Homo Deus. Краткая история будущего

Спектрограмма песни сельдяного кита. Какие переживания испытывает кит от этой песни? На золотой пластинке «Вояджера», помимо Бетховена, Баха и Чака Берри, записана и песня кита. Остается только надеяться, что хорошая



Кто знает, какие эхолокации окрашивают любовь мыши-матери к детям или чувства самца к соперникам?

И это не уникальный пример. Подобных можно привести великое множество. Мы не в состоянии понять не только как чувствует себя мышь, мы испытываем такие же трудности с пониманием того, как чувствуют себя кит, тигр или пеликан. Как-то же они себя чувствуют? Но мы не знаем как. Эмоции и китов, и людей генерируются в зоне мозга, называемой лимбической системой, но в лимбической системе кита есть целый участок, отсутствующий у человека. Может, этот участок позволяет ему испытывать исключительно глубокие и сложные эмоции, неизвестные нам? Возможно, у китов поразительные музыкальные переживания. Они ведь способны слышать друг друга на расстоянии сотен миль, и у каждого из них есть набор собственных «песен», длящихся часами и чрезвычайно замысловато построенных. Время от времени кит производит на свет новый хит, который подхватывают киты по всему океану. Ученые записывают эти хиты и анализируют их с помощью компьютеров, но в силах ли кто-нибудь из всех на свете людей оценить эти музыкальные опыты и отличить кита-Бетховена от кита-Джастина Бибера?[257]

Все это не должно нас удивлять. Homo Sapiens правит миром не потому, что у него самые глубокие эмоции или самые сложные музыкальные переживания. Не исключено, что в каких-то эмоциональных или чувственных сферах мы ниже китов, летучих мышей, тигров и пеликанов.





Спектр сознания



А за пределами ментального спектра людей, летучих мышей, китов и всех прочих тварей могут скрываться еще более обширные и странные территории. По всей вероятности, существует бесконечное разнообразие ментальных состояний, которые за четыре миллиарда лет земной эволюции никогда не переживались ни Человеком Разумным, ни летучей мышью, ни динозавром, потому что у них не было необходимых способностей. Однако в будущем мощные фармацевтические средства, генная инженерия, электронные шлемы и нейрокомпьютерные интерфейсы могут проложить дорогу в эти места. И, подобно Колумбу и Магеллану, пустившимся за горизонт, чтобы исследовать новые острова и незнакомые континенты, мы в один прекрасный день отправимся на поиски антиподов разума.





Запах страха




Пока доктора, инженеры и потребители занимались лечением психических болезней и наслаждались жизнью в WEIRD-сообществах, нам для наших нужд, пожалуй, было достаточно изучения субнормальных ментальных состояний и умов группы WEIRD. Хотя нормативную психологию часто обвиняли в неправомерном искоренении любых отклонений от нормы, в прошлом веке она принесла облегчение миллионам людей, спасая их жизнь и рассудок.

Однако в начале третьего тысячелетия, когда либеральный гуманизм уступает место техногуманизму и медицина с лечения больных все больше переключается на усовершенствование здоровых, мы оказываемся перед вызовом совершенно иного рода. Доктора, инженеры и потребители больше не хотят ограничиваться решением ментальных проблем – они стремятся усовершенствовать разум. Технически мы близки к тому, чтобы начать продуцировать новые состояния сознания, но у нас нет карты этих новых территорий. Поскольку мы знакомы только с нормой и субнормой ментального спектра представителей группы WEIRD, то даже не знаем, в какую сторону двигаться.

Неудивительно поэтому, что самым модным разделом психологии стала позитивная психология. В 1990-х годах такие ведущие эксперты, как Мартин Селигман, Эд Динер и Михай Чиксентмихайи, заявили, что психология помимо психических слабостей должна изучать также психическую силу. Как вышло, что, располагая необыкновенно подробным атласом больного рассудка, мы не имеем научной карты благополучного разума? В последние два десятилетия позитивная психология сделала первые важные шаги в изучении супернормальных ментальных состояний, но и по сей день супернормальная зона для науки по-прежнему terra incognita.

