Горлов тупик

Пожелтевший, почти истлевший номер «Правды» за 13 января 1953 года до сих пор хранился на дне ящика письменного стола. Текст был ни чем иным, как медицинским диагнозом, точно по учебнику психиатрии: деменция, синильный психоз с характерным комплексом бредовых идей, когда больному мерещится, что враги хотят его убить, отравить, плетут заговоры, кругом шпионы, надо срочно их разоблачить и обезвредить. Стало быть, Сталин окончательно спятил и заразил своим слабоумием огромное количество людей. Население СССР разделилось на искренних психопатов и симулянтов, которые изображают психоз, повинуясь инстинкту самосохранения.

Под пытками арестованные могли оговорить не только себя, но и кого угодно, его в том числе. Тогда почему не берут его, даже с обыском не приходят? Зачем им Надя?

Он понимал, что ответов не существует. Наверняка там есть какой-то план, однако разгадать логику психопатов нормальному человеку не под силу. В пространстве бреда вообще ничего не имеет значения, кроме источника психической пандемии. Источник исчезнет – пандемия прекратится.

Семен Ефимович поделился этой простой мыслью с Лялей, она прошептала в ответ: «Он скоро сдохнет, я чувствую».





* * *


Один из секретарей наконец поднял голову от бумаг, сообщил громким механическим голосом:

– Товарищ полковник, вы свободны, – и добавил чуть слышно: – Вопрос снят с повестки.

Юра поблагодарил секретаря за это уточнение, облегченно вздохнул, вернулся в Ясенево на служебном автобусе, встретился с начальником отдела англоязычных стран Африки генералом Рябушкиным.

– Ну, тебя поздравить или, наоборот, посочувствовать? – спросил Рябушкин с хитрой улыбкой.

– Конечно, поздравить, Иван Сергеевич.

Они обнялись. Они знали друг друга очень давно, между ними сложились настолько хорошие отношения, насколько это вообще возможно между начальником и подчиненным.

Рябушкин был старше Юры на семь лет, успел повоевать, после войны закончил отделение арабского языка Института востоковедения, учился у Юриной мамы, ходил на семинар суахили к тому же старику-африканисту, что и Юра, только на четыре года раньше.

Кручина терпеть не мог Рябушкина и с удовольствием выжил бы его из аппарата, если бы не Андропов. Эрудиция, знание языков, чувство юмора – все те качества, которые Кручину бесили, Председатель ценил. Впрочем, тупую серьезность, исполнительность и показной фанатизм Кручины он ценил не меньше, строго соблюдал баланс между интеллектуалами-либералами и бульдогами-бюрократами. Одно из условий сохранить власть – иметь таких подчиненных, которые друг друга ненавидят, соперничают, грызутся между собой и никогда ни о чем у тебя за спиной не договорятся.

Председатель отлично понимал, что вольнодумство одних и преданность других относительны. Интеллектуалы чувствуют границы дозволенного, за флажки не вылезают. Бульдоги верны тебе, пока ты у власти, их преданность легко оборачивается предательством, причем не только личным. Большинство «кротов» и перебежчиков имели репутацию идеальных служак, фанатиков режима, с начальством не спорили, произносили правильные речи. Никаких сомнительных шуточек, анекдотов, никакого собственного мнения. Возможно, Председатель это тоже понимал, в глубине души интеллектуалам доверял больше, чем бульдогам, точно по формуле Наполеона: «Опереться можно лишь на то, что сопротивляется».

– Поесть успел? – спросил Рябушкин.

– Мг-м. Во «внутрянке», в компании Виталика Типуна, – вполголоса ответил Юра.

Рябушкин нахмурился, кивнул, помолчал секунду и весело произнес:

– Ну, ежели сыт и нос в табаке, тогда давай-ка прогуляемся, подышим. Небось соскучился по снежку, по морозцу?

– Еще бы!

Они вышли с тыльной стороны синего корпуса в тихий заснеженный парк, побрели по аллее. Иван Сергеевич шел медленно, прихрамывал из-за ранения, Юра старался идти с ним в одном ритме. Стемнело, зажглись фонари, аккуратные сугробы вдоль обочин заблестели слюдяным блеском.

Рябушкин задал несколько вопросов о маме, о Вере и Глебе, рассказал о своих, остановился под фонарем и показал фотографию щекастого удивленного младенца.

– Внучка, Маргошка, три месяца.

– Красавица. – Юра улыбнулся. – Поздравляю.

