Город вторых душ

– Речной трамвай, – шепотом пояснила Лена.

Ван-Ван продолжал говорить, будто ничего не слышал:

– И я там тоже был, и всех их видел. Из Горького возвращались. Холодина, ветер… а я мамке пообещал не опаздывать, запрыгнул на отходящий без билета, стоим как кильки в бочке – вода близко-близко. Как от пола до колена – вот столько оставалось от палубы до воды. Идем в шуге…

– Снежной каше, – снова шепнула Лена, не сводя с деда глаз.

– Берег-то рядом, еще немного – и дома. От холода лица не чуял. «Фильянчик» ползет, кто-то шутит, мол, ай, перевернемся, и вдруг удар. Вода вокруг, чернота, тут уже каждый сам за себя: лезешь наверх, а снизу по тебе карабкаются и топят. Но я молодой был, сильный, греб как черт туда, к воздуху. Вынырнул, вокруг – парни молодые, девчонки, все в мазуте. Кто к берегу, кто за «фильянчик» тонущий цепляется, кричат… Так нас раскидало, что иных спустя год только находили. Я и тогда про мамку думал. Что помру – не думал, а опоздать боялся, слово не сдержать…

Он замолчал, глядя в окно и за него – где-то там, совсем неподалеку, и сейчас бегал паром: не деревянный кораблик со смешным названием, а солидный «Капитан Федосеев» с крытой палубой и парковкой для тех, кто пересекает реку с личным транспортом. Северьян никогда бы не решился загнать машину на корабль, было в этом что-то ненадежное, чуждое, хотя едва ли более чуждое, чем сам человек, отделенный от воды или воздуха самодельной конструкцией из дерева и металла.

– …Несли и несли, – продолжал дед Ван-Ван. – Во-он по той улице.

Северьян оглянулся на окно. Не хотел, а представилось – гроб за гробом, гроб за гробом из-за каждого поворота. Двести трупов извлекли из одного только трюма, по халатности кем-то запертого. При грузоподъемности суденышка в сто семьдесят один человек, если верить старику, перевес получался солидный.

– Им запретили хоронить близких одним днем, – снова шепнула Лена, пока дед Ван-Ван, молча жуя губами, вытирал с глаз набежавшие слезы. – На памятниках выбивали фальшивые даты.

– И теперь они здесь, я понял, – неохотно подал голос Северьян. – И «фильянчик» ваш сохранился?

– Это другое судно. Ржавая баржа, там еще мальчонку изувечили. Туда они и прибились.

– А есть здесь еще двоедушники?

Дед Ван-Ван и Лена бегло переглянулись.

– Да, – неуверенно сказала Лена. – Кто знает, тот приходит. Нечасто, но…

– Кто? Сколько их? – Северьян подался вперед, глаза его загорелись.

– Всего один. Наш, борский. А зачем…

– Мне нужно с ним поговорить, – скороговоркой произнес он. – Есть у меня… Вопрос, который я так и не решил. Возможно…

– Я могу на него ответить? – проскрипел дед Ван-Ван. Северьян мотнул головой.

– Одиночество? Нет. Не думаю.





* * *


Он не признался Вике в том, что Северьян нашел двоедушника. Решил – потом. Казалось, время неизбежно сочится сквозь пальцы, а он сам так никуда и не продвинулся, потому что не знал, к чему, собственно, стремится. Знал только, что нужно собраться и поехать в центр детского творчества, потому что там его ждут, да, впервые за долгое время его ждут. Аня. На остановке она дала понять, что ждет его на занятие. Он уже и думать забыл о легенде, выдуманной для него Магой. Аня ждала именно его, поэтому с утра он натянул чистую футболку, чисто выбрился, глотнул кофе и бросил дежурное «пойду дрейфовать» чуть более небрежно, чем обычно. Вика отсыпалась и ничего не заметила. Северу порой казалось, что она ничего не заметит, даже если он завалит бабу прямо в их супружеской кровати. Но Аня в этой роли не представлялась. Даже когда он дрочил под утренним душем, очнувшись после борского путешествия Северьяна с невнятным желанием той, кого он еще не встретил, невозможно было представить в этой роли Аню. Робко вспомнил имя и тут же изгнал его прочь. Ее полные бедра, вязаное платье, грудь, которая могла бы выкормить ребенка, пряжа между ловких пальцев не имели ничего общего с влажными фантазиями, которым он предавался в душе, нет-нет, с отпечатком ладони на кафеле – нет, с обкусанными губами – нет, нет, нет. «Аня», – подумал он и кончил. Сегодня он поедет к ней – Север знал это столь же точно, как и то, что завтра получит эсэмэску от банка с размером ежемесячного взноса по кредиту.

