Горлов тупик

– Что будем делать? – Надя тоскливо оглядела кухню.

Оставлять всю эту грязь до утра не хотелось, но еще меньше хотелось будить Бобу, а прибрать бесшумно вряд ли получится.

Семен Ефимович на цыпочках подошел к мойке, взял веник и принялся подметать. Надя держала совок. Осколки звякнули, Боба резко вскочил, выпалил:

– Нет! Я не сплю!

– Погоди, не прыгай, поранишься, – предостерег Семен Ефимович.

Боба послушно поджал ноги в дырявых носках, пару минут сидел молча, таращил сонные глаза. Надя выкинула осколки в мусорное ведро, принесла тапки для Бобы.

Семен Ефимович понюхал содержимое кастрюли, сморщился:

– Эх, Боба, Боба!

– Пропал супчик? – спросила Надя.

– Скис, разумеется. А я рассчитывал съесть его завтра на обед. – Он понес кастрюлю в туалет, ворча: – Неужели трудно в тарелку налить, потом в холодильник поставить?

– Тогда тарелку и половник пришлось бы мыть, – мрачно возразил Боба, слез с дивана и вырвал у Нади тряпку. – Я сам!

Протирая клеенку, он опрокинул сахарницу и сшиб на пол вазочку с мармеладом.

– Боба, уймись, мы все очень устали, завтра рано вставать, – Надя взглянула на часы, – то есть уже сегодня.

Он застыл с тряпкой в руке.

– Извини, я виноват, насвинячил, но тут такое творилось, такое! – Он помолчал и продолжил страшным шепотом: – Они звонили пять раз по телефону и копошились под дверью. Я не брал трубку, не подходил к двери. Они видели свет в окнах, не могли не видеть, а все равно лезли во все дыры. Ясно, это очередной этап, новая тактика, теперь они не успокоятся, пока не добьются своего.

– Боба, о ком ты говоришь? – кашлянув, спросил Семен Ефимович.

Надя быстро взглянула на отца:

– Ты что, не понимаешь?

Семен Ефимович охнул и болезненно сморщился, будто с размаху наткнулся на острый угол.

Наде казалось, что отцу легче поверить в Бобин бред, чем смириться с его паранойей. Из-за секретности он не мог показать Бобу хорошему психиатру, боялся, что беднягу уволят, запрут в психушку. Надя объясняла: там у них свои психиатры и свои критерии психического здоровья. Никто Бобу не уволит, спокойно доработает до пенсии. Они там все такие, она бы тоже стала такой, если бы согласилась на предложение Трояна и перешла в «Биопрепарат».

– Когда погибла лаборантка, даже не дали родственникам проститься, – продолжал шептать Боба, – зарыли по-тихому на спецкладбище, в цинковом гробу, вместо савана – толстый слой негашеной извести. Хорошо, что у меня нет ни жены, ни детей. Никого, кроме вас. Но теперь они и к вам подбираются.

– Давай-ка ты примешь валерьянки и ляжешь спать, – предложил Семен Ефимович. – Можешь взять мою пижаму.

– Спасибо, дядя Сема, только я вряд ли сегодня усну.

– Уснешь как миленький, пойдем, постелю тебе в Лениной комнате. – Надя тронула его локоть.

Боба поймал и сжал ее руку.

– Они спрашивали о тебе.

Семен Ефимович застыл в дверном проеме.

– Пап, не дергайся, я же тебе говорила, Троян давно переманивает меня туда, – спокойно объяснила Надя, – только не понимаю зачем? Мои фаги никому на фиг не нужны.

– Это ты так думаешь, – возразил Боба, – со мной беседовал высокий чин, выспрашивал, что ты за человек.

– Делать им нечего! – Надя скривилась и пожала плечами.

– Что за чин? – тревожно спросил Семен Ефимович. – Что ему нужно от Нади? Давай-ка подробней.

– Около недели назад в столовой подсел ко мне за столик Троян вместе с этим чином, говорит: а вот, кстати, двоюродный брат той самой Ласкиной. Чин был в штатском, представился Иваном Петровичем, спросил, правда ли, что моя сестра такая вся из себя гениальная?

– С чего ты взял, что это высокий чин, если он был в штатском? – спросила Надя.

