И дети их после них

А потом настало утро полуфинала. Корали пришла будить его в гостиную с чашкой кофе в руке.

– Держи.

Он взял чашку, Корали тем временем раздвинула шторы, открыла настежь окно. Было тепло. Яркое июльское солнце отражалось на белой плитке пола, немного слепило глаза. С акведука доносился привычный гул машин. Вкусно пахло кофе.

– Спит?

Корали кивнула. Потом подошла и села на журнальный столик.

– Что собираешься делать?

– То есть?

Хасин встал и потер ладонями лицо. Все это сильно походило на подвох. Он сделал глоток кофе.

– Сегодня вечером. У тебя же матч. Куда пойдешь?

– Не знаю.

– Здесь ты не останешься.

– Как это?

Он заволновался. В конце концов, это все же его дом.

– Не желаю видеть здесь твою физиономию, – сказала Корали.

– Что за бред? Ты как со мной разговариваешь?

– Э…

Она провела ладонью у него перед глазами, как бы убеждаясь, что он в сознании.

– У тебя инсульт, что ли? Что тут непонятного?

– Мне понятно одно – что ты меня достала.

Тогда она схватила его за ухо и дернула так сильно, что даже надорвала кожу. Он вскрикнул, нелепо, громко, так, что вся квартира зазвенела. Наверно, и на улице было слышно. Они замерли, в тревоге ожидая реакции малышки. Иногда она по полчаса не могла заснуть. Хасин хотел было сказать что-то, но Корали сделала страшные глаза. Прошло несколько секунд. Девочка спала.

Тогда Корали заглянула ему в глаза, в самое нутро, до печенок, и тихо-тихо произнесла:

– Послушай, ты, мудила. Или ты берешься за ум, или я забираю чемодан, дочку, и больше ты нас не увидишь.

И ушла, оставив Хасина с девочкой, хотя тому через час надо было быть на работе. К счастью, пришла теща. Она не стала ничего усложнять, просто взяла у него из рук ребенка.

– Я займусь ею, все будет хорошо.

Собираясь на бешеной скорости на работу, он слышал, как она делает малышке «у-тю-тю», а та заливается хохотом. Как она умеет быть счастливой, такая маленькая, совсем кроха. И что нужно для поддержания этой крохотной жизни? Всего ничего. И чтобы погубить ее, тоже немного надо. Неудачное падение, машина, они и во время купания тонут, эти дохлятики, им вообще ничего не стоит найти повод, чтобы умереть. Отвлекся на минуту, не уследил – и все, у тебя остался только гроб длиной метр двадцать. Блин. Уходя, Хасин поцеловал ее в головку и в сжатый кулачок. Потом сел на мотоцикл: на машине уехала Корали.

На пережевывание этой истории у него был целый день. Атмосфера на работе была странная, как будто накануне отпуска, все на взводе, отовсюду, словно в режиме нон-стоп, звучали слова: «Франция вышла в полуфинал». И клиенты, и продавцы – все разговоры только о футболе. Складские рабочие и экспедиторы – то же самое. Даже акционеры будут в восторге, телевизоры с плоским экраном идут на ура, а с ними пивмашины, холодильники и прочие грили.

Вечером все сотрудники отправились смотреть матч на большом экране, установленном на стадионе Ренардьер. Он с ними не пошел. Вместо этого он прокатился на мотоцикле по городу. Кругом – сплошной дурдом. Народу в барах набилось столько, что часть торчала на тротуарах. Других телеканалов как будто и не существовало – только первый с Тьерри Роланом и Жан-Мишелем Ларке, которые стали для многих просто членами семьи. Он крутился по городу в поисках симпатичного местечка и так, мало-помалу, переезжая от одного кафе к другому, оказался у «Завода». Он не бывал здесь с того самого «несчастного случая». Давно.





3




Давор Шукер принял от Асановича длинный пас и забил гол.

Четко, вероломно, на сорок шестой минуте, сразу после возвращения из раздевалки.

Вся страна, казалось, повисла на волоске.

Давор Шукер – это тот самый тип с заостренным, костистым лицом, с выдающимся вперед подбородком и глубоко посаженными глазами. Похож на какого-то наемника, на умирающего с голоду, озверевшего партизана, только что выскочившего из леса. Когда он орал от радости, раззявив безгубый рот, то выглядел полной сволочью. И бледность у него была какая-то неприятная, когда, раскинув крестом руки, он носился по полю в футболке с красными шашечками.

