Она отвечает, не раздумывая:

– Сад. Ну, как Эдем. Мы все были его Евами.

Горечь в ее голосе заставляет меня вздрогнуть и вспомнить ту огромную кровать в брошенном комплексе. Кэрол не лжет. Она действительно была в этой секте.

На лице ее все еще видны синяки, которые она поставила сама себе – иссиня-черные пятна. Но подлинные раны, нанесенные ей, кроются намного глубже.

Я представить не могу, чего ей стоило сбежать – не только ради себя, но и ради ребенка, которого она носила.

«Господь милосердный…»

Я делаю глубокий вдох и говорю:

– Вчера вечером они забрали моего сына, Коннора. Они хотели, чтобы я сказала им, где ты находишься. Они приехали на автофургоне, как ты и сказала. А еще они забрали Сэма, моего мужчину. Мой сын примерно того же возраста, какого была ты, когда попала к ним.

Кэрол становится мертвенно-бледной. Потом сует мешок с деньгами в рюкзак – тот же самый, который был у нее в прошлый раз. Рюкзак Реми.

– Мне жаль, – говорит она. – Что вы сказали им обо мне?

– Ничего. Но тебе нужно уехать, Кэрол. Немедленно. Мы нашли тебя, и это значит, что они тоже могут тебя найти. Возьми эти деньги и начни новую жизнь вместе со своим сыном – где-нибудь подальше отсюда. – Мои глаза наполняются слезами, мне трудно продолжать. – Но прежде, чем ты уедешь, пожалуйста, прошу тебя, скажи, где мне искать своего сына. Я умоляю тебя. Пожалуйста. В твоей власти помочь мне спасти его.

– Но… вы уже знаете про Сад. Вы должны знать… – Ее голос прерывается. – А, вы нашли старое место, то, которое было возле Вулфхантера… Они уехали оттуда до того, как я к ним присоединилась.

– Я знаю, что их новое поселение находится где-то возле парка Катуза. Просто… скажи мне, как их найти. – Меня трясет так сильно, что я вынуждена обеими руками ухватиться за спинку одного из сидений. Слезы прорываются наружу, я чувствую, как они текут по моим щекам – холодные, словно подтаявший лед. Я не знаю, что буду делать, если она мне не скажет. Я не хочу думать об этом. – Кэрол, пожалуйста…

Она мотает головой. Господи, нет, она мотает головой, и я чувствую, как отчаяние у меня внутри скручивается спиралью, точно змея, пожирающая мои внутренности. Но Кэрол говорит:

– Он купил старый трудовой лагерь возле Биттер-Фоллз. Но это вам не поможет. Пути наружу нет. И пути внутрь – тоже. Это его крепость. – Я вижу, как ее глаза блестят от слез, ярко, словно елочная мишура, но она смаргивает их. – Я знала людей, которые пытались уйти. Все они умерли там. Он сделал их своими святыми. Мне жаль вашего сына, но больше я ничем не могу вам помочь. Я не позволю им утопить моего мальчика, как он сделал со всеми остальными…

Я холодею, и дальнейшие ее слова превращаются в глухой гул. «Утопить моего мальчика». Я пытаюсь сглотнуть, но слюна у меня во рту словно бы сделалась твердой и жесткой, как гравий. Хриплым голосом я переспрашиваю:

– То есть как – утопить?

Кэрол делает невероятно глубокий вдох, словно и вправду собирается нырнуть в воду.

– Он сказал мне, что Ник будет его новым мессией. Но он говорил такое и прежде, а потом заявлял, что у ребенка нет нужных признаков, и относил его к водопаду, а потом возвращался один. – Она содрогается, и я тоже ощущаю этот ужас – глубокий, первобытный. Неудивительно, что она сбежала. – А мужчин, которые нарушали правила, он называл «святыми», избранными Богом. Он отводил их туда для крещения и топил их. Он говорит, что таким образом собирает на небесах армию, которая будет нас защищать.

Мне никогда не было так холодно, как сейчас, когда я слушаю это.

– Именно так и случилось с Реми?

– Реми думал, что может купить мне свободу, если пообещает работать на них три месяца. Так я ему сказала. Но он не вернулся назад, они никого никогда не отпускают. Они забрали его, и он или стал одним из них, или сейчас уже присоединился к святым. Я не знаю, что именно с ним стало. – Кэрол вытирает слезы. – В тот вечер я сумела ускользнуть, а Реми пошел с ними. Я воспользовалась шансом и сбежала. Я обменяла его на жизнь своего ребенка. И я думаю об этом постоянно.