– Определил по выражению лица. Не перебивай, будь любезна! – огрызнулся Боба. – Ну, так вот. Он спросил. Я ответил, что не могу компетентно оценивать твой научный потенциал, поскольку работаю в другой области. Он: ну, а что она вообще за человек? Я: хороший человек, честный, добросовестный советский ученый. Он кивнул и стал уплетать бефстроганов. Потом мы выпили компот и пожали друг другу руки.

– Все? – спросил Семен Ефимович.

– Формально – все, но это только маскировка. – Боба опять вытаращил глаза и продолжил свистящим шепотом: – Они наверняка уже влезали сюда и перерыли твои записи. У них бульдожья хватка.

– Ладно, пора спать. – Надя решительно повела его за руку в Ленину комнату.


Пока она стелила чистое белье, он продолжал бубнить о круглосуточной слежке, тайных обысках и бульдожьей хватке. Семен Ефимович принес пижаму, пожелал Бобе спокойной ночи. Они вышли и закрыли дверь.

– Пап, расслабься, это никакая не проверка и никак не связано с моими поездками за границу. Троян обожает хвастать своими питомцами и всех со всеми знакомить.

– А что, если их действительно заинтересовали твои исследования и они решили перетянуть тебя в свою структуру любым способом?

– Было бы что-то серьезное, они бы взяли у Бобы подписку о неразглашении, – пробормотала Надя сквозь долгий зевок.

– Ты считаешь, тогда он бы не стал рассказывать? Он же ничего не соображает!

– Именно поэтому не стоит ломать голову над его бредом.

– Ну, а звонки с молчанием?

– Все, пап, давай спать!

После душа она на цыпочках проскользнула в свою комнату мимо спящего отца. Он свернулся калачиком на правом боку, подложил руки под щеку и тихо похрапывал. Надя облегченно вздохнула. Она боялась, что отец слишком разволновался и не уснет.

У нее слипались глаза, усталость и Бобина паранойя приглушили тревогу за Лену. Больше всего на свете хотелось нырнуть под одеяло. Она потянулась к выключателю настольной лампы и нечаянно скинула с края стола лиловую папку. Папка раскрылась на лету и оказалась пустой.

Надя складывала в нее черновики докторской с рукописными пометками. В принципе, ничего ценного там быть не могло. Как раз вчера вечером она хотела разобраться в бумагах, выкинуть лишнее, но не успела. Ее стол был завален папками, книгами и журналами со множеством торчащих закладок. Она ничего тут не трогала дней десять, работала только в институте, а дома занималась чем угодно, кроме своей диссертации. Новогодние праздники, январские панические атаки, усталость – вполне уважительные причины, чтобы взять паузу. К тому же лента в пишущей машинке истерлась до дыр, а в запасе осталась только одна, последняя катушка, паршивая, отечественного производства. Заправлять ее не хотелось, лента пачкала пальцы и бумагу, из нее лезли нитки и цеплялись за крючки держателя. Павлик Романов обещал достать хорошую, чешскую, сразу три штуки.

Надя скользнула взглядом по машинке, подняла крышку. Из каретки торчала страница, начатая за несколько дней до Нового года. Строчки бледные, почти слепые, а страница почему-то грязная, в темных пятнах, и лента вставлена новая. Смятая пустая коробка от последней катушки валялась в деревянном лотке, среди скрепок, ластиков, клеевых карандашей и бутылочек с белой замазкой. Надя никогда не клала в этот лоток ненужный мусор. Пустую коробку она бы обязательно бросила в помойное ведро. В голове глухо прозвучал Бобин голос: «Они наверняка уже влезали сюда и перерыли твои записи. У них бульдожья хватка».

Она потерла сонные глаза, забормотала сквозь долгий зевок:

– Ну, ты даешь! Черновики выкинула, ленту поменяла и ничего не помнишь! Когда ты умудрилась это сделать? Во сне?

Рука сама потянулась к ящикам стола. Захотелось проверить более основательно, все ли на месте. Она представила, как проведет остаток ночи, вытряхивая содержимое ящиков, роясь в бумагах, и одернула себя:

– Ты же не думаешь, что это антоновская мартышка? Мартышка могла стащить свитер, но твои черновики ей зачем? Тебе теперь постоянно будет мерещиться, что кто-то побывал у нас дома? Хватит сходить с ума!