– Спасибо. – Рябушкин спрятал снимок, хмыкнул: – Вот ведь, не ожидал от себя, старого циника, таких сантиментов. Конечно, дочек люблю, и говорить нечего, но когда были младенцами, я по молодости лет не понимал, не ценил да и видел их, маленьких, редко, урывками. Работал сутками, мотался по командировкам, домой возвращался никакой, а они пищат, выспаться не дают. Потом, конечно, когда подросли, осознал, что они для меня значат. А в Маргошку влюбился мгновенно, с первого взгляда. Как приехали забирать из роддома, на руки взял – дыхание перехватило, в глазах слезы, смотрю на нее, налюбоваться не могу. Теперь вот главный человек в моей жизни.

– В начале ноября родилась? – спросил Юра.

– Двадцать седьмого октября.

– Ого, точно как мой Глеб.

– Он у тебя шестьдесят второго?

– Ну да, двадцать семь – одиннадцать – шестьдесят два.

– Историческая дата, «черная суббота», апогей Карибского кризиса. – Рябушкин вздохнул, остановился у скамейки. – Давай-ка передохнем, нога сегодня ноет, зараза, видать, погода будет меняться.

Юра стряхнул перчаткой тонкий слой снега, помог Ивану Сергеевичу сесть, закурил, помолчал, наблюдая, как слоится дым в синеватом фонарном свете.

– Ну, о чем задумался? – спросил Рябушкин.

– Да так, вспомнил «черную субботу». – Юра передернул плечами. – Ночь накануне вообще не спал, слушал «Голоса», названивал в роддом. Странное было чувство. Мир замер, в любую минуту может начаться ядерная война, а я сижу на кухне и матерю их всех: совсем охуели? У меня жена рожает, а вы тут, блядь, что устроили? Очень выпить хотелось, но терпел, кофе варил. Думал, сразу, как родит, поеду. В палату, конечно, не пустят, под окнами постою, передам Вере цветы, яблоки. В одиннадцать утра позвонили. Мальчик, три пятьсот. Ну, собрался, сел в свой новенький «москвич». Еду. И вдруг перед глазами все вспыхнуло, ослепительный свет, ни фига не вижу, сердце колотится: началось! Кто начал? Мы или они? Господи, какая теперь разница? Ребенок, Вера, мама… Сейчас, сию минуту, что мне делать?

– И что ты сделал?

– Вслепую съехал к обочине. Вокруг спокойно, машины, пешеходы, никакой паники. Передо мной вместо лобового стекла паутина. Отдышался, понял, в чем дело: камушек из-под чьих-то колес ударил в стекло, пошли мелкие трещины, выглянуло солнце, в каждой грани преломился солнечный свет. Получился эффект ослепительной вспышки, а я со страху решил, что взрыв, ядерная война.


– До роддома в итоге доехал?

– А то! Достал из багажника тряпки, выдавил треснувшее стекло и вперед, с ветерком.

– Ты мне этого никогда не рассказывал, – заметил Рябушкин.

– Я никому не рассказывал. Стекло поменял и похоронил эту историю. Знаете, одно дело – учебные тревоги, лекции, документальные фильмы, и совсем другое – испытать реальный ужас, всем нутром ощутить. Вот интересно, эти бравые коршуны, в нашем Генштабе, в ихнем Пентагоне, они что, всерьез надеются отсидеться в бункерах? Ладно, себя не жаль. А дети, внуки? Они вообще соображают, что творят? Мы на Египет потратили полтора миллиарда долларов, вооружили их до зубов, Насер в шестьдесят седьмом чуть не столкнул нас лбами с Америкой, все на волоске висело. А потом Садат нас вышвырнул, как котят, и к американцам переметнулся. Так давайте теперь вооружать голубчика нашего Птипу! Великолепный реванш!

– Ты мне повторил пламенную речь, которую толкал в кабинете Ю. В.? – ехидно спросил Рябушкин.

– Нет, Иван Сергеевич, это я собирался так на Политбюро выступить.

Иван Сергеевич хохотнул, покачал головой, медленно, тяжело поднялся. Юра поддержал его под руку, они двинулись дальше.

– На одной чаше весов – ядерное оружие в ЮАР, на другой – перспектива нового Карибского кризиса, – пробормотал Рябушкин, – задачка не для слабонервных. Как думаешь, какой аргумент мог стать решающим?

– Наверное, фотокопии платежек банка в Базеле.

– Ты мне об этом не докладывал.

– Виноват, Иван Сергеевич. Информация совсем свежая и настолько серьезная, что я не рискнул передавать ее по обычным каналам. Маленький такой скромный семейный банчок, называется «Дрейфус». Там Птипу нашу братскую помощь конвертирует в доллары, вкладывает в недвижимость, тратит в свое удовольствие.

Рябушкин полез в карман за сигаретами. Сквозь дрожащий свет огонька взглянул Юре в глаза.