При таком положении вещей мы можем ринуться вперед без какой-либо карты и сосредоточиться на усовершенствовании тех ментальных способностей, в которых нуждается современная экономическая и политическая система, игнорируя или даже подавляя при этом другие. Правда, так уже было. Тысячелетиями система формировала и переформировывала наши умы в соответствии со своими нуждами. Изначально эволюция создала людей как членов небольших тесных сообществ. Ментально они не были приспособлены к существованию в качестве винтиков гигантского механизма. Но с возникновением и ростом городов, царств и империй система стала культивировать в людях способности, необходимые для широкомасштабного взаимодействия, забыв обо всех прочих навыках и дарованиях.

Например, древние люди, по-видимому, широко пользовались своей способностью чувствовать запахи. Охотники-собиратели могут на расстоянии различать по запаху животных, людей и даже эмоции. У страха и отваги запахи разные. Когда человек боится, он выделяет одни химические вещества, а когда рвется в бой – совсем другие. На совете древнего племени при обсуждении вопроса, идти ли войной на соседей, можно было в буквальном смысле чувствовать запах общего настроения.

Когда люди организовались в более крупные сообщества, нос практически утратил свою социальную значимость, потому что он полезен лишь при общении со сравнительно малым числом особей. Невозможно ведь сегодня унюхать американский страх перед Китаем. Поэтому система махнула на обоняние рукой. Зоны мозга, которые десятки тысяч лет назад, очевидно, имели дело с запахами, были загружены более насущной деятельностью, такой как чтение, вычисления и абстрактные рассуждения. Системе угодно, чтобы наши нейроны решали дифференциальные уравнения, а не распознавали по запаху наших соседей[258].

То же случилось с другими человеческими чувствами и лежащей в их основе способностью обращать внимание на ощущения. Древние охотники-собиратели были начеку день и ночь. Бродя по лесу в поисках грибов, они чутко принюхивались и внимательно присматривались. Когда они находили гриб, то поглощали его с предельной сосредоточенностью, не упуская ни одного оттенка вкуса, отличавшего съедобный гриб от его ядовитого сородича. Членам нынешних процветающих обществ подобная концентрация и настороженность не нужны. Мы отправляемся в супермаркет и покупаем любое из тысячи разных блюд, одобренных органами здравоохранения. Но что бы это ни было – итальянская пицца или тайская лапша, – мы проглотим ее в спешке перед телевизором, не обращая внимания на вкус.

Благодаря развитому транспортному сообщению нам ничего не стоит встретиться с приятелем, живущим на другом конце города. Но даже когда он рядом с нами, мы редко сосредоточиваем на нем все наше внимание, так как то и дело отвлекаемся на смартфон, убежденные, что где-то наверняка происходит что-то более интересное. Современное человечество больно ОСП – Острым Страхом Пропустить, – и, хотя у нас больше возможностей выбора, чем когда-либо раньше в истории, мы разучились по-настоящему внимательно относиться к тому, что выбираем[259].

Вслед за обонянием и вниманием мы утрачиваем и способность жить в снах. Многие культуры верили, что увиденное и сделанное человеком во сне не менее важно, чем увиденное и сделанное наяву. Поэтому люди усиленно развивали свой дар видеть сны, запоминать их и даже контролировать свои поступки в мире сна, что было названо «осознанными сновидениями». Мастера «осознанных сновидений» умели свободно перемещаться по царству сна и утверждали, что поднимались на высшие уровни существования или встречали гостей из других миров. Современный мир, напротив, открещивается от снов, в лучшем случае как от выбросов подсознания, в худшем – как от ментального мусора. В результате сны играют в нашей жизни все меньшую роль, очень немногие развивают свои сновидческие навыки, а очень многие говорят, что спят без снов или никаких снов не помнят[260].

Станет ли наша жизнь более бедной и серой от снижения способности обонять, заострять внимание и видеть сны? Наверняка. Но для экономико-политической системы эта игра стоит свеч. Ваш босс хочет, чтобы вы постоянно проверяли свою корпоративную почту, а не нюхали цветочки и не грезили о феях. По тем же причинам грядущие усовершенствования человеческого разума, скорее всего, будут продиктованы политическими запросами и конъюнктурой рынка.