Она назвала своего сына Ником. Николас. Среднее имя Реми. Мне кажется, что сейчас она говорит совершенно честно. Но отчаяние, гложущее меня, не уходит.

– Мне нужно попасть туда, Кэрол. Найти моего сына. Где в этом лагере его могут держать?

– Если он стал новообращенным, то спит вместе с мужчинами в их доме. Но где он днем… это зависит от многого. Новообращенные обычно работают на полях. Но он не новообращенный, он заложник, поэтому я не знаю. Может быть, они держат его в будке – там патер Том запирает тех, кого называет святыми, прежде чем увести их к водопаду… Но это неважно. Вы не сможете попасть внутрь.

– Если понадобится, я вышибу ворота.

– Они слишком прочные, да и вас расстреляют еще на подходах. У него там целая армия, патрули вокруг ограды. Он все время проповедует, что правительство придет их убивать. Они будут сражаться, все они. – Кэрол с трудом сглатывает. – Они уже убивали по его приказу. И погибнут, защищая его, – все до единого.

– А что насчет того водопада, о котором ты упоминала?

– Это неважно. Вокруг всего лагеря ограждение высотой в двадцать футов. Проволока поверху и постоянное патрулирование. Они расстреляют любого, не успеет он перелезть. Но если вы и перелезете, вас поймают. И тогда помоги вам Бог!

Я должна верить в то, что шанс есть. Должна.

Кэрол продолжает:

– Когда-то мне снились кошмары о том, как эти святые выходят из воды. Но мне все это казалось нереальным, пока я не забеременела. – Она снова сглатывает, словно борясь с тошнотой. – Тогда я не могла спать, представляя, как моего ребенка тоже утопят там. Я не знала, будет ли это мальчик или девочка, но не могла допустить, чтобы мой ребенок родился там. Я добровольно вызвалась в миссионерскую поездку – нас посылают в жилых автофургонах, трое мужчин и одна женщина. Новообращенным удавалось привлекать людей лучше, чем тем, кто родился в секте, – те бедные девочки не знали никакой другой жизни. Мы могли очаровывать парней, рассказывать им наши грустные истории, заставлять их поверить в то, что они спасают нас. – Она смотрит на рюкзак, за который продолжает держаться. – Как и было с Реми. Делать это было легко. Придумываешь печальную историю, говоришь парню, что только он может меня спасти… И тот думает, что поступает правильно.

Я хочу уйти. Мне нужно уйти. Она назвала место – Биттер-Фоллз, – где мы можем найти Коннора и Сэма. Но есть нечто ужасающе-притягательное в ее исповеди, полной раскаяния и ненависти к себе.


– Ты в этом не виновата, – говорю я ей. – Ты была жертвой. Ты была ребенком – запуганным, с промытыми мозгами. То, что ты нашла в себе силы сбежать, куда больше говорит о тебе. Просто… живи ради своего сына. Найди место, где вы будете в безопасности. Обещаю, если тебе вдруг понадобится моя помощь, просто позвони. Я сделаю все, что смогу.

– Почему? – Это звучит как крик боли. – Я ведь подставила вас при первом же удобном случае!

– Ты сделала то, что должна была сделать, Кэрол. Я понимаю.

Она молчит еще несколько секунд, потом говорит:

– Он всегда давал нам имена, которые ему нравились. В честь музыки и цветов. Меня он назвал Кэрол [16]. – Она неожиданно протягивает мне руку, второй продолжая придерживать сына. – Но я – Дария. Дария Айверсон. А это – Ник Айверсон.

Я пожимаю ей руку.

– А я – Гвен Проктор. Но… когда-то я была Джиной Ройял. И к тому имени я отношусь так же, как ты – к имени Кэрол. Оно принадлежит умершей женщине.

Я не спрашиваю ее, куда она направится после этого. Я надеюсь, что она сумеет скрыться. Надеюсь, что она и ее сын найдут в этом мире безопасный уголок, где смогут жить далеко-далеко от сект, святых и мертвых.

А я?

Я отправляюсь на войну.





22. Сэм




Я ожидаю регулярных побоев и потому ничуть не удивляюсь, когда дверь с лязгом распахивается и в будку врываются трое мужчин, которые немедленно принимаются пинать меня. Я сворачиваюсь в клубок и принимаю эти побои – до той степени, до которой вообще можно принимать что-то подобное. Боль кажется острой, как стекло, но я не думаю, что что-то у меня сломано. Перед тем как оставить меня лежать на земляном полу, окровавленного и задыхающегося, мне швыряют полупустую бутылку воды и кусок хлеба.

Держат на хлебе и воде в самом буквальном смысле. Хорошо, что они знают классику.