– Тебе нельзя туда возвращаться. Если ты действительно нашел лежбище Птипу, он тебя сожрет, в прямом, а не в переносном смысле.

– Он не знает.

– Ну что ты говоришь? Как он может не знать? Наверняка допросил твоего парня, все из него вытянул.

– Меня бы уже не было, – Юра помотал головой, – несчастный случай, змея укусила или скорпион, ну, или просто выпил, свалился в реку, там крокодилы.

– Он надеялся получить наши ракеты, поэтому тебя не тронул.

– Нет, Иван Сергеевич, он меня не тронул потому, что не догадался тронуть Иссу. На самом деле мне здорово повезло, Иссе тоже. Для Птипу представители племени Чва, которые остались в живых после переворота, вообще не люди. Он их так сильно презирает, что уже ни в чем не подозревает.

– Ладно, это мы с тобой обсудим подробно, со всеми деталями, у меня в кабинете. – Рябушкин поежился, поправил шарф.

– Замерзли, Иван Сергеевич? – спросил Юра.

– Да, немного. Давай еще кружок и пойдем греться.

Они свернули с главной аллеи, обогнули приземистое здание генеральской столовой. У заднего крыльца под фонарем белело объявление, крупными буквами: «Кормить кошек на территории объекта запрещается!» На крыльце сидел здоровенный упитанный котяра вместе со своим гаремом из трех кисок. Рядом – пластиковые тарелки с обглоданными куриными костями. Семейство мурлыкало, облизывалось.

– Эх, Юра, упустил ты свой шанс! – сказал Рябушкин. – Вот выступил бы в Кремле, посмотрел бы на тебя Леонид Ильич, и понравился бы ты ему, ну, как артист Тихонов, и спросил бы он Ю. В.: почему этот красивый полковник до сих пор в полковниках? Давай-ка мы его поднимем в генералы! Потом за наши ракеты Птипу наградил бы Леонида Ильича большим бриллиантовым орденом, а тебя полюбил бы еще горячей.

– Птипу, если кого сильно полюбит, может сожрать, у племени Каква это принято, – заметил Юра.

– У нас тоже, только без любви, из карьерных соображений, ну, или просто так, из принципа. – Иван Сергеевич нервно усмехнулся. – Говоришь, с Виталиком Типуном обедал?

– Мг-м. Случайно встретились во дворе, поболтали. Он чего-то вдруг проникся ко мне теплыми дружескими чувствами, стал в гости звать.

– Случайно… чего-то вдруг… – передразнил Рябушкин. – А что, если копают под тебя? Что, если, как выражается Диня Бибиков, ты там у них «зафигурировал»? Понять бы еще, с какой стороны.

– Накануне переаттестации всех потрошат, – Юра пожал плечами, – «зафигурировать» я мог со стороны военного атташе, он активно стучит и на меня, и на посла. У самого рыльце в пушку, вот и старается.

– Нет, Юр, дело не в атташе. Он, конечно, старается, но такие сигналы у нас всерьез не воспринимают. К тебе подъехал именно Виталик Типун, значит, тут что-то другое. Надо заранее подстраховаться – Рябушкин хмуро сосредоточенно помолчал. – Слушай, а ты с Типуном-старшим знаком?

У Юры сильно стукнуло сердце. Он выдавил улыбку, небрежно махнул рукой:

– Кто ж с ним не знаком? Через него все выпускники сто первой прошли, каждого рентгеном просвечивал.

– Давай-ка по порядку. Когда именно встречались? О чем говорили?

– Встречались раза три-четыре. – Юра отвел взгляд, снял перчатку, сгреб горсть снега с куста, сжал в кулаке. – Иван Сергеевич, ну не помню я, лет двадцать прошло, обычные собеседования, на Кузнецком, в бюро пропусков.

– Эти собеседования с Типуном помнят все, вот я – сколько буду жить, не забуду, – жестко произнес Иван Сергеевич.

Снежок растаял. Юра достал платок, вытер мокрую ладонь, помолчал и вдруг выпалил:

– А, вот! Вспомнил! Он мне однажды анекдот рассказал. Зимой летел воробей, замерз и упал. Мимо шла корова. Лепешка шлеп – воробья накрыла. Воробей отогрелся и зачирикал. Мимо бежала кошка, услышала, вытащила воробья и съела. Три морали. Не тот враг, кто тебя в говно посадил. Не тот друг, что тебя из говна вытащил. Сидишь в говне – не чирикай.

Рябушкин усмехнулся:

– Любимый анекдот старых волков последнего сталинского призыва. Бибиков часто его рассказывает, особенно в подпитии. Где теперь служит Типун-младший, знаешь?