Игра без правил. Как я была секретным агентом и как меня предал Белый дом

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы, до конца главы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ





Глава 4

Любовь и остров ненужных игрушек




За окном кружила пыль, поднятая ветром с плоской вершины холма. Было очень холодно. Восемь человек, накинув пальто на плечи, собрались вокруг видавшего виды казенного стола в маленькой мрачной комнатке. Деревянный буфет почему-то венчала большая модель китобойного судна девятнадцатого века. На громоздких стульях сидеть было неудобно, а в резком флюоресцентном свете все мы выглядели бледными и уставшими. И все же я очень радовалась возможности оказаться на территории крайне секретной Лос-Аламосской национальной лаборатории (ЛАНЛ) в компании наиболее авторитетных в стране специалистов по ядерной энергии и оружию. Лаборатория была основана в 1943 году для создания первой в мире атомной бомбы, и ее сотрудникам заодно вменялось в обязанность следить за надежностью и сохранностью государственных запасов ядерного оружия. Несколько высокопоставленных чиновников ЦРУ и я прилетели сюда для того, чтобы выяснить, можно ли использовать последние исследовательские разработки ЛАНЛ для предотвращения попыток наших врагов приобрести ядерное оружие. Большая часть технических рассуждений была вне моей компетенции (я ведь по образованию гуманитарий), зато я разбиралась в оперативной работе. Именно поэтому меня и подключили к делу.

Стоило одному из ученых разложить на столе чертежи своих последних разработок, послышался мерный лязг металла о металл. Все замолчали, когда металлический стук сменился коротким приглушенным взрывом. Мы нервно переглядывались, пока дверь со скрипом не отворилась и в комнату робко заглянул человек небольшого роста: «Прошу прощения. Теперь все под контролем». Собравшиеся дружно и с облегчением вздохнули. Через несколько минут мы направились в помещение, откуда донесся взрыв. Когда дверь вновь отворилась, моему взору предстало огромное темное пространство склада, забитого всевозможными приборами, инструментами и изолентой. Увиденное напомнило мне о лаборатории супер гения «Кью», который снабжал агента 007 чем-то вроде спортивного автомобиля, способного запросто превращаться в подводную лодку. «Хотите посмотреть?» — спросил один из ученых-ядерщиков. Нам предстояло увидеть кое-что из секретного оборудования, над созданием которого сотрудники ЛАНЛ трудились долгие месяцы. «Наконец-то, — пронеслось в голове, — я занимаюсь тем, зачем пришла в ЦРУ».

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ ОД организовал ХХХХХ группу под названием Отдел по борьбе с распространением оружия массового уничтожения (ОБР), главная задача которого состояла в предотвращении попыток экстремистских государств и частных лиц обзавестись ядерным оружием. В отдел приняли также старшего оперативника, очень умного и напористого, но заработавшего себе репутацию «трудного человека». Мне уже приходилось иметь с ним дело ХХХХХХХХХХХ. Он попросил меня вернуться в Вашингтон и работать с ним над планом секретной операции, направленной против злостных распространителей ядерного оружия. Так совпало, что ХХХХХХХХХХХ, незадолго до этого предложения мне попалась журнальная статья о деятельности Центра исследований проблем нераспространения в Монтерейском институте международных исследований (ЦИПН МИМИ). Я тогда подумала, что они занимаются очень важными и увлекательными проблемами. Послужные списки ведущих сотрудников Центра отчасти напоминали биографии специальных агентов Конторы. Они путешествовали по всему свету, пытаясь спасти мир от ядерной катастрофы. Я даже хотела отправить в Центр свое резюме — просто посмотреть, что из этого выйдет. Конечно, специального образования в области ядерных исследований у меня не было, но я надеялась, что их может привлечь мой немалый опыт. А еще меня увлекала мысль остаться в Европе, где мне очень нравилось, и пойти по журналистской стезе — здесь мои знания и способности уж точно пригодились бы. Телеграмма с совершенно неожиданным предложением перейти в ОБР в один миг перечеркнула все мои планы и намерения. Помимо терроризма, самой существенной проблемой государственной безопасности США, на мой взгляд, была угроза распространения ядерного оружия. Согласившись на поступившее предложение, я могла остаться в ЦРУ, продолжать заниматься любимым делом, которое в последнее время, к сожалению, не приносило мне желаемого удовлетворения. Мысль об участии в операциях по предотвращению распространения ОМУ оживила мой интерес к работе в ЦРУ.