Я отпиваю маленький глоток, невзирая на желание выхлебать всё разом, и отставляю бутылку в сторону. Половину хлеба приберегаю на потом, а остальное съедаю маленькими кусочками. Жуя его, чувствую вкус крови из разбитой губы. Я уже потерял счет времени, хотя и пытался вести отсчет часам, проводя черточки на земляном полу, там, куда падал солнечный луч из щели… пока солнце не скрылось.

Я не знаю, где Коннор, и заставляю себя не думать о нем, потому что не могу выбраться отсюда – пока. На этот раз я без сопротивления позволил им развлекаться, в основном потому, что хочу, чтобы они сделались самоуверенными. В следующий раз они будут не такими агрессивными и куда более уверенными. Я позволю им и это. На третий раз, если они достаточно расслабятся, а обстоятельства будут благоприятствовать мне, я выберусь из этой дыры, найду Коннора и соображу, как нам обоим освободиться.

Мне приходится сдерживаться, чтобы не съесть весь ломоть этого хлеба домашней выпечки разом – такого вкусного я еще никогда не пробовал. Но лучше приберечь его на потом.

Слышу короткий, нервный стук в дверь. Черный юмор едва не заставляет меня спросить: «Кто там?» – как будто я у себя дома и могу впустить или не впустить визитеров, если захочу. Но я молчу.

– Ты здесь? – спрашивает чей-то голос. Я надеялся, что это будет Коннор, но в то же самое время я не хотел этого. Я хочу, чтобы он был осторожен, подчинялся правилам и не рисковал собой.

Это не Коннор. Это голос женщины, а может быть, девушки. Очень настороженный. Я пытаюсь подняться, но испускаю стон и остаюсь лежать. Раньше я лучше справлялся с болью. Наверное, старею.

– А где еще мне быть? – спрашиваю я. Потом перекатываюсь и прислоняюсь головой к металлической двери. Сейчас я понимаю, что мне следует радоваться ранним холодам. Летом эта будка превращается в раскаленную душегубку. Холод заставляет меня дрожать, однако сейчас температура не настолько низкая – пока что, – чтобы бояться смерти от переохлаждения. Спать, конечно, адски тяжело, но мне случалось переживать и худшее.

– Как тебя зовут? – шепчет женщина. – Извини, я не могу быть здесь долго. Просто скажи мне свое имя.

– Сэм Кейд, – отвечаю я. Я не намерен выдавать им что-то сверх того, потому что, возможно, это некий тактический прием. – А кто ты?

Она не отвечает, только спрашивает:

– Ты его отец? Того мальчика…

На это можно ответить по-разному, но я выбираю самый простой ответ:

– Да.

– Он в беде, – говорит она. – Тебе нужно вытащить его отсюда. Поскорее.

Это заставляет меня забыть о холоде, боли и всем остальном. Я выпрямляюсь и смотрю на дверь так, словно могу видеть сквозь нее.

– Что случилось?

– Это случается с ними всеми, – отвечает незнакомка. – Есть только два варианта. Он станет либо братом, либо святым. То и другое плохо.

Я понимаю, что это тоже может быть приемом – дезинформацией, призванной ослабить мою сосредоточенность и способность к сопротивлению. Естественно, они намерены использовать нас с Коннором друг против друга. Это прописные штуки. И насколько я знаю, этот голос по ту сторону двери принадлежит одной из истинно верующих.

– Я ничего не могу с этим поделать. Ему придется справляться самому, – говорю я и, как бы больно это ни было, возвращаюсь к дальней стене. Женщина дважды зовет меня по имени. Я не откликаюсь.

Она уходит. Наступает ночь, которая кажется особенно темной, холодной и длинной. Потому что у меня нет уверенности в том, что сказанное ею – неправда. У меня нет уверенности в том, что Коннору в этот момент не промывают мозги. Он и раньше бывал восприимчив. Он попался на ложь своего кровного отца, и это либо дало ему иммунитет – на что я надеюсь, – либо сделало его еще более уязвимым. Я молюсь о том, чтобы он разгадал все их манипуляции, но у этих людей явно есть опробованная система, которая работает практически безупречно. Они аккуратны, жёстки – и все-таки то, что они вот так явились к Гвен и забрали меня и Коннора… это было безрассудно.

Безрассудство – очень, очень опасная вещь для подобных сект. Оно делает их дерзкими и склонными к суициду. Патер Том, как все прочие самозваные пророки, будет цепляться за власть до самого конца и сделает все, чтобы остальные сектанты сошли в могилу раньше его. Тому есть множество прецедентов, от Дэвида Кореша до Джима Джонса [17].