И дети их после них

Она не реагировала, и он пощелкал у нее под носом пальцами.

– Эй, я с тобой разговариваю…

Она соблаговолила поднять глаза. И так не бог весть как выглядит, а тут видок прямо ужасный: глаза красные, в черных кругах, ни капли макияжа.

– Ну, что с тобой такое?

– Ничего.

– Сирил достает?

– Нет.

Соне было четырнадцать лет, поэтому она не могла быть ни вожатой в детских летних лагерях, ни смотрителем в бассейне, у нее не было ни аттестата о среднем образовании, ни водительских прав, ни нужного возраста, чтобы просто пойти вкалывать. Другими словами, она мало на что годилась, и делать ей тут было абсолютно нечего. Это ее отец настоял, чтобы ей нашли работу. Он был финансовым директором в ассоциации, управлявшей акваклубом, и Сирил, управляющий, не смог поступить иначе. Так что она была на подхвате – то помоет посуду в баре, то сходит куда-нибудь с поручением, – но большей частью она слонялась по пляжу в убийственном настроении, без конца слушая всякую хрень типа Барбары или «Depeche Mode» – самое то для подъема духа.

Последний учебный год оказался для нее не из лучших: трудности с математикой плюс сердечные драмы, да не одна. Родители были очень обеспокоены, особенно из-за математики. Антони нравилась эта девчонка. Умная, прикольная, да и внешне супер, несмотря на все усилия: стальные глаза, рот такой пухлый, да и потрепаться с ней можно. Только вот последние два-три дня она была сама не своя, пряталась по углам, будто ждала, что все само пройдет, бледнющая, осунувшаяся – смотреть страшно.

– Парень, что ли? Да?

Она помотала головой. А что же еще? Больше всего Антони боялся, что она втюрится в Сирила, управляющего. Полный идиот, но выглядит что надо, вполне способен задурить пацанке голову своей благородной сединой и крутыми часами. Из тех старых извращенцев, что набрасываются на малолеток, чтобы скрасить раннее облысение. От этой мысли у Антони руки опускались. Блин, ей же всего четырнадцать.

– Ладно, пошли. Не сиди тут. Сегодня будет полно народу.

Он протянул ей руку, и она поплелась за ним в бар. Звук в плеере она все же убавила, и на том спасибо.

– Что будешь пить?

– Ничего.

– Слушай, кончай ломать комедию. Ты же не будешь вены себе резать, так что кончай.

Девушка пожала плечами. Эта и вены вскроет, если захочет.

Антони взял из холодильника «Швепс», налил ей стакан, а сам глотнул прямо из бутылки. Она была уже какое-то время открыта, газа оставалось мало. Ну, хоть холодная – и то ладно.

С самого утра Антони только и делал, что бегал. День был душный. Сплошная тяжесть, застой, небо низкое, редкие дуновения приносили с собой только запах тины, суккулентов или бензина.

– Слушай, ты сегодня не строй тут козью морду. Сирил и так на ушах из-за вечерней «фиесты». Похоже, он собирается тут устроить настоящее шоу.

Соня уставилась, не мигая, на висевшую над кофемашиной табличку «Лицензия IV»[17]. По лицу ее пробежала судорога. Может, улыбка? Но нет, глаза наполнились слезами.

Антони вдруг стало ее жалко. Он попытался найти выход.

– Слушай, иди-ка ты спрячься в какое-нибудь бунгало. Там тебя никто искать не будет.

Потом, немного помолчав, спросил:

– Влюбилась, что ли?

Лицо девушки резко изменилось. Вопрос так ее возмутил, что она забыла, насколько несчастна.

– Ты и правда болван или только прикидываешься? – презрительно спросила она. – Тебе сколько лет, без дураков?

– Да ладно тебе, – проговорил Антони убирая бутылку «Швепса» и стакан, к которому она не притронулась. – Мне это до лампы, поняла?

– Но друзья у тебя есть? Ты с людьми разговариваешь? По крайней мере, в школу ты ходил?

Антони показал ей палец, сопроводив этот жест улыбкой. Соня хотела продолжить, но тут появился Сирил.

– А, вы тут, ох…

Он влетел с улицы на всех парах, в светлых джинсах и мокасинах, за ним по пятам следовал Ромен Ротье. Соня снова насупилась.

– Что вы тут делаете, туристы?

– Ничего. У нас как раз был перерыв.

Сирил тут же завел одну из своих директорских речей, на которые был большой мастер. Он часто использовал этот свой талант как бы в лечебных целях, как средство от собственной наиполнейшей беспомощности, поскольку, ничего не умея делать как надо, был обречен на зависимость от работы, выполняемой другими, не так высоко оплачиваемыми, как он. Вот она – главная драма его жизни, завидная для многих кабала. Когда-нибудь она доведет его до язвы желудка, он прекрасно осознавал это. На этот раз речь была посвящена преодолению трудностей и личному вкладу каждого в общее дело. Соня и оба парня молча слушали. Они привыкли.

