Горлов тупик

Валентин затушил окурок, минуту молчал, хмурился, сосредоточенно разглядывал свои ногти, наконец пробормотал чуть слышно, не поднимая глаз:

– Если только на экспорт и без жертв… В принципе, не так уж и глупо… Хотя листовка, конечно, халтура позорная…

Они встали, пожали друг другу руки.

– Ты, Валь, претензии к стилю им предъявляй, авторам-сионистам, а не нам. Мы-то здесь при чем? – добродушно пробасил Федор Иванович, прежде чем выпустить из пальцев вялую женственную кисть Лисса.





Глава двадцать четвертая




Влад приказал готовить номер пятьдесят три к допросу: дождаться, когда заснет, через двадцать минут будить. Вывести из камеры, провести по коридорам, затем вернуть в камеру. Опять дождаться, когда заснет. Будить через десять минут. Во время проходов по коридорам останавливать, поворачивать лицом к стене. И так не меньше трех раз, только после этого – на допрос.

Ее доставили в час ночи. Влад даже не взглянул на нее. Конвой вышел. Минут пять он не поднимал головы, делал вид, будто сосредоточенно читает бумаги. Ласкина стояла посреди кабинета. Наручники застегнуты спереди. Очевидное нарушение. Держать руки спереди положено только в камере, во время сна.

Он велел при каждом выходе перестегивать наручники назад.

Яркий свет настольной лампы бил ей в лицо. Она щурилась, стояла неуверенно, покачивалась, переминалась с ноги на ногу. Мятое шерстяное платье, коричневое, похожее на школьную форму, висело на ней неопрятно, как ночная рубаха. При аресте платье стягивал ремешок по талии. Ремешок забрали, нижний пояс с подвязками тоже. Чулки сползали, так же как у арестованных мужского пола сползали брюки без ремней, подтяжек и пуговиц.

Он поднял голову от бумаг.

– Добрый вечер, Надежда Семеновна. Извините, что заставил вас ждать. Очень много работы. Ну, давайте знакомиться. Меня зовут Любый Владилен Захарович, я ваш следователь.

Она смотрела сквозь него, запекшиеся губы слабо шевельнулись.

– Надежда Семеновна, вы меня слышите?

Она кивнула, подняла руки, пытаясь поправить упавшие на лицо волосы, но не сумела. Он вызвал дежурного. Наручники сняли. Она, как и все клиенты в таких случаях, сразу принялась потирать запястья распухшими пальцами. Он указал на табуретку:

– Присаживайтесь.

Она сделала несколько неверных шагов, села.

– Я понимаю, вы устали, неважно себя чувствуете, хотите спать. Честно говоря, я тоже не отказался бы вздремнуть. – Он изобразил зевок, прикрыв рот ладонью. – Не волнуйтесь, надолго не задержу. Вы просто ответите на пару-тройку вопросов, и вас проводят в камеру. Итак, фамилия, имя, отчество, дата рождения…

Она отвечала тихо, но вполне внятно. Покончив с формальностями, он опять углубился в бумаги, потом спросил, небрежным тоном, не поднимая головы:

– Надежда Семеновна, объясните, пожалуйста, за что вы так ненавидите товарища Маленкова?

– Кого? – переспросила она сипло.

– Товарища Маленкова. – Он пролистал несколько страниц и прочитал: «Кретин, идиот, черт бы тебя побрал!» Ваши слова?

– Не знаю, не помню…

– Хорошо, – он кивнул, – давайте вспоминать вместе. Накануне ноябрьских праздников по поручению комсомольской организации вы готовили статью для институтской стенгазеты, сидели в библиотеке, выписывали цитаты из выступлений товарища Маленкова. Было такое?

– Да.

– Вот тогда вы эти слова и произнесли. Теперь вспомнили?

– При чем здесь Маленков? Не понимаю…

– Не понимаете? А вам известно, что оборот «черт бы тебя побрал» означает прямое пожелание смерти?

Она ничего не ответила, продолжала разминать свои кисти и морщиться.

– Молчание – знак согласия, – тихо заметил Влад, ткнул перо в чернильницу и начал писать, повторяя написанное вслух: – Ласкина Н. С. призналась, что действительно испытывает ненависть к товарищу Маленкову и желает ему смерти.

– Нет.

– Что – нет?

– Я не испытываю ненависти к товарищу Маленкову и не желаю ему смерти. Ничего подобного я не говорила.

– Значит, вы отрицаете собственные слова: «Кретин, идиот, черт бы тебя побрал»?

– Товарищ Маленков тут совершенно ни при чем.


– Как же ни при чем? Вы читали и конспектировали его выступления. О ком же вы это сказали, если не о нем?

– Об одном мальчике. Он постоянно портит мои тетради всякими надписями и картинками. Я конспектировала, перевернула страницу и наткнулась на очередное послание. Мне это надоело. Я разозлилась и выругалась, вот и все.

В ее сумке нашли тетрадь с посланием, причем явно шифрованным. На чистой странице крупными печатными буквами было выведено: «Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нас». Изображена человеческая голова в виде ананаса, с глазами, носом и большими, жирно намалеванными усами. Внизу надпись: «Знаком ли вам, товарищ Ласкина, буржуйский запах Ананаскина?»

– Разозлились и выругались, – повторил Влад. – На кого? Имя и фамилию назовите.

Она оставила в покое свои руки, откинула волосы с лица. Она больше не щурилась, привыкла к яркому свету. Надо отдать ей должное, она мастерски изображала наивное изумление, растерянность. Окажись на месте Влада непосвященный, обязательно бы ей поверил. Но Влад видел ее насквозь. Под жалкой оболочкой беспомощной запуганной девочки скрывался оборотень. Хитрая наглая тварь бросала ему вызов, использовала свой гипноз, буквально на глазах превращалась в Шуру. Тот же взгляд исподлобья, такая же тонкая шея. Он зажмурился, тряхнул головой и услышал:

– Я не знаю, как его зовут.