Давор Шукер. При одном этом имени в мозгу возникали дурные ассоциации: немецкие авианалеты, скорость, с которой ничего нельзя поделать. Миллионы французов сидели перед телевизором с ощущением, что им подрезали крылья. Антони поставил пиво обратно на стойку. Как и все вокруг, он обеими руками схватился за голову. Момент был драматический. Надежды почти не оставалось.




Он приехал к кузену около пяти, на машине, с коробкой вина под мышкой. Кузен только что построился в новом коттеджном поселке неподалеку от теннисных кортов. У него все получалось быстро. Год назад или что-то около того он встретил Нат, оттопырил себе постоянную работу в отопительной компании у Кляйнхоффера, тут же взял кредит. Нат была беременна. Кузен был счастлив. У него тоже появился животик. Им с Нат было хорошо.

Антони не удалось избежать обхода владений: как и всякий раз, когда он заезжал к ним, кузен должен был показать, как продвигаются работы. Дом уже крепко стоял посреди небольшого участка, скорее даже лужайки: четыре стены, крыша, на первом этаже белая плитка, на втором, в спальнях – ламинат. Все было совсем свежее. Из еще пачкающихся белилами стен торчали электрические провода. Наверх забирались по приставной лестнице. Нат это было трудно. Они спали пока внизу, кровать стояла в гостиной. Старомодная мебель из массива сосны смотрелась нелепо в этом шестикомнатном доме. У кузена были далекие планы. Вот только бы выиграть Кубок мира. И выплатить кредит.

Нат, миловидная брюнеточка с желтизной во взгляде, работала в муниципальной полиции. Она собиралась вернуться к учебе и пройти конкурс на административную должность. Но это потом, когда малыш пойдет в школу. А пока дом съедал все их время, все бабки, все силы. Кузен был горд, но еле держался на ногах. А еще его терзали страхи собственника.

– Я больше не могу. Только и делаю, что переделываю сделанное. Ставни привезли не того размера. Ни одна из этих чертовых дверей не закрывается. Халтурщики кругом.

После осмотра дома они уселись втроем на террасе, вернее на том, что заменяло им террасу, то есть на усыпанной гравием квадратной площадке с пластмассовой мебелью. Нат сидела, положив ноги мужу на колени. Она пила воду. Парни потягивали пиво из банок. Антони трудно было свыкнуться с новой жизненной позицией кузена, с этой его озабоченностью, стремлением все контролировать, укорениться. Зато Нат ему очень нравилась. Веселая, отпускает шуточки без улыбки. Вместе с ней они подтрунивали над кузеном. Антони нашел себе семью. Он регулярно бывал у них летом. Они спросили, не хочет ли он стать крестным их ребенка. Он сказал, что да.

Разговор вертелся в основном вокруг футбола. Нат не верила во всю эту историю с «многорасовостью». Она считала это временной блажью, смешным самоодурманиванием. У себя в полиции она навидалась всякого и предпочитала прятаться под панцирем здорового цинизма. Кузен был другого мнения.

– Не думаю. Если мы выиграем, от этого что-то останется.

– Что останется?

– Мы будем знать, что взаимопонимание возможно.

– О чем ты говоришь? – усмехнулась Нат. – Ты сам ругаешь каменщика-турка, рабочих-арабов. Не перестаешь жаловаться на бардак, который устраивают соседи-португальцы.

– Нет, ну это – просто психи какие-то. С самого начала Кубка мира крутят не переставая «I Will Survive». Спятить можно, серьезно говорю.

– Ага, и поэтому ты говоришь: «Достали португалы сраные».

– Это не расизм.

– А что?

– Наблюдательность.

Антони развеселился. Временами вдали слышались автомобильные гудки, треск петард. Из соседнего дома запустили ракету. Мимо проезжали на великах пацаны, скандируя «Синие, вперед!». В каждом доме поселка угадывалось все то же нетерпение. Кузен положил жариться на гриль свиные ребрышки и сосиски. Люди ели на улице, оставив телевизоры включенными. Все было тихо и нервно. Кузены налили себе по большому бокалу «розе́», положив туда побольше льда, который красиво позвякивал, как колокольчики в вечернем воздухе. Нат постепенно сникла. Она была на третьем месяце и устала. Ребята быстро убрали со стола и, побросав посуду в раковину, прошли в гостиную. Сейчас начнется. Вся страна затаила дыхание. Гимны. Началось.