Ничтожество.

Забежав в «Черниговский», где его уже знали, Север купил бутылку красного полусладкого, потому что все женщины любят полусладкое – так ему казалось, – и поплелся к остановке, чтобы затеряться среди таких же, как он, – невыспавшихся и сонных, облитых с утра одеколонами и духами, за одним только исключением – они ехали на работу, а он просто так. В маршрутке он тайно сфотографировал пастозную толстуху, расплывшуюся на два сиденья, невзирая на возмущения мерзкой старухи, которой на кладбище поставили прогулов двести, не меньше, и мамаши с сопливым годовалым отпрыском. Сам себя одернул. Повис на поручне. Возблагодарил дождь, который снова принялся полоскать город и как пить дать заставит всех этих отвратительных персонажей скакать через лужи гораздо быстрее, чем обычно… Кажется, он превращался в Северьяна.

Глядя на реку, пролетавшую за ограждением моста, Север вдруг подумал про Северьяна и Вику. И тут кольнуло по-настоящему. Пассажиры были неприятны ему не сами по себе, а сквозь призму Северьяна и увеличительное стекло Вики, сон про Северьяна, утреннее безразличие Вики – то, что Северьяша втрескался по самое некуда, было ясно как божий день, и ей это льстило, не могло не льстить. Север люто завидовал обоим.

На остановке он натянул на голову воротник футболки. Пока бежал к зданию детского сада, точно еще закрытого, с клубком пряжи и крючком за плечами, все думал о Вике или Северьяне – он и сам уже перестал разбирать. Кто-то из этих двоих, а скорее всего оба, вызывал желание спасаться бегством. О, если б только он мог избавиться от них разом! Оставить наедине, раствориться, исчезнуть и не знать, что дальше; не видеть, как они смотрят друг на друга этими своими приглушенными взглядами, – но он был между, а потому не мог.

Без него они никогда больше не встретятся.

Без него Северьяна не существует. Смешная ирония.

Вспомнилось, как года три назад вырубился после особо безысходной пьянки, а они сидели в кухне перед маленьким телевизором, придвинув поближе стулья. На сны опьянение, увы, не распространялось, видел яснее ясного – оба, как чужие, с прямыми спинами, вцепились глазами в экран. Шла очередная «Битва экстрасенсов», Вика любила такое всякое – шарлатанов этих, танцоров, штампованных шутников из «Камеди». Перед сменой в баре непременно застывала перед экраном и верила в подлинность происходящего, следила за перипетиями, помнила всех по именам. Севера это бесило, сам он телевизор терпеть не мог, а Северьян плевать хотел, только бы время потратить. Тогда Вике в голову и пришла эта идея с маскарадом. Поначалу она хотела взаправду отправить Северьяна на шоу, мол, он же Есми видит, так почему бы не монетизировать навык, прославившись среди всех бабок страны? Но они так и не придумали, как это сделать технически, – на съемки пришлось бы являться и днем, а у Северьяна с этим сложности. На аферу он согласился, гнилая кровь, даже уговаривать не пришлось – загорелся, тряхнули заначку, купили все необходимое, Викиного знакомого фотографа подключили. Фотографии получились впечатляющие: молодой священник на руинах деревянной церквушки, за натурой ездили черт знает куда, кадило, свечи, взгляд его напрочь потусторонний… Целевой аудиторией особенно не заморачивались. Само собой, подлинно нуждающиеся в помощи хозяева нехороших домов и квартир в соцсетях не сидят и на сайты экзорцистов-шарлатанов не заходят. Первые выезды «отца Северьяна» попали в молоко в тошнотворно-буквальном смысле – разновозрастные дамы источали скорее феромоны, чем страх перед зловредными сущностями, однако Северьян усердно держал лицо и знай себе твердил заученные молитвы, чтобы сидеть потом с совершенно постным лицом со шпажкой шашлыка в одной руке и бокалом вина в другой. Впрочем, от пожрать на халяву никогда не отказывался и сваливал ровно в тот момент, когда гостеприимный хозяин надирался до положения риз, а хозяйка начинала оказывать знаки внимания слишком недвусмысленные, чтобы оставаться с ней наедине даже в соседней с храпящим отцом семейства и спящими детьми комнате.