Например, используемый в американской армии шлем-концентратор внимания предназначен для того, чтобы помогать людям сосредоточиться на четко очерченных задачах и облегчить принятие решений. Но кто знает, не ослабит ли это способность сострадать и мириться с сомнениями и внутренними конфликтами. Психологи-гуманисты заметили, что человек, попавший в трудную ситуацию, зачастую не хочет быстрого выхода – он хочет, чтобы кто-то его выслушал и посочувствовал его страхам и беспокойствам. Представьте, что у вас постоянный напряг на работе, потому что новый начальник не ценит вашего опыта и настаивает, чтобы все делалось по его указке. После одного особенно неприятного дня вы берете телефон и звоните другу. Но у друга нет на вас ни времени, ни сил, поэтому он вас обрывает и сразу пытается решить вашу проблему: «О, кей, понял. Старик, у тебя два варианта: либо уволиться, либо делать, что говорят. На твоем месте я бы уволился». Но это вряд ли поможет. Настоящий друг проявил бы терпение и не торопился давать советы. Он выслушал бы ваши жалобы и подождал бы, пока ваши тревоги и противоречивые чувства улягутся.

По своему воздействию шлем-концентратор внимания в чем-то схож с нетерпеливым другом. Конечно, иногда – скажем, на поле боя – человек должен принимать решения молниеносно. Но не вся жизнь – бой. Если мы начнем прибегать к помощи такого шлема без особой надобности, то в конце концов утратим способность переносить растерянность, неуверенность и душевный разлад, так же как утратили способность обонять, грезить и концентрировать внимание. Система будет подталкивать нас в этом направлении, потому что будет награждать за принимаемые решения, а не за сомнения. Однако мир одних только твердых решений и быстрых выходов будет беднее и мельче, чем мир, в котором есть место сомнениям и противоречиям.

Смесь практического умения манипулировать разумом с полным незнанием ментального спектра и узкими интересами правительств, армий и корпораций – это рецепт больших неприятностей. Мы будем успешно модернизировать наши тела и мозги, теряя в процессе наш разум. Фактически техногуманизм может у простить человека. Система может ценить упрощенных людей не за какие-то сверхчеловеческие таланты, а как раз за отсутствие у них неудобных и ненужных ей человеческих качеств. Эти подчас неоднозначные качества дороги нам, но они мешают системе и замедляют ее движение. Каждый фермер знает, что умный козел все стадо перемутит. По этой причине аграрная революция и снизила умственные способности животных. А вторая когнитивная революция, задуманная техногуманистами, способна сотворить то же самое с нами, производя людей-винтиков, которые коммуницируют, передают и обрабатывают данные с беспрецедентной эффективностью, но практически не умеют ни уделять внимания, ни грезить, ни сомневаться. Миллионы лет мы были усовершенствованными шимпанзе. А можем стать сильно увеличенными муравьями.





Гвоздь, на котором висит вселенная




Техногуманизм стоит перед лицом еще одной очень серьезной угрозы. Подобно всем гуманистическим религиям, он обожествляет человеческую волю, считая ее гвоздем, на котором висит Вселенная. Техногуманизм предполагает, что выбирать, какие ментальные способности развивать, тем самым определяя очертания наших будущих умов, будут наши желания. Но что случится, если в результате технического прогресса станет возможно изменять и формировать сами эти желания?

Гуманизм всегда подчеркивал, что распознать нашу подлинную волю непросто. Когда мы пытаемся прислушиваться к себе, то бываем оглушены какофонией спорящих голосов. Иногда мы не хотим услышать свой подлинный голос, так как опасаемся, что он раскроет нежелательные секреты и задаст неудобные вопросы. Многие люди старательно избегают заглядывать в себя поглубже. Успешная женщина-адвокат, озабоченная карьерой, заглушает свой внутренний голос, нашептывающий ей: сделай перерыв и роди ребенка. Совестливый солдат бежит от жутких воспоминаний о совершенных им зверствах. Женщина, запутавшаяся в силках неудачного брака, боится потерять материальное положение, которое обеспечивает супруг… Гуманизм не считает, что у такого рода проблем есть очевидное общее для всех решение. Но гуманизм требует, чтобы мы набрались мужества, прислушались к мнениям изнутри, даже если они нас пугают, вычленили свой подлинный голос и последовали его советам, невзирая на трудности.