Трудно поверить, но до 1996 года в США не существовало ни одного государственного органа, который имел бы дело с растущей угрозой распространения оружия массового поражения. Газовая атака в токийском метро в 1995 году выявила существенные пробелы в американском аппарате госбезопасности. Для решения этой проблемы в ЦРУ был создан ОБР под началом заместителя директора ЦРУ по оперативной работе Джима Пэвитта, ныне вышедшего в отставку. Рядовые сотрудники приветствовали назначение Пэвитта, профессионального оперативника, одержимого своим делом. Всегда одетый с иголочки в синий приталенный пиджак с игриво выглядывавшим из нагрудного кармана платком, он быстро организовал отдел, призванный собирать разведданные в Северной Корее, Ливии, Иране и Сирии, то есть странах, которые, как мы подозревали, лелеяли мечту превратиться в ядерные державы. До образования ОБР проблемой нераспространения были озабочены два, от силы три сотрудника в каждом региональном отделе, и они друг с другом не взаимодействовали. Например, Европейский отдел вел работу отдельно от Ближневосточного. Не существовало и головной структуры, которая сводила бы все разрозненные усилия воедино и позволяла обмениваться информацией, не говоря уже о комплексной стратегии по предотвращению распространения ОМУ. Я надеялась, что с созданием ОБР Управление сумеет вернуть утраченные позиции и вплотную заняться насущными вопросами государственной безопасности — для решения которых оно и было создано.

Для запуска отдела Пэвитт отобрал с десяток сотрудников. Многие из них были первоклассными профессионалами с огромным опытом, но вместе с тем натурами эксцентричными и не вписывались в традиционные рамки отделов, организованных не по тематическому, а по географическому критерию. В результате за ОБР быстро закрепилась репутация «острова ненужных игрушек»[15] благодаря разнородным интересам и порой нестандартному поведению его первых сотрудников. Старые отделы относились к нему с подозрением и недоверием. Борьба с распространением ОМУ — задача транснациональная, и у нас своего четко определенного «ареала» не было, как, скажем, у коллег из Европейского или Ближневосточного отдела. Согласно установленным правилам, любая операция в «неродном» для отдела регионе обязательно подлежала согласованию и требовала взаимодействия с профильным отделом. Само собой, без жестких бюрократических территориальных споров не обходилось. Зарубежные резидентуры «новичков» в упор не видели и зачастую даже не удосуживались ответить на поступавшие из штаб-квартиры запросы ОБР. После 11 сентября, когда представления о месте государственной безопасности в общей системе приоритетов существенно изменились, в ОБР начали вливать серьезные средства, и он внезапно сделался более востребованным и популярным. Как только до всемогущих резидентов дошло, что единственный путь к получению денег на собственную деятельность лежит через участие в разработке и поддержке операций по борьбе с распространением ОМУ, они сделались более покладистыми и дружелюбными по отношению к ОБР.



ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 2 страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ



ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как-то раз я оказалась в лифте вместе с пожилой женщиной в безупречном костюме от «Шанель», с укладкой явно из салона красоты. Она везла элегантную детскую коляску. Я заглянула через верх, ожидая увидеть блаженно посапывающего младенца, а вместо этого обнаружила там двух палевых мопсов, под стать хозяйке наряженных с иголочки в клетчатые пальтишки и ошейнички от «Берберри». Мопсы невозмутимо уставились на меня своими глубокими карими глазами ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Нас с Джо немедленно поглотили обязанности; ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я с радостью вернулась к крупномасштабным операциям. Разъезжала столько, что иногда приходилось с утра первым делом заглядывать в гостиничный блокнот — вспомнить, где я. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ В отличие от череды безликих и нерадивых директоров ЦРУ, пришедших на смену Уильяму Кейси, Джордж Тенет явно стремился к реальным действиям. Руководители, возглавлявшие Управление после Кейси, в сущности, даже не скрывали, что рассматривают пост директора Центральной разведки как удобную ступеньку для карьерного роста. Непосредственный предшественник Тенета, Джон Дейч, стал для ЦРУ сущим бедствием. Поговаривали, что уж если он изволит пройтись по коридорам штаб-квартиры, то только в сопровождении вооруженной охраны, как будто, откуда ни возьмись, могут повыскакивать буйнопомешанные и наброситься на него. Поэтому привычка Тенета внезапно, без предварительных объявлений, появляться в нашем офисе, с незажженной дешевой сигарой в руках и вопросом «Как дела?» внесла в наши будни свежую струю. Он часто стоял в одной очереди в кафетерии с рядовыми сотрудниками и, как все, двигал свой поднос — одно это внушило нам огромное уважение и восхищение. Но что гораздо важнее — он говорил о готовности ЦРУ вновь рисковать, о личной ответственности и подъеме боевого духа ОД, основательно подорванного в результате урезания бюджета в середине 1990-х годов. В первые годы на директорском посту он внимательно следил за реформой программы по привлечению в ряды Управления большого числа разнообразных новых кадров, а также постарался усовершенствовать процедуру проверки благонадежности, чтобы сотрудникам не приходилось годами ожидать допуска к секретным материалам и оперативным заданиям. Я, как и все мои коллеги, уважала Тенета за управленческий талант и внимание к оперативной деятельности.

