Группа специального назначения

Он ударил, не задумываясь — снизу вверх, в подбородок. Сержант тряхнул головой, слетела фуражка. Навалился на второго. Тот резко отпрыгнул, тоже схватился за кобуру. Максим провел подсечку, толкнул его, чтобы не задерживался на ногах. Милиционер с криком упал, взвыл, ударившись спиной о каменную брусчатку. Краска залила лицо: стыдоба, майор, своих мутузишь! Они поднимались, он снова ударил — одного в висок, другого в глаз. Кулак уже не выдерживал, содралась кожа до крови. Оба милиционера растянулись посреди узкой улочки без сознания.

— Простите, ребята, — пробормотал он, переступая через лежащих, — но это не я придумал… Ничего, оклемаетесь, еще послужите трудовому народу…

Он натянул кепку, стал осматриваться из-под козырька. В округе было тихо, жители городской окраины не показывались на улицу. А, нет, шевельнулась в окне занавеска, на секунду показался любопытный глаз и тут же пропал.

Снова кто-то топал по проулку, из которого возникли милиционеры. Спохватившись, Максим бросился назад, юркнул в узкую щель между белеными стенами и побежал, видя перед собой лишь голубое небо.

Выскочил на тесную площадку перед зданием. Залаяла собака. Перед носом возникла каменная ограда, под ней горшки с вьющимися растениями, их было много, стояли в ряд. Он перегнулся через ограду. Вниз уходила отвесная стена, полностью заросшая густым вьюном. За спиной шумели мужские голоса. К милиционерам подоспело подкрепление.

Максим перевалился через ограду, вцепившись в растения растопыренными руками, и сразу запутался. Вьюны лезли в лицо, царапали руки. Он отдувался, бормотал ругательства, но как-то ухитрялся спускаться. Горшок перевалился через ограду, просвистел мимо, словно бомба, повис на жестких стеблях. Майор уже срывался, но успел перехватиться за соседние стебли, спрыгнул на площадку.

— Что же ты делаешь, хулиган проклятый! — кричала какая-то женщина, возможно, хозяйка этой поруганной красоты. — Ирод! Скотина! Посмотри, что ты натворил!

Даже смотреть не хотелось! Об этом эпизоде своей нелегкой служебной деятельности он точно никому не расскажет. Максим яростно отрывал от себя остатки веток, стеблей, выплевывал листья, перелез еще через какую-то ограду, выпал в переулок, где никого не было. И их счастье, что никого не было, — убил бы!

Скрипя зубами от злости, он пробежал по переулку, свернул в примыкающий. Потом перешел на шаг, начал приводить себя в порядок. Осталось выяснить, где он находится. Ориентация в пространстве отняла еще какое-то время.

Вскоре он вышел на улицу со странным названием Палубная — от чтений табличек с этим названием уже начиналась морская болезнь…

Через несколько минут Максим завернул в дощатый сруб строительной конторы, сунул под нос растерявшемуся канцеляристу служебное удостоверение.

— Горком ВКП(б). Телефон есть?

— Да, конечно, вот. — Работник конторы на всякий случай не стал спорить, разгреб бумаги, под которыми оказался дышащий на ладан телефонный аппарат.

— Хорошо, спасибо. — Максим снял трубку, выжидающе уставился на канцеляриста. Тот растерянно моргал.

— Немедленно выйдите, — процедил он. — Что непонятного? В той комнате кто-то есть? — кивнул он на открытую дверь.

— Н-нет…

— Вы уверены?

— Д-да…

— Выходите. — Майор раздраженно отмахнулся. — Ждите на улице. Не видите — служебные переговоры?

