Горлов тупик

– Говорит «Радио Свобода».

– Соседей потревожить не боишься? – спросил Юра.

– Тут, слава богу, не коммуналка.

– Тут стены тоньше. – Он покрутил колесико настройки.

После треска и свиста звонкий девичий голос прощебетал:

– И вот волнующая весть! Туле присвоено почетное звание города-героя!

Мама приглушила звук, подвинула ему тарелку с омлетом.

– Я почему про субботу спросила – восьмого тете Наташе семьдесят лет.

– Не ушлют назад, постараюсь прийти.

Тетя Наташа, мать Васи, осталась маминой подругой на всю жизнь. Когда сломали дом на Самотеке, ей дали квартиру на Первомайской, они с мамой виделись часто, вместе ходили в кино, в театры, гуляли то в Сокольниках, то в Измайловском парке.

– Да уж, постарайся. У них двойной праздник, Наташе семьдесят, а Наточке пять. Представляешь, Вася с Ольгой третьего ждут! – Она намазала маслом подогретый рогалик, протянула ему.

– Ого! Молодцы. – Юра хрустнул рогаликом и спросил с набитым ртом: – Как Глеб полугодие закончил, не знаешь?

– Знаю, он у меня дневник оставил, Вера очень уж болезненно реагирует на оценки. Ты ешь, сейчас принесу.

Пока ее не было, Юра принялся крутить колесико. Обрывок марша, приказ: «Встаньте прямо, товарищи!» Треск, свист, легкие гитарные аккорды. Суровый механический тенор: «…партийные и комсомольские организации в своей деятельности по коммунистическому воспитанию трудящихся…» Юра опять поймал «Свободу».

Мама вернулась, положила перед ним дневник:

– Только осторожно, не заляпай.

Глеб окончил полугодие вполне прилично, без троек, но с четверкой по поведению. Несколько раз мелькнули красные учительские чернила в графах замечаний, одно Юру умилило: «Не допущен к занятиям по причине длинных волос».

– Увидишь его, не пугайся, завуч доконала, побрился наголо ей назло, теперь ходит, как после тифа, – сказала мама. – Вера с ним неделю не разговаривала, а он с ней.

– Вчера, около семи часов вечера, в центре Москвы, был жестоко избит писатель Георгий Зыбин, – сообщил баритон.

– Надеюсь, уже помирились? – спросил Юра.

– Погоди! – Мама увеличила звук.

– Блестящий переводчик, литературовед, исследователь творчества Шекспира и Байрона, двадцать из своих семидесяти лет Зыбин провел в лагерях и ссылках. Год назад он закончил вторую часть романа «Без права переписки».

– Мам, в чем дело? – удивленно спросил Юра, заметив, как мрачнеет ее лицо.

Она молча помотала головой и приложила палец к губам.

– В СССР опубликовать дилогию не решилось ни одно издательство, друзья переправили рукопись в Париж, – продолжал ведущий, – роман выпустило издательство «Галлимар», как раз вчера Зыбин отправился в Дом литераторов, отпраздновать выход книги. В фойе на него напали четверо молодчиков в штатском. На глазах многих свидетелей они повалили семидесятилетнего писателя на пол и стали избивать ногами. Присутствующие молча наблюдали. Наконец кто-то догадался вызвать милицию и «Скорую». Молодчики спокойно удалились, милиция даже не пыталась задержать их. По информации нашего источника, сейчас Зыбин в Институте Склифосовского, в реанимации, состояние тяжелое. Вы слушаете «Радио Свобода».

– Что за ерунда! – растерянно прошептала мама. – В центре Москвы, в общественном месте, при свидетелях, нападают на беспомощного старика, ногами бьют. Бред какой-то…

– Наверное, обычное хулиганство, – Юра выключил спидолу, – эти сволочи готовы любую бытовуху раздуть в политическое событие, и роман приплели, и Париж с «Галлимаром». Почему ты так разволновалась?

– Потому, что я его знаю, – она стала наливать кофе дрожащими руками, – Зыбин Георгий Осипович, мы года три назад в «Иностранке» на шекспировских чтениях познакомились, в Ленинке часто встречаемся. Один из лучших у нас в Союзе специалистов по Шекспиру.

– И что, правда отсидел двадцать лет? – Юра промокнул салфеткой кофейную лужицу.