Первый тайм прошел неплохо, хотя «синие» играли робко и без размаха. Через какое-то время хорваты, которым нечего было терять (к тому же они были молодые, злые, без комплексов и еще не забыли тот матч, когда разгромили немцев), начали действительно представлять собой угрозу. Эту ситуацию кузены комментировали следующими замечаниями: «Ну что они делают, придурки» или «И где этот Гиварш, в буфете, что ли?». Когда Карамбё получил травму, его заменил Тьерри Анри. После это французы мало-помалу стали разваливаться, хорваты месили их как тесто. Посередине поля образовались нереальные дыры. Антони даже пить не решался. Он грыз ногти, а кузен тем временем все время вскакивал, садился и снова вскакивал. К сороковой минуте Нат заснула. Спеклась.

В перерыве кузен предложил досмотреть матч в бистро.

– Теперь она отключилась часов на двенадцать. Я уложу ее в постель. Подожди на улице. Я сейчас.

– Только быстро. Чтоб не пропустить начало второго тайма.

– Да-да, будь спок.

Антони курил, сидя на капоте своей «Клио». Тем временем наступал вечер. Дома вокруг выглядели как родственники: у каждого кусочек земли, рыжая крыша, новый фасад, недоделанная изгородь, припаркованная у входа машина. Через них, извиваясь, бежали новые улицы с древесными названиями. Над этим мирком царил уютный покой. По множеству деталей можно было догадаться, насколько жильцы этих домов пекутся о своем комфорте, уюте, о соблюдении их права собственности. Какой-то чел с довольным видом, в рубахе нараспашку, поливал свою лужайку из шланга. Время от времени вдали слышались смех, скрежет убираемого на ночь шезлонга. Над головой у Антони быстро пролетели ласточки. Небо было огромное и круглое, как живот женщины. Тут как раз прибежал кузен.

– Ну давай, поехали.

– Нат ничего не сказала?

– Даже не проснулась.



Они уселись в тачку и на рысях помчались к ближайшему бистро. Во всем городе не было ни одного свободного места, чтобы припарковаться. Длинные пустынные улицы сплошь заставлены машинами. Бары, террасы ломились от болельщиков. Трудно было бы отыскать там хорвата. Хотя странных личностей, бритоголовых, в немыслимых прикидах, было полно. Окрестные деревни доползли до самого центра города. Хуже, чем во время распродаж. В конце концов кузен поставил тачку во второй ряд: в любом случае, он слишком много выпил, чтобы маневрировать. Они с Антони стали искать место, где можно было бы приткнуться. Все было занято. Время шло. Реклама подходила к концу. Они дошли до доменной печи и, протиснувшись внутрь «Завода», начали пробираться к стойке бара. Антони узнал Руди. Маню тоже был там. Они с кузеном едва успели заказать себе пиво.

Давор Шукер забил мяч.

Все смолкло, страна замерла в отчаянии.

– Сука, – произнес Руди.

В этот самый момент в кабак вошел какой-то чернявый и стал протискиваться к бару. Он заказал пиво, потом огляделся в поисках знакомых. И узнал Антони. Антони тоже узнал его. Хасин переключился на большой телеэкран, прикрепленный к стене. Шла сорок седьмая минута матча, и Лилиан Тюрам, на счету которого не было ни одного гола, пробежав через половину поля, забил мяч. Кабачок взорвался. Рты раскрылись в едином крике. Опрокинули стол. Пиво разлилось по полу. Зрители принялись скакать на одном месте, орать во все горло и обниматься. Хасин воздел к небу руки со сжатыми кулаками и вдруг почувствовал, что его трясут. Это был Антони – совершенно не в себе, в полном беспамятстве, француз до мозга костей и счастливый как младенец.



Матч продолжался в атмосфере полного дурдома. Пиво лилось рекой, все вокруг дымили как паровозы, орали, перекликались через весь зал. Антони и сам пил сколько влезало. Они с кузеном то и дело угощали друг друга, наливали и Руди, который придуривался больше, чем обычно, и кукарекал после каждого маневра «синих». Хасин тоже пил по-черному. У него были на то причины.

На седьмой минуте Тюрам забил второй гол, и все вопросы кончились. Народ вдруг слился воедино, вернувшись к своему изначальному состоянию дикой орды, освободившись от разногласий и позиций, превратился в единое целое. Все, что предпочитало оставаться вне этого, стало непонятным. То же, что оказалось внутри, гремело в унисон. Вся страна состыковалась, отдавшись во власть какой-то эротической фантазии. Единение носило торжественно-сексуальный характер. Ничего не было – ни истории, ни смертей, ни долгов, все исчезло словно по волшебству. Франция эрегировала, преисполненная неслыханного брат- ства.

В какой-то момент, не в силах больше терпеть, Антони пошел пописать. Перед сортиром стояла очередь. Он решил выйти наружу.

– Я выйду на пять минут, – предупредил он кузена.