У технического прогресса совершенно иная программа. Он не собирается слушаться внутренних голосов. Он собирается их контролировать. Когда мы разберемся в биохимической системе, порождающей все эти голоса, у нас появится возможность двигать рычажками, прибавляя громкость тут и убавляя там, и делать жизнь намного легче и комфортабельнее. Растерянная адвокат получит риталин, виноватый солдат – прозак, а несчастливая жена – ципралекс. И это только начало.

Гуманистов такой подход приводит в ужас, но давайте не будем судить скоро. Гуманистические рекомендации слушать себя погубили не одну жизнь, между тем как правильная доза правильного лекарства принесла огромную пользу здоровью и отношениям миллионов. Чтобы действительно услышать себя, некоторые люди должны сначала уменьшить громкость внутренних криков и обвинений. Согласно современной психиатрии, многие «внутренние голоса» и «подлинные желания» – не что иное, как продукт биохимических дисбалансов и нервных заболеваний. Люди, страдающие клинической депрессией, то и дело прерывают успешные карьеры и здоровые отношения, так как из-за какого-то биохимического сбоя видят все сквозь темные очки. Может, вместо того чтобы прислушиваться к таким вредным внутренним голосам, было бы целесообразно их заглушить. Когда благодаря чудо-шлему в голове Салли Эди воцарилось затишье, она не только стала заправской снайпершей, но и почувствовала себя намного лучше.

У каждого из нас может быть свой личный взгляд на этот счет. Однако очевидно, что с исторической точки зрения происходит нечто очень значительное. Гуманистическая директива номер один – «Слушай себя!» – больше не самоочевидна. Учась прибавлять и убавлять наш внутренний звук, мы отказываемся от веры в какую-либо подлинность, потому что уже не ясно, чья рука двигает рычажком. Казалось бы, это хорошая идея – заглушить раздражающий гвалт, от которого пухнет голова, чтобы наконец-то услышать свое глубинное подлинное «я». Но если не существует подлинного «я», то как решить, какие голоса глушить, а какие усиливать?


Согласно гуманизму, лишь человеческие желания наполняют мир смыслом. Но если бы нам было дано выбирать желания, на чем мы могли бы основывать этот выбор? Представьте, что в самом начале «Ромео и Джульетты» юный Ромео решал бы, в кого влюбиться. И что даже приняв решение, он в любую минуту мог бы передумать и сделать другой выбор. Что бы это был за сюжет? А вот именно тот, что пытается предложить нам технический прогресс. Если наши желания станут для нас некомфортны, технология обещает выручить нас. Если гвоздь, на котором висит Вселенная, вбит в проблемном месте, технология вытащит его и вобьет в другом месте. Только в каком? Если бы я имел возможность вбить гвоздь абсолютно в любом месте в космосе, то куда бы я его вбил и почему именно туда, а не куда-то еще?

Гуманистические трагедии разыгрываются тогда, когда у людей возникают некомфортные желания. Например, когда Ромео из дома Монтекки влюбляется в Джульетту из рода Капулетти – это верх некомфортности, потому что Монтек-ки и Капулетти заклятые враги. Технический способ предупреждения подобных трагедий – навеки избавить нас от некомфортных желаний. Какой боли и скорби можно было бы избежать, если вместо яда Ромео и Джульетта приняли бы таблетку или надели шлем – и их любовь была бы перенаправлена на других.

Здесь техногуманизм встречается с неразрешимым противоречием. Он считает человеческую волю самым важным, что есть во Вселенной, и потому побуждает человечество развивать технологии, способные контролировать и трансформировать волю. Ведь очень соблазнительно получить контроль над самым важным, что есть во Вселенной. Но случись нам когда-нибудь добиться такого контроля, техногуманизм не будет знать, что с ним делать, так как священная суть человека превратится тогда в очередной дизайнерский продукт. Мы никогда не сможем пользоваться такими технологиями, пока верим, что высшие источники права и смысла – человеческая воля и человеческое переживание.