– Не знаю. – Она передернула плечами. – Нет, ты сам подумай, хулиганы нападают в темном дворе, в подъезде, но чтобы в фойе ЦДЛ… Как они вообще туда проникли? Туда же не пускают кого попало, с улицы!

– Может, твой шекспировед поел в ресторане, хорошо выпил, расплатиться забыл, молодчики в штатском на самом деле официанты и швейцар, ну, поговорили с ним невежливо. – Юра открыл форточку, закурил и вдруг вспомнил: «Что значит – перестарались? Кто конкретно перестарался?»

Перед глазами возникла гладкая, литая физиономия генерала Бибикова Дениса Филипповича. Бибиков возглавлял Пятое Управление, раздутый аппарат дармоедов, занятых охотой на инакомыслящих. Управление называли «Пяткой». Сотрудники внешней разведки «подпятников» презирали, стыдились, что служат с ними в одной системе. Те отвечали взаимностью, да еще завидовали: вы по заграницам прохлаждаетесь, а мы тут дерьмо разгребаем.

В гигантских джунглях КГБ Юре доводилось встречать много лгунов, мерзавцев, гиен и крокодилов, но генерал Бибиков – нечто выдающееся. Его физиономия гладкостью, тупостью и полным отсутствием выражения напоминала большую розовую пятку. Его «подпятники» довольно часто выходили из-под контроля, действовали, как штурмовики Рема в Берлине в начале тридцатых.

– Настолько невежливо, что он сейчас в реанимации? – Мама поджала губы и принялась убирать со стола.

– Мам, ты же знаешь, что такое мюнхенская «Свобода» и кто там работает: бывшие полицаи, власовцы, нацисты вперемежку с нашими сексотами. – Юра загасил сигарету и отправился в комнату, одеваться.

Служебный автобус от Лубянки в Ясенево отправлялся в семь тридцать. Костюм висел на плечиках, от рубашки пахло утюгом. Мама, конечно, догадалась, что ему предстоит важный выход на начальственный ковер, она привыкла не задавать вопросов. Он мог бы сказать про Политбюро, но берег ее нервишки, знал, как сильно разволнуется.

Она вошла, вытирая руки кухонным полотенцем, бледная, растерянная, с красными мокрыми глазами. Он покосился на яркие пакеты, торчавшие из приоткрытого чемодана. Захотелось красивым жестом достать пуховый жакет, накинуть ей на плечи. Но времени осталось в обрез, к тому же ей сейчас было явно не до подарков. Он выругался про себя:

«Сволочи, испортили утро. Эти, со “Свободы”, и штурмовики-подпятники, и публика в фойе ЦДЛ. Стояли, смотрели, потом разболтали западным журналистам. Играют в свои скотские игры, а она теперь будет переживать».


Мама принялась завязывать ему галстук, руки все еще дрожали.

– Даже если он выпил и денег не хватило, разве можно бить старика ногами? Почему никто не вмешался, не заступился? Почему милиция их не задержала?

Юра подумал: «Ты бы вмешался? Старика-епископа Птипу поставил на колени и застрелил у тебя на глазах, и что? Ты стоял и смотрел».

– Потому, что ничего этого не было, все вранье, от первого до последнего слова, – произнес он вслух и поморщился от собственного фальшиво-бодрого тона.

Она отвернулась и забормотала:

– Я знакома с его женой, представляю, каково ей сейчас. У меня есть их домашний номер… Не беспокойся, звонить не стану, что само по себе отвратительно.

– Ну, не очень уж близкие твои друзья, просто знакомые, там наверняка есть кому помочь, к тому же… – Он осекся, махнул рукой.

Повисла пауза. В тишине стали слышны собачий лай, топот и невнятные голоса за стенкой. Юра застегнул ремешок часов на запястье.

– Мам, я сегодня поздно освобожусь, сколько пробуду в Москве, пока не знаю. Могут прямо завтра отправить назад, тогда в Раздольное смотаться не успею.

– Конечно, Юрочка, – она погладила его по голове, – я позвоню им, скажу, что ты здесь. Сейчас рано, спят еще, часов в десять позвоню.

Надевая ботинки в прихожей, он заметил, что они сверкают, как новенькие, и проворчал:

– Рубашку отутюжила, ботинки начистила, встала небось часа в четыре.