Он дождался, пока мужчина выйдет на улицу, принялся накручивать диск. Отозвался Малашенко — слава богу, хоть кто-то на месте! Максим говорил негромко, но внятно: группа разделилась, Буторин следует за Грибовым и будет действовать по обстановке. Остальных нелегкая увела в другую сторону. Примерные координаты заброшенного склада на городской окраине; внутри два трупа, это вражеские пособники. Реагировать немедленно, привлечь оперативников особого отдела! Милиционеров гоните прочь, трупы забрать себе, поместить в морг, сфотографировать и начать процедуру опознания. Дело засекретить. Он продиктовал паспортные данные, но сделал поправку, что документы, скорее всего, фальшивые. Все, работать!

Только через четверть часа он добрел до улицы Полевой, где в переулке осталась машина. Сосновский с Коганом курили в салоне. Они добрались сюда без приключений. С интересом смотрели на командира, на его помятый вид. Он не стал вдаваться в подробности, сообщил лишь, что было нелегко.

У здания общежития было тихо. Когда они доехали до дачи Малютина, на город уже надвинулись сумерки. На огороженной территории их поджидал еще один безрадостный сюрприз. Поначалу Малашенко отчитался о проделанной работе. Здесь сюрпризов не было — место нашли, трупы прибрали, милицию послали к чертовой матери (имелся у них один подозреваемый в надвинутой на глаза кепке, но рожу его бандитскую не разглядели). Специалистам уже даны указания начать процедуру опознания. Рассказывая, Малашенко подозрительно косился наверх, сочувственно вздыхал. Сюрприз поджидал именно там. Буторин с мрачной миной сидел у себя в комнате. Вокруг него крутилась Екатерина Черемых и бинтовала ему голову.

— Все в порядке, товарищи офицеры, — бормотала она. — Череп не раскрылся, все, что было в голове, осталось на месте. Вы еще везунчик, Виктор Алексеевич, голова у вас крепкая, как кокос. Да и сами вы мужик хоть куда, хоть сейчас в упряжку…

Буторин злобно стрелял глазами, Екатерина прятала усмешку.

— Ну что еще? — простонал Шелестов.

— Прости, командир, не повезло, — признался Буторин. — Миша сообщил, что вы на другую цель переключаетесь, и этот, Грибов, — целиком мой. А как я разорвусь на две двери? Одна за домом, другая с улицы. Думаю, надо внутри караулить, все же общежитие, народ ходит, мало ли кто я такой. Вхожу с заднего крыльца, там тамбур, коридор узкий, освещения нет. Как дали по голове — аж искры из глаз, и все. Там народу, оказывается, совсем не было, несколько жильцов, и те попрятались…

Прихожу в себя, поднялся, чувствую, кровь с башки течет… Бардак в голове, но ноги ходят. Не поверишь, пока на второй этаж поднимался, никого не встретил. У Грибова дверь приоткрыта, ну, я вошел. А он под дверью валяется на коврике. Уже сумку собрал, сам наполовину был одет. Не ждал посетителя, но открыл. Тот вошел, в живот нож воткнул и вышел. Так этот… еще по полу ползал, кровь размазывал, помереть никак не мог… Я чуть не вляпался… Голову в санузле промыл, бинтом придавил, сверху кепку и — тикать оттуда… Пока добрался до дому, голова кругом, тошнит…

— Не засветился? — мрачно спросил Шелестов.

— Вроде нет, пусто там было. Пока валялся, тоже никто не подходил… наверное. Виноват, Максим Андреевич, готов понести наказание за провал задания…

Сил ругаться уже не было. Все понесут заслуженное наказание — если в кратчайшие сроки не исправят свои ошибки. Он покосился на Когана, соорудившего постную мину: что там по поводу возвращения к «местам постоянной дислокации»?

— Командир, тебе не кажется, что тех хмырей было больше, чем двое? — уныло спросил Сосновский. — И они тоже разделились…

Какое глубокомысленное замечание! Милиция на последний труп просто обязана отреагировать. Будут расследовать, путаться под ногами…

— Да уж, отмочили, товарищи офицеры, — прокомментировал последние известия Павел Егорович Малютин, вернувшись поздно вечером с работы. — Такого наворотили, что без бутылки не разобраться… Ладно, выпутывайтесь сами, не буду вмешиваться в вашу работу, а то выйдет еще хуже.