Поэтому другая, более смелая технорелигия стремится окончательно отсечь пуповину гуманизма. Она предвидит мир, который не будет вращаться вокруг желаний и переживаний тех или иных человекоподобных существ. Что же может заменить желания и переживания в качестве источника всего смысла и права? Если говорить о сегодняшнем дне, то пока в приемной истории ожидает собеседования лишь один кандидат. Этот кандидат – информация. Самой интересной новой религией является датаизм[261]. Он не чтит ни богов, ни людей. Он поклоняется данным.





11. Религия данных





Датаизм провозглашает, что Вселенная состоит из потоков данных и что ценность всякого явления или сущности определяется их вкладом в обработку данных[262]. Вы можете счесть это мнением группы эксцентричных оригиналов, но на самом деле это представление уже преобладает в научном истеблишменте. Датаизм родился от взрывного слияния двух научных приливных волн. С одной стороны, через 150 лет после публикации Чарльзом Дарвином «Происхождения видов» естественные науки стали смотреть на организмы как на биохимические алгоритмы. С другой – одновременно, через восемь десятилетий после того, как Алан Тьюринг сформулировал идею машины Тьюринга, компьютерные специалисты научились разрабатывать все более сложные электронные алгоритмы. Датаизм соединяет то и другое, указывая, что биохимические и электронные алгоритмы подчинены одним и тем же математическим законам. Таким образом датаизм разрушает барьер между животными и машинами и предрекает, что электронные алгоритмы в конце концов расшифруют и превзойдут биохимические алгоритмы.

Политикам, бизнесменам и рядовым потребителям да-таизм предлагает революционные технологии и огромные новые возможности. Ученым и интеллектуалам он обещает ускользавший от нас веками научный Святой Грааль – единую универсальную теорию для всех дисциплин, начиная с музыковедения через экономику и заканчивая биологией. Согласно датаизму, Пятая симфония Бетховена, пузырь на фондовом рынке и вирус гриппа – три разновидности потока данных. Их можно проанализировать при помощи одних и тех же базовых понятий и инструментов. Идея, конечно, исключительно привлекательная. Она дает всем ученым общий язык, наводит мосты через академические разногласия и легко проводит открытия через междисциплинарные границы. Музыковеды, экономисты и микробиологи наконец смогут понять друг друга.

По ходу датаизм переворачивает традиционную пирамиду обучения. До недавних пор на данные смотрели лишь как на первое звено в длинной цепочке интеллектуальной деятельности. Человеку надо было превращать данные в информацию, информацию в знания, а знания в мудрость. Но дата-исты считают, что люди больше не в состоянии справляться с огромными потоками данных, поэтому не могут превращать данные в информацию и уж тем более в знания или мудрость. Поэтому обработка данных должна быть доверена электронным алгоритмам, намного более мощным, чем человеческий мозг. На практике это означает, что датаисты скептически относятся к человеческим знаниям и мудрости и предпочитают полагаться на Большие данные и компьютерные алгоритмы.

Датаизм крепко-накрепко укоренен в породивших его дисциплинах: информатике и биологии. Причем более важной из двух является биология. Именно принятие датаизма биологией превратило частное открытие в компьютерных науках в сокрушительный катаклизм, способный полностью изменить саму природу жизни. Вы можете не соглашаться с идеей, что организмы являются алгоритмами и что жирафы, помидоры и люди – это способы обработки данных, просто разные. Но вам следует знать, что такова современная научная догма и сейчас она меняет наш мир до неузнаваемости.

Системами обработки данных считаются сегодня не только отдельные организмы, но и целые сообщества, такие как пчелиные семьи, колонии бактерий, леса и человеческие города. Экономисты все чаще смотрят на экономику как на систему обработки данных. Обыватели верят, что экономика – это выращивающие зерно фермеры, шьющие одежду работницы фабрик и покупающие хлеб и рубашки потребители. Специалисты же видят в экономике механизм сбора данных о потребностях и возможностях формирования из этих данных решений.