Средств они вкачали в раскрутку проекта «отец Северьян» немерено. Если бы Вика столь же сильно поверила в Севера как в фотографа, его «Инстаграм» уже начал бы окупаться за счет рекламы. Не сразу, но с анонсами у победителей этой самой «Битвы» (каждая стоила, как его, Севера, сомнительного качества почка) на профиль «отца» подписались двадцать пять тысяч лояльных и не очень. За концепцию огребали знатно – и от верующих, и от скептиков. Со всем этим разбиралась Вика, и иногда – сам Север. Северьян палец о палец не ударил, сволочь. Ему, бездарности, просто-напросто фортануло. В доме действительно оказался Есми.

Как же он тогда засуетился! Выставил жильцов за порог, наскоро сляпав объяснение о том, что ритуал слишком опасен и дух умершего может вселиться в кого-то из живых. Двери запер, окна занавесил и точил лясы с этим самоубийцей почти до утра, невзирая на протесты хозяев. Нет, время от времени он к ним выходил с бисеринками пота на бледном лбу и запахом коньяка с губ, и то, что говорил, остужало их недовольство подобно ковшу ледяной воды, выплеснутому на раскаленные камни – ненадолго и только поддавая жару: постепенно за порогом собралась половина элитного поселка. Вспомнили и художника, что жил в доме лет шестьдесят тому назад, и его несчастную любовь, выбравшую «твердое» – колхозного тракториста. И вскрытые в любовной горячке вены… Тут еще скорбный Северьян в черной рясе, красивый как черт и отчего-то заговоривший давно не принятым местечковым говором, и картины с чердака, и самогон одного из соседей… Целевая аудитория – старушенции да их внучки – вспенилась и закачалась. Пошел Северьяшка от избы к избе, забираясь все дальше и дальше от города, с замогильными историями, даже на расследования приглашали, и тут уже с вынужденным пониманием относились к тому, что батюшка выезжает исключительно ночью – правила игры он усвоил столь же быстро, как схватывал правила своей двоедушной жизни: шепчи непонятное, говори поменьше, попахивай ладаном, выпивай полутайно-полуявно, выгляди странным. Будь собой, одним словом, и получай за это деньги. Не работа – мечта.

Наблюдать за «расследованиями» Северьяна было неинтересно. Все они касались поисков пропавших людей, и если для окружающих результат был подобен чуду, Север скучал от предсказуемости сюжета. Для того чтобы проложить полупуть к потеряшке, если он, конечно, был жив, оказывалось достаточно обычной фотографии. Северьян щурил глаз, бормотал молитву и тут же выдавал на-гора, жив ли, здоров или надежды тщетны. Находил и трупы… Опрашивал Есми. В общем, делал то единственное, что умел.

Север умел другое. Он видел и показывал дно. Вот только смотреть на дно желающих не находилось. И дело было вовсе не в дне как таковом – люди любят рассматривать дно и делают это ежедневно. Так они чувствуют себя в безопасности. Понимают, что под диваном, на котором они сидят, одним мановением пальца переключая градации дна, есть еще несколько донных уровней. Как заставить людей полюбить именно свое дно, Север пока не знал.

Сейчас он ждал, сидя на той же веранде, где недавно сидел с Магой. Сначала появилась Настя. Пока она отпирала дверь, Север достал клубок и крючок – заявись он с инструментом, это выглядело бы невероятно трогательно. Как только Настя вошла, он потащился следом, намеренно посильнее промокая – так, чтобы даже с носа капало.

– Боже, – сказала Настя. – Я принесу вам плед.

Она принесла серый в полосочку икеевский плед, и он принял его с благодарностью. Вид, должно быть, получился еще более жалкий. Настя бесшумно сновала мимо то с чашкой кофе, то с сочувственным взглядом – Север тоже глянул на нее исподлобья, прежде чем вернуться к созерцанию узоров на ковролине, напоминавших длинные запятые. Бесконечные запятые – и ни одной точки.