Куда уж хуже…

— Как вы тогда сказали: «ювелирно и красиво»? — едко заметил майор госбезопасности Платов, выслушав доклад. — Хорошая попытка, Максим Андреевич, но больше так не делайте. Да, согласен, возможно, вы не засветились, хотя как сказать. Честно говоря, вы ставите меня в тупик: даже не знаю, хвалить вас или снять с этого дела, вернуть обратно в камеру. С одной стороны, непростительная неудача, вы оборвали единственную ниточку. С другой — мы имеем уже четыре трупа наших врагов — Михалец, Грибов и эти двое… как их там. Сами при этом потерь не несем, не считая избитых вами милиционеров. С этого дня основную работу должны вести местные органы контрразведки. Их руководству даны указания выполнять все приказы из горкома и поменьше задавать вопросов. Работайте по трупам, чего им лежать без дела.






Глава восьмая




Закордонная разведка хранила молчание, порой возникало опасение, что там уже всех переловили и никого не осталось. Двое суток группа маялась вынужденным бездельем, сидя взаперти. Было стыдно есть стряпню Глафиры, ведь они ничем ее не заслужили!

Буторин делал попытки завоевать расположение Екатерины, но даже перевязанная голова, как признак мужественности, ему не помогала. Екатерина загадочно улыбалась, избегала общения и больше поглядывала в сторону Шелестова. Но тот не замечал, у него другое было в голове.

Цветков и Малашенко отсутствовали все дни напролет. Павел Егорович уезжал на работу рано утром, возвращался поздно вечером. Сетовал: к задержанному Кострову снова применяют методы физического воздействия. Да, совершенно правильные и целесообразные методы, но тот ли это случай? Он бессилен повлиять на ситуацию. Хорошо, что Инга Александровна об этом не в курсе. Вчера он ей звонил, снова наобещал, что в ближайшее время все разрешится…

В последние сутки офицеры связи просто пропали — ни слуху ни духу. Поздно вечером появился Цветков — донельзя уставший, но с блестящими глазами.

— Докладываю по порядку, Максим Андреевич, — предварил он. — За последние двое суток местными органами проведена большая работа. Вкалывали, как черти. Начальство сделало стойку, получив пинок из центрального аппарата. Документы убитых на складе оказались поддельными. Данилевского и Решетняка в природе не существует. Данилевский — это старший сержант городского отдела милиции Архип Бундарь. Работает в городе полгода, направлен в Западную Белоруссию из Ворошиловграда. Но это тоже туфта — не было в Ворошиловграде такого человека. А есть хорошая легенда и профессионально выполненные документы. Впрочем, нареканий по службе у Бундаря не было — исправно косил под милиционера, занимаясь в личное время подрывной антисоветской деятельностью.

Решетняк — уголовник Пчельник из Гродно, по всей видимости, натасканный в немецкой разведшколе. Освободился в 1939-м, отсидев в могилевской колонии восемь лет за разбой, после чего его следы теряются. В Берестове работал подсобным рабочим, жил на подселении у глухой бабки в частном секторе. Личности восстановили быстро, благодаря местным милиционерам. С Пчельником — глухо, а вот круг знакомых Бундаря очертили быстро. Подозрение вызвал некто Зубов Виталий Иванович — сосед по дому. Зубов — квартиросъемщик, год обитает в городе, а Бундарь — его жилец. Судя по всему, последний вел насыщенную ночную жизнь. Неужели Зубов не знал бы об этом, проживая в том же доме? На допросах твердил: ничего не знаю, рано спать ложусь и вообще со слухом проблемы. В принципе, всякое бывает, но ему не поверили. А тут еще отдельная группа прорабатывала окрестности Гремячего хутора и в деревне, что в трех верстах на востоке, наткнулись на пацанов — в ночь убийства группы Берзина они в ночное ездили. Вроде видели кого-то рано утром. В общем, показали фотографии, разговорили, пригрозили — ребята и раскололись. Один из них по нужде под утро пошел, видел, как несколько мужиков по лесу крались, совсем рядом прошли, злые такие, с оружием, кровь на них была. Пацан перепугался, дружкам сказал, вместе поклялись больше никому не говорить. И вообще, он втайне от бабки в ночное поехал, боялся, что отлупит. Но вылезла правда — она всегда вылезает!