Она выключила настольную лампу, нырнула под одеяло и по старой привычке запела шепотом, в подушку:

А ну-ка, парень, подними повыше ворот,

Ты подними повыше ворот и держись.

Черный ворон, черный ворон, черный ворон

Переехал мою маленькую жизнь.





Песенка фельдшера дяди Моти до сих пор согревала, утешала, баюкала.





* * *


Вячеслав Олегович здорово продрог, пока бродил по ночному поселку. Обычно после таких прогулок он спокойно засыпал и спал до полудня. На этот раз прогулка не помогла. Он нырнул под одеяло к Оксане Васильевне, согрелся у ее мягкого бока. Глаза слипались, но в голову назойливо лезли тревожные мысли.

Зачем Уралец притащил этого Любого? Знал заранее, что поросят доставят живых, нашел профессора-живодера? Ладно, шутки шутками, а все-таки зачем?

Генерал Федя никогда ничего не делал просто так, он только прикидывался валенком. Этакий компанейский мужик, душа нараспашку, язык без костей, любитель выпить, попариться в баньке, потравить анекдоты. Галанов на собственном опыте убедился, какая у него хватка. Сидишь с ним вечером на веранде за пивком или утром с удочками на берегу. Ничего особенного, обычный треп. А потом, наедине с самим собой, спохватишься: боже, сколько разных подробностей он из тебя вытянул о твоих коллегах, писателях и критиках, о настроениях и разговорах в институте, о преподавателях, студентах…

Да, вытягивать информацию генерал Федя умел, но и в долгу не оставался. Вовремя ориентировал в колебаниях Линии, помогал в сложных ситуациях.

Девять лет назад, когда случились известные события в Чехословакии, некоторые студенты сильно возбудилось, стали задавать на семинарских занятиях провокационные вопросы, по институту пошли гулять рукописи с грязной антисоветчиной, на доске объявлений появилась листовка, призыв к демонстрации протеста против ареста кучки диссидентов, которые вылезли с плакатами на Красную площадь. Выяснилось, что из дюжины бузотеров трое самых злостных учатся на семинаре Галанова. Ректор был сволочь, давно имел на него зуб, мог воспользоваться случаем, отыграться.

По совету Оксаны Васильевны он напросился в гости к дачному соседу. Уралец уже был в курсе. Проговорили полночи. В итоге отчислили всего одного студента, автора листовки, а ректора через пару месяцев с почетом проводили на пенсию. Вячеслав Олегович вздохнул с облегчением. Федя помог ему не только собственные проблемы решить, но и защитил двух талантливых ребят. Его подчиненные, люди грамотные, тактичные, провели с ними профилактическую работу. Ребята осознали свои ошибки и стали спокойно учиться дальше.

Еще был случай, посерьезней. Старший сын Володя угодил в милицию. Оксана Васильевна привезла ему из ГДР модный замшевый пиджак, о котором он мечтал с девятого класса. Но что-то Володе не понравилось, то ли фасон, то ли цвет, в общем, решил он по-тихому продать или обменять обновку. Он учился на втором курсе МГИМО. Приятель-сокурсник свел его с фарцовщиками, и попал Володя под милицейскую облаву в гостинице «Интурист». Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Уралец. Он вмешался, и, как по волшебству, Володя вернулся домой целый и невредимый, никакого дела не завели, ни единого пятнышка в его биографии эта скверная история не оставила. Только пиджак во время облавы кто-то спер в суматохе.

Когда они с Оксаной Васильевной отправились в гости к Уральцу с коньяком, икрой, севрюгой, домашними пирогами и горячими благодарностями, Федя добродушно хмыкнул: «Уши ему, паршивцу, надрать не забыли?»

Да, из всех дачных соседей генерал Федя был самый полезный и надежный человек. Но все-таки, зачем он притащил Любого? Ладно, что гадать? Поживем – увидим.

Вячеслав Олегович тихонько вылез из-под одеяла, закутался в халат, спустился на кухню, вскипятил чайник. Со стаканом горячего чая поднялся к себе в кабинет, взял с полки зачитанный до ветхости том Сергея Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Глаза механически скользили по знакомым строчкам, а неприятные мысли шли своим чередом.