– Не спалось, надо было чем-то полезным заняться. – Она поправила ему шарф. – Ах, да, все забываю тебя спросить – кто такая Надя?

Юра застыл.

– Недавно в ящиках разбиралась, – спокойно объяснила мама, – нашла несколько тетрадных листков, там разные узоры, зигзаги, рожицы и много раз, вдоль и поперек, мелко и крупно, твоим почерком: «Надя, Наденька, Найденыш».

– А-а. – Он взглянул на потолок и быстро пробормотал: – Это просто так, ручку расписывал.

– Ясно, – она обняла его, – все, иди, буду держать за тебя кулачки.





* * *


Ночь пролетела, Вячеслав Олегович так и не поспал ни минуты. Читать не мог, глаза слипались, слезились. Он подвинул к дивану столик со «Спидолой», вытянул антенну, покрутил колесико настройки, услышал сквозь помехи знакомый баритон одного из ведущих «Голоса Америки». На даче вражеские голоса ловились неплохо. Слушали все обитатели поселка, делились впечатлениями, конечно, не забывали добавлять гневные ругательства в адрес «голосов».

Вражеский баритон звучал интеллигентно, уютно, по-до- машнему:

– Наше общество заражено апатией, лицемерием, узколобым эгоизмом, скрытой жестокостью. Большинство в партийном и правительственном аппарате и в наиболее преуспевающем слое интеллигенции упорно цепляются за свои явные и тайные привилегии…

Галанов скривился:

– Пустая демагогия! В каком обществе всего этого нет, интересно?

– Мы передавали отрывки из писем академика Сахарова. Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона.

После короткой музыкальной заставки баритон заговорил жестче:

– Срочное сообщение от нашего московского корреспондента. Вчера, около семи часов вечера, в центре Москвы, в фойе Дома литераторов четверо неизвестных в штатском избили писателя Георгия Зыбина. Били ногами, в присутствии десятка свидетелей.

– О, господи… – выдохнул Галанов.

Он давно знал Зыбина, читал «Без права переписки» в самиздатовской распечатке. Роман был абсолютно антисоветский, но талантливый, яркий, глубокий. Не то что пошлая писанина Царева. Генерал Федя Царевым никогда не интересовался, будто его вовсе не существует, а Зыбиным очень даже интересовался, расспрашивал, что за человек, хорош ли его роман. Вячеслав Олегович ответил честно: да, роман сильный. И тогда Федя намекнул, мол, получится скверно, если эта вещь выйдет за кордоном. Раздуют очередную антисоветскую истерику. ГУЛАГ, аресты невиновных, допросы, расстрельные рвы… Им бы только ковыряться в наших темных пятнах, клеветать и гадить. Не надо передавать на Запад, пусть в самиздате разойдется, это ничего, главное, на Запад не надо.

Вячеслав Олегович зашел в редакцию журнала, в котором Зыбин зарабатывал переводами. Они мало общались, хотя были на «ты», Славка – Гоша. Зыбин избегал его, но затащить старика в ресторан ВТО удалось легко. С деньгами у Зыбина было туго, от еды и выпивки он отказаться не мог. Галанов начал издалека, о Толстом, о Шекспире и, лишь когда вышли на бульвар, заговорил о романе. Сдержанно похвалил, тактично, по-дружески, посоветовал не переправлять за кордон. В ответ услышал:

– Ладно, Славка, я тебя понял. Спасибо.

Вроде ничего обидного Зыбин не сказал и руку пожал на прощание, но посмотрел холодно, отчужденно. Осадок остался неприятный.

– Сейчас Зыбин в реанимации, в Институте Склифосовского, состояние тяжелое, – мрачно сообщил «голос».

Вячеслав Олегович вздохнул, пробормотал:

– Бедный Гоша! Ногами… И не где-то в подворотне, а в ЦДЛ, демонстративно, нагло…

Он сжал ладонями виски: «Неужели и вправду наметился резкий уклон вправо? Да, но Зыбин русский… Или национальность тут ни при чем? Просто начали завинчивать гайки? Андропов вроде бы разумный образованный человек, Брежнев совсем не кровожадный… Нет, гайки гайками, но всему есть предел! Не мог Уралец отдать такой чудовищный приказ, не мог! Явная самодеятельность. Кто-то там на низовом уровне перестарался и наверняка будет наказан. Конечно, Гоше от этого не легче. Позвонить жене, спросить, чем помочь?»