Несколько снимков мальцу показали, признал Бундаря и Зубова. На последнего через пару часов так надавили, что полностью раскололся. Член «Российского общевойскового союза» — есть такая белофашистская организация, бывшие беляки в ней состоят, махновцы, прочая недобитая контрреволюция. Сам пришел к немцам, попросил подучить и забросить в Советский Союз вредить ненавистной Советской власти. Из идейных, короче говоря. Восемь месяцев в городе, работал сторожем на заводе, самому уже далеко за тридцать. Семья у него, видите ли, пострадала от большевиков — когда Крым в 1920-м от врангелевцев зачищали по приказу товарища Бела Куна. Мелким еще был, но запомнил, сука… С этим все понятно — либо в расход, либо на долгий срок, пусть вкусит матушку Сибирь. Поначалу упорствовал, героя изображал, товарища Сталина матом крыл. Потом его так обработали, что звонче соловья запел. Несколько явок сдал, пару ценных агентов: один на пристани расписание составляет, другой — ответственное лицо на ж/д станции.

Самым ценным оказался некто Готфильд — из семьи бывших немецких колонистов. Сам уже в годах, работает в городском архиве. Ассимилировался, так сказать, хамелеон хренов… Есть категорическое указание: немецкое население не задерживать и репрессиям не подвергать. Но случай здесь особый, разрешение получили. Не стойким оказался «оловянный солдатик», раскололся на первом же допросе. К сожалению, структура агентурной сети такова, что агент знает только двух-трех своих сообщников, не больше. Их уже взяли на контроль: заместитель директора автотранспортного предприятия и инженер проектного бюро по энергоустановкам. Представляете, Максим Андреевич, во все сферы пролезли эти «друзья». У работника архива Готфильда в подвале имелась радиостанция, он использовал ее фактически безнаказанно: работы по пеленгации не частые, о каждом таком мероприятии его предупреждали. Последний раз он выходил на связь позавчера, получил сведения, что к нему направляется связной абвера с важным сообщением. Это офицер германской разведки, хорошо владеющий русским языком. Были указаны время и место перехода. Утро сегодняшнего дня, полтора километра к югу от крепости. Готфильду предписывалось встретить агента и получить указания и документы…

— Минуточку, — перебил Максим. — Что такое архиважное должно случиться в ближайшее время, что потребовалась такая встреча?

Цветков пожал плечами — ему неведомо. На дворе вторая половина июня, 1941 год, теплое лето в разгаре. Он же не провидец?

— И вот тут наши доблестные органы, так хорошо взявшиеся за дело, допустили ошибку, — удрученно поведал Цветков. — Шулевич приболел, температурит, а больше там думать некому. Нельзя было брать офицера, пусть бы встретились с Готфильдом, провели беседу, передал бы что надо — тогда другое дело. Так и планировали, да побоялись, что Готфильд все испортит. В общем, подплыл тот на резиновой лодочке, забрался на обрыв, лодку сдул, засел в кустах на краю леса. К нему подкрадываться начали. А подготовка у него дай бог, чутье отменное! Наши еще ползли, а он облил горючей жидкостью свои бумаги, да и сжег их к чертовой матери. Когда подбежали, там одна зола осталась. Немец, конечно, раздосадованный был, но встретил их с улыбкой. Изъяснялся на ломаном русском: мол, ах, он, кажется, заблудился, рыбачить пошел, лодка в водоворот попала, завертело, не на тот берег выбросило. Как он рад приветствовать друзей из Советского Союза! Он инженер, Отто Григ, гражданское лицо, строит мосты и тоннели, человек сугубо мирной профессии, приехал отдыхать в этот милый уголок. И даже документы имеются. Как ему неловко! Разве он что-то жег? Да вам показалось. Замерз, погреться решил, ненужные бумаги были под рукой, вот и чиркнул зажигалкой. Его ведь немедленно вышлют обратно, разве не так? Как ему досадно, что произошло такое недоразумение… Несет полную чушь, самому смешно, рыбак хренов, да еще и скалится в глаза. И ведь не тронь его, обращайся уважительно…