Приступив к новым обязанностям, я заметила, что соотношение сил явно сместилось: от резидентур на местах к штаб-квартире. В том числе благодаря использованию передовых средств связи, обеспечивающих более оперативный и безопасный обмен информацией, подчас в режиме реального времени. У штаб-квартиры появилась возможность участвовать в операциях здесь и сейчас, а не дожидаться докладов из резидентур постфактум. Кроме того, с тех пор как транснациональные операции по борьбе с терроризмом и распространением ОМУ вышли на первый план, целостным представлением о происходящем иногда владела именно штаб-квартира, а резиденты располагали лишь частью информации. Последние ревностно оберегали свои права и территории, но служебная необходимость заставляла их все чаще идти на контакт как с другими оперативными подразделениями, так и с головным офисом. Примером значительных перемен в подходе к оперативной деятельности стал открывшийся в середине 1980-х годов Антитеррористический центр (АТЦ). Впервые оперативники и аналитики, сидя бок о бок, сравнивали записи и вместе работали над общим делом. Предполагалось, что объединение и совместные действия ранее независимых подразделений должны способствовать более быстрому получению разведданных из проверенных источников. До создания общего рабочего пространства АТЦ штаб-квартира в буквальном смысле представляла собой разделенное пополам здание. В одной части занимались операциями, в другой — анализом разведывательной информации. Пройдя по длинному коридору Оперативного директората и переступив порог, вы безошибочно оказывались на тихой и мирной территории аналитиков. Раньше считалось, что сотрудникам аналитического директората не следует знать об осведомителях и операциях, в результате которых были получены сведения, — это могло пагубно сказаться на качестве выдаваемых ими разведданных. Обе стороны тщательно соблюдали протокол и территориальную независимость друг друга.

АТЦ старый порядок отношений разрушил, а ОБР, вооружившись идеей объединения, пошел еще дальше и привлек к решению сложных задач по борьбе с распространением ОМУ сотрудников и специалистов всего разведывательного сообщества. Вдобавок ОБР приложил огромные усилия к взращиванию экспертов совершенно нового типа — так называемых наводчиков. Эти сотрудники представляли собой своего рода гибрид: они проходили обязательную оперативную подготовку, но должны были проявлять и определенные аналитические способности. Их обязанности определялись названием должности — выявлять в той или иной стране четкий круг лиц, которые могут представлять интерес в качестве возможных кандидатов для вербовки разведчиками на местах. Изучая тысячи открытых баз данных, а также секретные оперативные сводки, они умели найти иголку в стоге сена. В сложном меняющемся мире с огромными потоками информации, циркулирующими в Интернете, их помощь оказывалась, как никогда, кстати и позволяла направлять операцию в нужное русло.

Я обнаружила, что меня переполняют патриотические чувства и возрожденное осознание собственной нужности. За это время ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Приходилось прилагать неимоверные усилия и привлекать порой в качестве агентов самые невероятные кадры для того, чтобы грамотно расставить приманки и ловушки и как можно ближе подобраться к намеченной цели.



ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ



Оперативная работа нравилась мне именно такими обходными маневрами и внезапными поворотами. Думай на ходу и не забывай, что «закон бутерброда» может сработать, когда меньше всего этого ожидаешь, — вот залог успеха. Неплохо также всегда иметь про запас план «Б» и строго соблюдать правила безопасности. Небольшая группа, вовлеченная в работу над проектом, тратила сотни человеко-часов на подготовку к командировкам и сами поездки в отдаленные уголки мира, чтобы в случае необходимости предоставить начальству свежую информацию. Отчасти решение уравнения зависело от неусыпной заботы и присмотра за агентами ХХХХХХХХХХХ: они должны были вносить посильный вклад в развитие операции. Их проблемы — от расхождений в декларации о доходах до подозреваемых в супружеской неверности жен, отбившихся от рук детей и серьезных заболеваниях — ложились на наши плечи. Работа оперативника сродни материнским обязанностям: на тебе часто срывают недовольство и разочарование, вызванные другими делами. Из-за секретного характера взаимоотношений между осведомителем и оперативником принятые в обществе ограничения, касающиеся обсуждения деликатных тем, неизбежно нарушаются. Возможно, потому, что я женщина, мне приходилось выслушивать от подопечных осведомителей чересчур много откровений. Решать их проблемы или, по крайней мере, принимать в их жизни живое участие в конечном итоге крайне важно для операции. На курсах этому не учат, но на практике быстро начинаешь понимать, что оперативник должен быть исповедником, психологом и финансовым консультантом в одном лице. На такой работе точно не соскучишься.

Иногда оперативнику просто нужно дружить со своим осведомителем. Ромни — агент, сыгравший ключевую роль на определенном этапе нашей операции, — отчасти оказался в положении аутсайдера в своем ханжеском окружении. После нескольких десятков лет брака он развелся с женой, и все пятеро детей его ненавидели. Но в свои семьдесят с лишним он по-прежнему оставался энергичным и сильным и подумывал завести европейскую невесту по переписке, которая скрасила бы его одиночество. После нескольких дней напряженных встреч, посвященных разбору его последней поездки за границу и нашим дальнейшим планам, он пригласил нас в дом, где провел детство, — неподалеку, в нескольких часах езды. (Мы с моим непосредственным начальником Биллом решили перестраховаться и отказались от предложения Ромни полететь вместе с ним на его маленьком самолете.) Добравшись туда на машине, мы оказались перед домом у озера, в уединенном месте, не тронутом современной цивилизацией. Отец Ромни построил это здание в начале XX века. Хозяин открыл дверь и пригласил нас войти. Мы очутились в помещении, где с тридцатых годов ничего не изменилось. Дом отреставрировали или, по крайней мере, поддерживали точно в том же виде, каким он был в детстве Ромни. Мы не поверили своим глазам, увидев дровяную печь, полку с обветшалыми детскими книжками, изданными году в 1925-м, и пришпиленный к стене календарь, сообщавший, что сейчас июнь 1932-го. Я остановилась разглядеть похожий на могильную плиту массивный радиоприемник, усевшись вокруг которого вся семья, не сомневаюсь, слушала рузвельтовские «Беседы у камелька»[16] во времена Великой депрессии. Ромни с воодушевлением рассказал обо всех «достопримечательностях» жилища. Признаться честно, после этой экскурсии я так и не поняла, осознает ли он, что дом больше смахивает на музей, или не видит в этом никаких проблем. Наблюдая за его воодушевлением, я про себя прозвала нашего агента «самым старым бойскаутом в мире». Как бы там ни было, после этих странных совместных выходных с Ромни стало легче работать. Правда, несколько лет спустя, когда я уже не занималась этим проектом, до меня дошли слухи, что он проигнорировал ряд строгих предупреждений Билла насчет сомнительных сделок и вскоре им заинтересовалось ФБР.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Места в штаб-квартире всегда не хватало. Начальник и заместитель, а также еще несколько человек из руководства отдела непременно получали угловые кабинеты с настоящими большими окнами в новом административном здании. Остальным сотрудникам приходилось идти на самые невероятные ухищрения, чтобы застолбить себе свободное местечко. Многих из нас сослали в разделенные невысокими перегородками подвальные помещения со сводчатыми потолками. Менеджеры получали огромное преимущество — они занимали кабинеты с настоящими дверьми. По крайней мере, к врачу можно было записаться по телефону без свидетелей. Поскольку окон в наших склепах не предусматривалось, погоду работники ОБР проверяли по компьютеру: идет ли на улице дождь и стоит ли вечером, уходя со службы, брать зонт. И хотя мы практически сидели друг у друга на головах и сотрудники то и дело жаловались, что воздух кишит бактериями — стоило одному простудиться, как на следующий день заболевали еще двое, — наш боевой дух был на высоте. Отдел развивался невероятными темпами и вырос в уважаемую оперативную службу.