– То есть вы с ним не знакомы?

– Нет.

– Незнакомый человек берет ваши тетради, пишет вам послания. Он что, залезал в вашу сумку?

– Нет.

– Значит, вы сами давали ему свои тетради?

– Нет.

Она смотрела ему в глаза. Он сжал кулаки под столом. Тупой забойщик типа Гаркуши давно уж взбесился бы, плюнул на все приказы и сделал бы из нее освежеванную тушу. Возможно, именно этого она и добивается. Ее задача – сорвать открытый процесс, пусть даже ценой собственной жизни. Она механизм, а не организм. У механизма инстинкта самосохранения нет.

Влад сглотнул, досчитал до двадцати и произнес мягким приглушенным голосом:

– Что-то вы совсем запутались, Надежда Семеновна. В сумку к вам он не залезал. Сами вы ему свои тетради не давали. Каким же образом они попадали к нему в руки?

– Ну, наверное, на переменке. Если следующая лекция в той же аудитории, тетради обычно остаются на столах, их никто не убирает.

– Ладно, допустим. Почему же вы терпели выходки этого неизвестного пачкуна? Почему не пытались выследить его, установить личность и написать заявление в комсомольскую организацию?

– Зачем?

– Вы же сами сказали: «Мне надоело, я разозлилась и выругалась».

– Да, разозлилась и выругалась, но не писать же донос на человека! Он же не преступник, просто дурак.

– Не преступник, – задумчиво повторил Влад, встал и прошелся по кабинету. – И себя вы, конечно, преступницей не считаете и своего отца тоже?

– При чем здесь мой отец?

Влад стоял у нее за спиной, лица не видел, но заметил, как она вздрогнула при слове «отец», почувствовал волны напряжения, которые от нее исходили, и понял, что попал в точку. Впрочем, давить пока не стоило. Один из основных принципов его психологической методики заключался в том, чтобы действовать мягко, постепенно, максимально долго выдерживать спокойный вежливый тон, расслабить клиента, по возможности расположить к себе, перенастроить с враждебности на доверие.

Он вернулся за стол, пару минут помолчал, полистал бумаги, потом вздохнул:

– Вот вы назвали заявление «доносом». А вы никогда не задумывались, сколько преступлений было бы предотвращено, если бы о замыслах преступников вовремя сообщали в компетентные органы? Бдительность – отнюдь не пустое слово, тем более для вас, комсомолки. Может, вы не доверяете вашей комсомольской организации? У вас есть какие-то претензии к комсомольским вожакам? Назовите имена, фамилии, кому конкретно вы не доверяете и почему?

– Доверяю. Претензий нет, – прошептала она и качнулась на табуретке.

Волосы опять упали на лицо, но она не стала их поправлять, хотя руки были свободны. Сидела, сгорбившись, низко опустив голову. Распухшие кисти безжизненно лежали на сомкнутых коленях. Влад продолжал говорить, задавать вопросы. В ответ – ни звука. Она напоминала муляж, тряпичную куклу. Он догадался: «Подзаряжается, ловит тайные сигналы от своих хозяев».

У Влада вздулись жилы на лбу. Нижняя фуфайка прилипла к спине, подмышки промокали насквозь. Он чувствовал острый звериный запах собственного пота и металлический привкус ярости во рту. Он знал: стоит повысить голос, перейти к угрозам, и остановиться уже не сумеет. Начнет бить, забьет эту тварь насмерть. Тогда его план полетит к черту, вместе с карьерой, свободой, а возможно, и жизнью. Его обвинят, как Абакумова: нарочно угробил ключевую фигуру сверхсекретной операции, потому что сам участник заговора. Гоглидзе с радостью разоблачит очередного заговорщика внутри Аппарата, свалит на него все прошлые и нынешние провалы.

Искушение врезать ей было настолько сильным, что он решил не рисковать. Вызвал дежурного, приказал увести ее. Она встала с табуретки и едва не свалилась, ловко изобразила обморочную слабость. Шаталась, подгибала колени. Дежурному пришлось поддерживать ее под локти. Он делал это бережно и молча, без обычных окриков: «Встать! Пошла!»

– Наручники! – напомнил Влад прежде, чем дверь за ними закрылась.





* * *


Надя прилипла к микроскопу. Фаги напоминали инопланетные космические спутники из какого-то фантастического мультика. Они были крупнее обычных вирусов и сложнее устроены. Шестигранная головка, аккуратный круглый воротничок, туловище-пружинка, три пары тонких гибких конечностей. Эти простейшие, мельчайшие из всех живущих на Земле организмов двигались так спокойно и грациозно, что казались разумными существами с чувством собственного достоинства. Сибироязвенные бактерии Bacillus Anthrax превосходили их по размеру примерно в сто раз и выглядели гигантскими бесформенными чудовищами. Фаг медленно опускался на поверхность бактерии, приседал на своих шести лапках. Туловище-пружинка сжималось, выпускало стержень-иглу, впрыскивая в цитоплазму бактериальной клетки свою генетическую информацию, точно и умело, будто из шприца.

Капля фагов уничтожила колонию Bacillus Anthrax минут за сорок. Мутный бульон из бактерий превратился в чистую прозрачную водичку.

Надя глубоко вдохнула, выдохнула, прикусила губу под марлевой маской, строго сказала себе: «Тихо, тихо, не обольщайся, не ты первая, не ты последняя».

Их обнаружили в конце XIX века, с ними было связано много счастливых и трагических случайностей, упущенных возможностей, чудесных исцелений, поломанных судеб.