— И что теперь с ним делать?

— Вышлют обратно завтра утром, — пожал плечами Цветков. — Немецкой стороне уже сообщили, прибудут специальные люди. Не могут они иначе, Максим Андреевич. Ясно, что шпион, враг махровый, тут и к бабке не ходи, а нельзя ничего поделать. Есть договоренность. Опять утремся и стерпим. Иначе такой вой поднимется на той стороне — дескать, Советы совсем распоясались, мирных людей хватают…

— Когда состоится передача? Кто участвует?

— Мы с Малашенко, так Павел Егорович распорядился. Руководство особого отдела не стало перечить. Дело деликатное, извиняться придется. В семь утра, напротив крепости. Тоже хотите поучаствовать?

В этом не было риска — так виделось со стороны. Невозможно сидеть на даче и держать руку на пульсе. Что-то назревало, а группа оставалась в стороне. Двое в штатском на машине с горкомовскими номерами не могли вызвать подозрения.

Это был дощатый причал напротив Ковылянского укрепления. Раньше здесь курсировал прогулочный теплоход, а теперь в связи с участившимися провокациями увеселительные мероприятия отменили.

Фаэтон стоял в стороне от причала, напротив вытащенного на берег ржавого катера. Максим с Коганом прислонились к капоту, курили, мрачно наблюдали за происходящим. Процессия с советской стороны прибыла на двух «эмках». Они приткнулись к причалу, вышли несколько человек. Четверо в форме, разошлись по сторонам, чтобы отсекать посторонних. Водитель второй машины остался на месте. Первым с заднего сиденья выбрался Цветков. Мрачно наблюдал, как вылезает стройный белобрысый мужик в облегающем джемпере и брюках. Цветков кусал губы, желание дать «рыбаку» по морде прямо не сходило с лица. Но он сдерживался.

А немец все делал медленно, похоже, даже получал удовольствие от происходящего. Поджарый, породистый, лет тридцати пяти от роду, сразу видно — офицер, он вылез из машины, потоптался, разминая кости. Цветков что-то процедил сквозь зубы: вперед. С обратной стороны вышел Малашенко, и процессия взошла на причал. Немец обернулся, что-то бросил сопровождающим, рассмеялся. Его проигнорировали, отвернулись.

Немец вел себя развязно, впрочем, палку не перегибал. Со стороны чужого берега подходила широкая весельная лодка. На веслах сидел плечистый фельдфебель с засученными рукавами и размеренно греб. «Как на прогулке», — машинально отметилось в голове. На носу стоял офицер в полевой форме, в фуражке с лихо задранной тульей, зевал, с праздным любопытством оглядывался кругом.