И все же Антони было интересно, что такое могло произойти между Сирилом и девушкой. Судя по тому, как он ее не замечал, как у нее вытягивалась при нем физиономия, вопрос напрашивался сам собой. Антони надеялся, что ничего не было. Он дорожил этой работой и не имел ни малейшего желания участвовать в каких-то разборках. Во-первых, начинал он не раньше десяти утра, что было огромным плюсом. Потом, главной задачей его было выводить лодки из ангаров. Работа тяжелая и мало оплачиваемая, но он имел дело с огромным количеством хорошо воспитанных людей, которые давали ему шикарные чаевые. Все остальное время он шатался по пляжу, клеил на пару с Роменом папенькиных дочек или попивал пивко в кладовке в ожидании, когда все это кончится. К тому же с Роменом у них было полное взаимопонимание. Как ни удивительно. Антони он когда-то запомнился как спесивый идиот и задира. Но на деле, при более близком знакомстве, оказался классным чуваком. За два года он еще больше вымахал – аж до метра девяноста. Бездельник был еще тот, но когда он принимался за дело, ему не было равных. Антони сам видел, как он в одиночку затаскивал на ведущую к ангару эстакаду яхты по триста кило весом, это было впечатляюще. И потом он был не жадный, всегда в хорошем настроении, швырялся деньгами направо и налево и знал буквально всех в округе. Антони обожал рассекать с ним по городу в «Ауди Кватро» его отца. Они врубали «Guns N’ Roses» на полную мощность при открытых окнах и понтовались по полной, короче, чувствовали себя королями.




Закончив промывать им мозги, Сирил выразил надежду, что его поняли. Антони ответил: «Ага», Ромен: «Не парься».

– Я хотела поговорить с тобой, – сказала Соня.

– О чем?

– Пять минут, не больше.

– Нет у меня времени.

– Это важно.

Сирил вспомнил, что у Сони есть еще и отец, и повернулся к ребятам.

– Вы оба, идите расставлять стулья, ко́злы, столы. И проследите, чтобы садоводы сделали все именно так, как я им сказал. А то я велел им украсить летнее кафе бугенвиллеями, а они мне притащили клематисов.

– В любом случае, будет дождь, – сказал Ромен.

– Что?

– Да нет, ничего.

Сирил кивнул Соне, чтобы та шла за ним, и они закрылись у него в кабинете. Антони еще какое-то время смотрел на дверь, на которой на высоте человеческого роста красовалась табличка: «Посторонним вход воспрещен».



Ребята вертелись как белка в колесе, невзирая на жару, и скоро все было готово. На лужайке между пляжем и зданием клуба они установили столы для «шведского стола» и десять рядов пластмассовых стульев. Летнее кафе будет баром. Поскольку бугенвиллеи так и не привезли, а клематисы не подходили, постройку украсили пальмовыми листьями – тоже красиво.

Позже два грузовика привезли жратву. Сирил, естественно, обратился к Белленже, лучшему поставщику кейтеринговых услуг в долине, который имел по магазину в Эйанже и в Этанже и питал честолюбивые планы относительно освоения рынка в Люксембурге. Его сотрудники, в безупречно белой униформе, словно посыпанные тальком, принялись сновать туда-сюда, выгружая подносы с морепродуктами, свежими овощами, колбасами и ветчинами, свежими фруктами, «хлебы с сюрпризом» и целую кучу стеклянных посудин с закусками, которые едят ложкой. Еды было на целый полк, мсье Беллинже даже явился собственной персоной. В тот вечер к своим функциям приступал новый директор ассоциации, по этому поводу ожидался весь бомонд, ведь членами акваклуба состояли все юристы, врачи, предприниматели и влиятельные чиновники округи. Так что кулинар был начеку. Сегодня он никак не мог ударить в грязь лицом.

Антони с Роменом, вооружившись тачками, разгружали напитки. Шампанское – десять ящиков «Мумма». Было также белое мозельское вино, которое пьют ледяным, бордо, сансерр, разная минералка, кока-кола, фруктовые соки. К четырем часам дня все было расставлено по местам, и ребята позволили себе перекур в тени под соснами. Сони по-прежнему не было видно, а по поверхности озера скользили теперь жирные тучи. Погода портилась. Кожа была влажная и чесалась, что-то назревало. Даже официанты стали выглядеть как-то неряшливее.

– Сейчас как жахнет, – сказал Антони, имея в виду грозу.

– Слушай, кстати, тут вчера вечером о тебе разговор был.

– С кем?

Антони и сам прекрасно знал с кем, поэтому сердце у него зачастило.

– Со Стеф. Мы вчера встретились в «Альгарде». Она с предками там лопала.

Антони, покусывая травинку, смотрел на небо, скрестив ноги и опершись о локти. Он ощущал собственный запах и легкую расслабленность, которую обычно чувствуешь после физической работы. Было так пасмурно, что казалось, вот-вот стемнеет.

– Ну и что?

– Ну и ничего. Она сегодня вечером зайдет.

– Круто.

Ромен заржал.

– Ага, круто. Она о тебе вспоминала.

– Да?

– Ага. Спрашивала, как ты поживаешь.

– Серьезно?

– Нет, шучу.

– Придурок…

Потом через секунду Антони спросил:

– Она точно придет?

– Думаю, да. Во всяком случае, ее отец сюда собирался.

– А, да, точно, ее отец.

Антони почти забыл. Отец Стеф был не кто иной, как Пьер Шоссуа, новый президент ассоциации, управлявшей клубом. Годом раньше он выставлял свою кандидатуру на муниципальных выборах и в первом туре получил по башке. Потом раздобыл себе местечко в муниципальном совете, в оппозиции, и с тех пор все старался поглубже внедриться в местные общественные структуры. Антони подумал, что неплохо бы принять душ.

– Пойду помоюсь. А то я весь провонял по́том.