В соответствии с этим взглядом рыночный капитализм и государственный коммунизм – это не конкурирующие идеологии, этические убеждения или политические институты. По сути своей это конкурирующие системы обработки данных. Капитализм пользуется распределенной обработкой, в то время как коммунизм делает ставку на централизованную. Капитализм обрабатывает данные, связывая всех производителей и потребителей напрямую и позволяя им свободно обмениваться информацией и принимать независимые решения. Как устанавливается цена на хлеб при свободном рынке? Каждый булочник волен выпекать столько хлеба, сколько захочет, и запрашивать за него такую цену, какую захочет. Потребители же вольны покупать столько хлеба, сколько им по карману, или идти к другому булочнику. Нет ничего незаконного в том, чтобы установить цену в тысячу долларов за багет, только вряд ли на него найдется покупатель.

В более широком плане, если инвесторы уловят тенденцию к повышению спроса на хлеб, они станут приобретать доли в биотехнических фирмах, занимающихся генетическим конструированием высокоурожайных штаммов пшеницы. Приток капитала позволит фирмам ускорить исследовательские работы и быстрее добиться увеличения урожайности.

Даже если один биотехнический гигант выберет неверную стратегию и зайдет в тупик, его более удачливые соперники наверняка достигнут желаемого. Таким образом капитализм распределяет функцию анализа данных и принятия решений между многими независимыми, но связанными между собой процессорами. Как объяснил австрийский гуру экономики Фридрих Хайек: «В системе, где знание нужных фактов рассредоточено между многими, координацию разрозненных действий разных людей могут осуществлять цены»[263].

С этой точки зрения, фондовая биржа – самая быстрая и самая эффективная система обработки данных из до сих пор созданных человечеством. Участвовать может каждый – если не лично, то через свои банки или пенсионные фонды. Мировой экономикой управляет фондовая биржа. Она принимает в расчет все, что происходит на планете, и даже за ее пределами. Цены реагируют на успешные научные эксперименты, политические скандалы, извержения вулканов и даже на всплески солнечной активности. Чтобы система работала эффективно, необходимо как можно более свободное распространение как можно большего объема информации. Когда миллионы людей по всему миру имеют доступ ко всей значимой информации, они устанавливают самую точную цену на нефть, на акции Hyundai и на шведские государственные облигации, покупая и продавая их. Было подсчитано, что пятнадцати минут биржевых торгов достаточно, чтобы оценить влияние заголовка передовицы Te New York Times на котировки большинства акций[264].





Руководители компартий СССР и ГДР в Берлине, 1971: централизованная обработка данных



Соображения, связанные с обработкой данных, объясняют и причину, по которой капиталисты ратуют за низкие налоги. Высокие налоги означают, что солидная часть всего доступного капитала сосредоточивается в одном месте – в сундуках государства – и, следовательно, возрастает число решений, принимаемых одним-единственным процессором, а именно государством. Это создает излишне централизованную систему обработки данных. В крайних случаях, когда налоги чрезмерно велики, в казну уходит почти весь капитал, и тогда правительство самолично заказывает всю музыку. Оно диктует цены на хлеб, выделяет места под пекарни, дает деньги на научно-исследовательские программы. При свободном рынке, если один процессор принимает неверное решение, другие тут же вносят корректировки в свои решения. Но когда почти все решения принимает один процессор, его ошибки могут привести к катастрофе.





Торги на фондовой бирже в Сан-Паулу: распределенная обработка данных



Такой крайний случай, когда все данные обрабатываются и все решения принимаются одним центральным процессором, называется коммунизм. В коммунистической экономике каждый человек, предположительно, трудится в меру своих способностей и получает по своим потребностям. Иными словами, государство забирает сто процентов вашего дохода, определяет, какие у вас нужды, и затем удовлетворяет их. Хотя ни одна страна так и не реализовала этот план в чистом виде, Советский Союз и его сателлиты были к этому довольно близки. Они отвергли принцип распределенной обработки данных и перешли на модель централизованной обработки. Вся информация с просторов Советского Союза стекалась в Москву, где принимались все важные решения. Производители и потребители не могли общаться напрямую и обязаны были подчиняться правительственным указам.