Наверняка они не ждали, что он придет. Наверняка подумали, что странный посетитель с его не менее странным другом – просто шутники, а может, прстигсподи, однополая пара и прикидывают объем забот в случае усыновления ребенка. Короче, оба врали. Сам бы он именно так и решил.

Аня была ему рада. Это читалось даже в изгибе ее спины, когда она склонялась то к одной, то к другой ученице, чтобы поправить работу. Север вывязывал бесконечную цепочку из столбиков без накида и вид имел страдальческий. Аня поглядывала за делом его рук с лукавым прищуром и изредка одобрительно касалась Северова плеча – таков был ее язык: бесхитростный и совершенно понятный. В нем напрочь отсутствовали ложь, издевка и неприязнь. «Анины руки не умеют причинять боль», – думал он, краем уха отмечая несмолкающие перешептывания родителей у себя за спиной. Никто из них не попытался заговорить с ним и познакомиться – сидит себе мужик, вяжет. Ничего особенного.

Одна из девочек подняла голову от довольно искусного кукольного платьишка, которое возникало из-под ее крючка прямо на глазах, вскинула руку и пошевелила пальцами на манер бегущего человечка. Аня кивнула ей, и та потихоньку выскользнула за дверь. Завороженный этим безмолвным диалогом, Север поймал Анин взгляд – ему вдруг невыносимо захотелось поговорить с ней так, чтобы никто не понял. Сказать важное. То, что непросто выразить словами, но можно показать – только ей показать, если б только он знал хотя бы несколько фраз. Аня продолжала смотреть на него вопросительно, и беспомощные пальцы, которые отказывались ему подчиняться, только и смогли, что изобразить того же человечка, но смертельно раненого.

Аня растерянно приподняла брови, зато Настя, которая наблюдала за происходящим поверх раскрытой книги, прыснула так, что одуванчиковое облако над ее головой едва не разлетелось по комнате.

– Взрослый туалет по лестнице на второй этаж и налево, – нахально объяснила она в голос. Север почувствовал, что заливается краской.

– Спасибо, – пробормотал он и вышел, чтобы не опозориться окончательно.

Дождь взял паузу. Сырая земля влажно потрескивала, пахло озоном, тучи совершали очередную перестановку сил. Север взглянул на часы – до конца занятия оставалось еще немного времени. Достал из кармана «Айкос», раскочегарил его и вышел за калитку. Скоро опять ливанет… Но спешить не хотелось. Он дымил и рассматривал дом напротив – окна, окна, окна. Жизни. Откуда-то тянуло клубничным компотом. Между стеной этого дома и соседнего проглядывала оживленная дорога, но сюда суета не пробивалась. На углу сидела бабка. Фотограф внутри Севера сделал стойку, а ноги уже несли его к тому месту, где был расстелен полиэтиленовый пакет, а на нем… Растения. Комнатные растения в горшках: чахлый спатифиллум, чуть более бодрый фикус Бенджамина Даниэль и плектранус колеусовидный – этому было бы лучше в кашпо. Листья всех троих были пыльными.

– Почем? – взволнованно поинтересовался Север.

– Сынок, цветочки за двести, выбирай.

Такой разросшийся фикус стоил косарь, не меньше. Спатифиллум он отдавал бы за пятьсот. Но такой крупной налички у него отродясь не бывало.

– Держите. – Он протянул бабке две смятых сотки, схватил грустный плектранус и побежал обратно.

Девочки-вязальщицы уже выходили из калитки. Север прибавил ходу. Аню он поймал на крыльце «Кудельки».

– Вот, – сказал он и протянул свою добычу. – Это плектранус. Тебе.

Еще ни один его подарок так не отзывался в одариваемом. Аня прижала ладони к груди, глаза ее широко распахнулись. Она потянулась к горшку с растением как дети тянутся к любимой игрушке, а когда Север передал его, совершенно растерянный – это же не букет роз, даже не вино, которое осталось в «Кудельке», да и вообще не бог весть что, – обняла подарок и улыбнулась так, что Север готов был вернуться к бабке и забрать остальное – неважно по какой цене. Лишь бы порадовать ее снова.

– Подожди, – попросил он. – Стой здесь. Я сейчас, – и рванул за вещами.

Когда он вернулся, она все еще стояла в обнимку с цветком и один за другим поглаживала желтоватые листики, которым явно не хватало воды. Север достал из рюкзака пластиковую бутылку, которую всегда носил с собой – вода там была не самая свежая, но плектранус наверняка его простит, – и вылил все содержимое в задубевшую до трещин землю.