— Военных прислали, командир, как тебе это нравится? — пробормотал Коган. — Да, конечно, мирный инженер, сугубо гражданское лицо… Они ведь просто издеваются…

— Соглашусь, — вздохнул Максим. — Все прекрасно понимают, что происходит, но сохраняют дипломатическую мину. Ну, бывает, заблудился человек, затмение нашло…

Лодка плавно подошла к причалу, офицер вскарабкался на настил, козырнул. Офицеры НКГБ ответили тем же. Немец протянул руку, они, помявшись, по очереди пожали ее. «Отто Григ» ехидно усмехался. Он же чуть не смеялся, подлюка! Немецкий офицер произнес несколько слов, видимо, на ломаном русском. Цветков скупо отозвался, передал «высокой переговорной стороне» какие-то бумаги. Офицер не стал их читать, затолкал в карман. Фельдфебель в лодке приподнялся, помог «Григу» взойти на борт. Офицер спустился самостоятельно, небрежно отдав напоследок честь.

«Григ» развалился на банке, подмигнул Цветкову. Тот не сдержался и с досадой плюнул. «Григ» засмеялся. Фельдфебель уводил лодку от причала, разворачивался. Взгляд «Грига» скользил по советскому берегу. Задержался на машинах, на причале, на виднеющемся в отдалении укреплении со сторожевыми башнями. Потом переместился вправо, скользнул по ржавому катеру, по грязно-зеленой машине. Задержался на усердно дымящем Шелестове, отправился было дальше, но вернулся, снова мазнул Максима.

Возможно, он что-то почувствовал, хотя вряд ли — в мистические процессы майор не верил. Кривая ухмылка перекосила породистое лицо. Пристальный взгляд устремился дальше — в глубь советской территории, которая отныне для этого человека была закрыта.

— Напускное нахальство, не больше, — успокаивая, проворчал Коган. — Он не может не понимать, что провалил задание, и начальство его по головке не погладит. И вообще у них проблемы — как ни крути, а часть их агентурной сети мы вырезали.

— Боюсь, не самую важную. — Шелестов затоптал окурок. — Ладно, поехали, нечего тут больше делать.

По агентурной сети действительно был нанесен удар — щадящий, почти безболезненный, но тем не менее досадный. Несколько арестов по наводке Готфильда вырвали звено из цепи. Никто не сомневался, что скоро цепочка обратно соединится. А закордонные разведчики продолжали безмолвствовать. Агенты на допросах запирались недолго. Боль терпеть было трудно, а возможность покончить с собой была не у всех.

В районе обеда следующего дня заскочивший домой Малютин сообщил отвратительную новость:

— У Кострова в изоляторе случился инсульт. Внезапное кровоизлияние в мозг во время допроса. Перестарались… Думали, симулирует, но нет, такое трудно симулировать. Доставили в тюремную больницу, сейчас лежит под капельницей. Вроде в сознании, но речь затрудненная, конечности плохо слушаются. Инге Александровне эту новость сорока на хвосте принесла, помчались с сестрой в больницу…

— С сестрой? — перебил Максим.

— Да, к ней младшая сестра из Минска приехала — поддержать, так сказать, в трудный час. Она не замужем, работает учительницей в школе, выпросила отпуск на несколько дней, примчалась в Берестов. Она на восемь лет младше Инги. Об этом Инга сама позавчера рассказала, я с данной особой незнаком. Из больницы их, естественно, попросили, сказали, что Костров жив и скоро вернется в камеру. Полчаса назад Инга звонила мне на работу, плакала. Голос у нее был какой-то спотыкающийся, слова выпадали. Боюсь, как бы и с ней чего не случилось…

— Я понял, Павел Егорович, — догадался Максим. — Такая уж доля у меня: быть курьером между вами и этой женщиной…

По дороге он размышлял: как, интересно, Анастасия Львовна относится к его участию в судьбе этой женщины? Имеется повод ревновать или это просто дань когда-то хорошим отношениям с мужем Инги? Участие чисто формальное, вытаскивать Кострова из тюрьмы Малютин не будет, но все же…

Дверь открыла незнакомая молодая женщина с испуганным миловидным лицом и пышными вьющимися волосами. Скромное платье облегало стройную фигуру. Лицом она отдаленно напоминала Ингу. Особенно взгляд — такой же беспокойный, затравленный.