Например, Министерство торговли СССР определяло, что цена одного батона во всех булочных должна быть ровно 13 копеек, что конкретный колхоз в Одесской области должен переключиться с выращивания пшеницы на разведение кур, а московский хлебозавод № 7 – выпекать 350 тысяч булок в день и ни булкой меньше. Тем временем советская Академия наук требовала от всех биотехнических лабораторий применения теорий Трофима Лысенко – печально известного президента сельскохозяйственной академии. Лысенко отвергал доминирующие генетические теории своего времени. Он утверждал, что черты, приобретенные организмом в течение жизни, передаются по наследству. Эта идея противоречила основам дарвинизма, но прекрасно согласовывалась с принципами коммунистического воспитания. Она подразумевала, что, если вы приучите проростки пшеницы к холоду, они дадут морозоустойчивое потомство. Поэтому Лысенко отсылал миллиарды контрреволюционных проростков на перевоспитание в Сибирь – и Советскому Союзу вскоре пришлось импортировать зерно из Соединенных Штатов[265].

Капитализм одержал верх над коммунизмом не потому, что он более этичен, и не потому, что свобода личности священна или что коммунисты прогневили Бога своим язычеством. Капитализм выиграл холодную войну потому, что распределенная обработка данных работает лучше, чем централизованная, по крайней мере в периоды ускорения технологических изменений. Центральный комитет Коммунистической партии просто не поспевал за быстро меняющимся миром конца XX столетия. Если все данные аккумулируются в одном секретном бункере и все важные решения принимаются группой престарелых аппаратчиков, результатом может быть множество атомных бомб, но не Apple или Wikipedia.

Существует история (возможно, выдуманная, как большинство хороших историй), что, когда Михаил Горбачев попытался оживить умирающую советскую экономику, он послал в Лондон одного из своих советников, чтобы тот разузнал, в чем суть тэтчеризма и как на самом деле функционирует капиталистическая система. Хозяева устроили своему советскому гостю экскурсию по Сити, по Лондонской фондовой бирже и по Лондонской школе экономики, где он подолгу беседовал с директорами банков, предпринимателями и профессорами. В конце концов советский эксперт взорвался: «Минуточку, господа. Отвлекитесь, пожалуйста, от всех этих сложных экономических теорий. Мы целый день ездили по Лондону, и меня сильно озадачила одна вещь. Московская система обеспечения хлебом создана нашими лучшими специалистами, и все же у нас в каждой булочной длиннющая очередь. Здесь в Лондоне живут миллионы, но ни в одном из магазинов и супермаркетов я не видел очереди за хлебом. Пожалуйста, познакомьте меня с человеком, который отвечает за снабжение Лондона хлебом. Я должен узнать его секрет». Хозяева почесали затылки и ответили: «Никто не отвечает за снабжение Лондона хлебом».

Таков секрет капиталистического изобилия. Нет никакого центрального процессора, монополизировавшего данные о снабжении Лондона хлебом. Информация свободно курсирует между миллионами потребителей и производителей, пекарей и поставщиков, фермеров и ученых. Рыночные силы определяют цены на хлеб, количество выпекаемых в день буханок и научно-исследовательские приоритеты. Если рыночные силы допустят промах, они очень скоро себя поправят – по крайней мере, так считают капиталисты. Для нас с вами сейчас не важно, верна ли эта капиталистическая теория. Важно то, что она рассматривает экономику с точки зрения обработки данных.





Куда подевалась вся власть?




Политологи тоже все чаще говорят о политических структурах как о системах обработки данных. Аналогично капитализму и коммунизму, демократии и диктатуры являются по существу конкурирующими механизмами сбора и анализа информации. Диктаторские режимы используют централизованные методы, а демократии предпочитают распределенные. В последние десятилетия демократии вырвались вперед, так как в уникальных условиях конца XX века распределенная обработка данных оказалась эффективнее. В иных условиях – например, в Древнем Риме – более действенной была централизованная обработка данных, поэтому Римская республика пала и власть перешла от сената и народных собраний в руки императора-автократа.