– Вот так. Ну что, пойдем?

Аня усмехнулась, но кивнула. Дальше они шли вместе. Уже на остановке Север раздумывал о том, сядет ли она в маршрутку одна или каким-то загадочным образом пригласит его с собой – все оказалось куда прозаичнее: Аня взяла его за руку. Он мог бы отпустить ее и помахать на прощание, как сделал это в прошлый раз, или пойти с ней – подобная свобода выбора сводила его с ума. Не потому, что он не мог определиться, а потому что в мире, в его привычном мире все оказалось намного проще, чем он думал. Слова – не нужны. Не нужно казаться кем-то, кто не ты, и велеречиво это доказывать. Не делать того, что не ты… Как, оказывается, легко без слов! Не отпуская ее руки, он зашел в маршрутку, расплатился за двоих, дав понять жестом, что сделает это. А потом она села возле окна, он – рядом, и все еще держал ее за руку, время от времени указывая то на реку под мостом, то на новостройки, то на девчушку с бантами, которой и уступил место, но даже разняв руки продолжал оставаться рядом. Как хорошо было бы говорить на ее языке! Касаться плеча, чтобы дать понять – услышь меня. И безмолвно перебивать друг друга, объясняясь наперегонки, но нет – она смотрела в окно, он растекался около.

Север, конечно, ошибся. Аниным домом оказалась вовсе не одна из этих стареньких, но уютных печерских пятиэтажек, за которыми как грибы после дождя вырастают разноцветные башенки новых жилых кварталов, а серый монолитный параллелепипед в Щербинках, крайний из трех себе подобных. Ане это безликое чудовище совершенно не подходило, а впрочем, редкий счастливчик может позволить себе выбирать, где ему жить, вместо того чтобы довольствоваться самим наличием жилья.

Дом стоял прямо за остановкой, о которой Север точно знал, что в начале двухтысячных в ожидании плановой поставки из ближайшего Ольгино здесь собиралась целая толпа наркоманов. Сейчас там толпились обычные дневные обитатели спального района – студенты и пенсионеры. Ровесники Севера в это время работали. Сам он уволился из конторки, предлагавшей своим клиентам организацию праздников, чуть меньше года назад, и собственное тунеядство еще не успело войти в привычку. Север ощущал себя виноватым за то, что не встает в шесть, чтобы успеть позавтракать и побриться, не вколачивается в переполненную маршрутку в любую погоду и не тупит за рабочим компьютером, раскладывая пасьянс, с восьми до пяти, чтобы потом в общем потоке влиться в ту же маршрутку, идущую обратным курсом, с мыслями о выходных, а в более радужной перспективе – об отпуске. Он не платил налоги и не жил спокойно, но совсем по другой причине – безденежья. Когда мама во время редких телефонных разговоров робко заговаривала о трудовой книжке и связанных с нею благах, Север отшучивался тем, что, когда придет его время, пенсию отменят вовсе. Все они будут работать до гроба – просто кто-то упадет лицом в клавиатуру и его вынесут из кабинета ногами вперед в конце рабочего дня, ведь раньше никто ничего не заметит, а кто-то сделает то же самое у себя на кухне или на даче, и если повезет, то рядом окажутся внуки… Да он вообще не-до-жи-вет. Не доживет.

Все, что имело смысл, заключалось в сегодня. А сегодня в рюкзаке за его спиной болталась бутылка вина, рядом шагала тихая Аня, лифт, как и положено, зиял прожженными дырами на месте кнопок, стены подъезда хранили под несколькими слоями краски всю хронологию жизни и менталитета своих обитателей.

Едва оказавшись в прихожей, Север уставился на несколько пар обуви под вешалкой: балетки, кроссовки, туфли-лодочки, замшевые осенние ботинки. Одна! Похоже, Аня действительно жила одна. Она проводила его в ванную – на стеклянной полочке в стакане стояла одинокая зубная щетка. Слабо пахло сыростью. Насухо вытерев руки единственным полотенцем, Север пошел на звук льющейся воды. Мельком отметил плотно притворенную дверь в спальню. Других жилых комнат здесь не было.

В тесной рыже-зеленой кухне весело шумел чайник. Растение стояло в центре стола, будто главный гость. Север сдвинул его и выставил вино. Аня, которая до этого разыскивала что-то в холодильнике, и хорошо бы это была колбаса, обернулась и с улыбкой покачала головой. Пальцы ее коснулись виска и легонько его потерли: голова разболится. Однако штопор у нее нашелся. Пока на столе возникали чайные чашки, бутерброды и даже нарезанная ломтями золотистая шарлотка, которой Север не ел, кажется, с тех пор, как перестал харчеваться у мамы, бутылку он все-таки открыл: пить в одиночку ему было не привыкать, а вот с такого молчаливого позволения – пожалуй.

Аня поднесла к его бокалу свою чашку. Тут же вспомнила о чем-то, вскочила и унеслась в комнату. Север выпил, скоренько плеснул себе до краев, выпил снова и налил как было – управился в аккурат к ее возвращению со стопкой тоненьких потрепанных книг. Вязание для девочек, советские еще… Тут он вспомнил свою легенду, подумал – нет, не затем пригласила, чтобы… Чтобы что, черт тебя дери? Протянул руку, чтобы взять одну из книжонок, и в спешке смахнул бокал со стола.

Сделав пируэт, бокал встретился с кафельной плиткой пола и прекратил существование.

– Явсеуберу, – пробормотал Север. Схватил отколотую ножку, но тут же выпустил и сунул в рот порезанный палец. На полу, рядом с осколками и лужицами вина, осталась алая капля.

Аня сложила брови домиком и покачала головой. Из кухонного шкафчика мгновенно появились пластиковая бутылочка с длинным носиком и бинт. Присев рядом, Аня заставила его показать ранку – просто удивительно, как вся эта кровь могла умещаться в обычных размеров пальце, – и залила ее перекисью водорода. Зашипело, стало щекотно и совсем не больно, но Аня все равно дула, словно Север был совсем маленьким и мог расплакаться от подобного пустяка. А он смотрел сверху вниз на ее волосы, собранные на затылке витой резинкой, и думал, что пора уходить.

– Нет у меня никакой дочери, – сказал он, зная, что она не услышит.

Север с трудом удержался от того, чтобы прикоснуться к этим волосам, стянуть резинку и посмотреть, как удивится Аня. Интересно, что бы она сделала, если б он… Но нет, нет никаких «если». Нас здесь трое, сколько ни пытайся поверить в обратное, и этот третий вовсе не на твоей стороне.

Надежно перевязанный бинтом, его палец напоминал теперь чужеродную деталь, приставленную к кисти забавы ради. Придется как-то объяснять это Вике. Сказать «нет у меня никакой Вики» не получится.

Север неловко встал со стула, приподнявшись на цыпочки, чтоб не наступить на осколки. Промямлил:

– Я, наверное, пойду, – и повторил тот самый жест двумя пальцами, только на этот раз ковылял инвалид.

Аня собрала со стола журналы по вязанию и протянула ему. Он прижал их к груди. Искоса глянул на дверцу холодильника с застывшими винными потеками – ей придется снять многочисленные магнитики, чтобы все это отмыть. В сердце кольнуло. Вот тебе и одна…

Круглолицая девочка с чуть раскосыми глазками походила на маму бесспорно. Фотографии с магнитом и в пластиковой рамке сделали, должно быть, в детском саду: фотошоп, но довольно качественный. Девочка на берегу озера, девочка в пышном платье сидит в карете, девочка смотрит на звезды… А это с отдыха – в розовом купальнике, снизу подпись: «Дельфинарий Коктебель», и рядом – Аня.

Нет у меня никакой дочери, но признаваться в этом бессмысленно, потому что у тебя она есть. А значит, должен быть некий мужчина… Даже если он здесь не живет. Глупо было решить, что ты обходишься небольшой зарплатой с этих вязальных курсов, чтобы платить за жилье и еще что-то себе покупать. Алименты, наверное? Может, он и обои эти выбирал, полочку в ванной вешал. Чужое, все это чужое, как и мы друг другу. Глупо…

– Спасибо тебе – и пока, – попрощался он на пороге.

Во дворе, возле мусорных контейнеров, Север снял бинт – тот соскочил легко, даже не помявшись, так и остался колпачком, – и бросил его в бак. Из пальца все еще сочилась сукровица. Осторожно, чтобы не запачкать, он спрятал журналы в рюкзак и зашагал к остановке.