С такой перспективной установкой и мощной поддержкой со стороны руководства оперативники отдела расторопно провели несколько замысловатых операций, имевших целью внедрение в сети поставки оружия и их последующую ликвидацию. И хотя все мы радели за общее дело, в коллективе царил дух здорового соперничества, каждый старался отличиться и провести операцию наиболее эффективно и творчески. Мое рабочее место находилось в помещении, которое мы с коллегами окрестили «секретным беличьим дуплом»: солнечный свет проникал сюда редко, окон не хватало. Здесь же располагалась небольшая группа сотрудников, неусыпно следившая за пакистанцем А. К. Ханом, наладившим целую сеть по распространению ядерного оружия. За несколько десятилетий он сколотил приличное состояние на поставках высокотехнологичных ядерных материалов, в том числе для Ливии и Северной Кореи. Операции против этого неуловимого и крайне осторожного человека ХХХХХХХХХ завершились в октябре 2003 года, когда были перехвачены предназначавшиеся секретным ядерным лабораториям в Ливии компоненты для центрифуг, позволяющих проводить работы по обогащению урана. Открытое заявление Муаммара Каддафи в декабре 2003 года о том, что Ливия прекращает деятельность по созданию ядерной программы, стало одной из крупнейших на тот день побед ОБР, которая была достигнута благодаря самоотверженной работе преданных делу профессионалов ЦРУ. Этот успех доказал, что Управление способно отлично справляться с задачами при наличии четко поставленной цели, поддержке руководства, а также правильном соотношении задействованных экспертов и политиков, готовых идти на риск.

За время работы с нашей небольшой группой, занимавшейся тайными операциями, я часто бывала в командировках, иногда выезжать приходилось немедленно. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я путешествовала внутри страны и за границу под разнообразными вымышленными именами, не сомневаясь в том, что навыки ведения разведки и надежное прикрытие оградят меня от беды. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Для создания железного прикрытия, позволявшего мне жить в Вашингтоне и часто уезжать, я использовала деловой и личный опыт. Будучи в Вашингтоне, каждый день ехала на работу в главное здание разным маршрутом и по дороге бдительно следила за происходящим вокруг. У меня не было опасений, что русская или какая-нибудь другая разведка узнает, кто я на самом деле, и в одно прекрасное утро проследит за мной до дверей штаб-квартиры, но привычка — вторая натура. Кроме того, бдительность никогда не помешает ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Правило, усвоенное еще на «Ферме», — люди охотно говорят о себе, если задавать правильные вопросы, — по-прежнему оставалось в силе.



ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница, до конца главы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ






Глава 5

Материнство




Больничные врачи и медсестры совершили чудовищную ошибку, грубейший промах. Наверняка должны существовать предписания и правила, не позволяющие выписывать мать с двумя писклявыми младенцами — каждый весом меньше пакета с мукой. Близнецы, что вполне нормально, появились на пять недель раньше положенного срока. После курса интенсивной терапии их здоровью ничего не угрожало. Все же я не находила себе места от волнения, стоило мне представить, как я заберу крошек домой всего через три дня после рождения. Сосательный рефлекс развился еще не до конца, следовательно, проблемы с питанием обеспечены. Но медсестры не обращали внимания на мои бесконечные вопросы и сомнения. Как ни в чем не бывало они положили в пластиковый пакет малюсенькие вязаные чепчики, несколько подгузников и целую кучу литературы о том, как важно укладывать новорожденного спать на спине; и погрузили в машину с новыми замечательными детскими сиденьями. Через десять минут Джо подъехал к дому, и меня начало колотить от ужаса. Ничто в жизни не страшило меня больше, чем невыполнимая, как мне казалось, задача растить близняшек. У меня в полном смысле слова тряслись руки, когда я отстегивала ремень безопасности и несла в дом своего новорожденного сына. Я и представить себе не могла, с какими серьезными трудностями мне предстоит столкнуться в течение года, по сравнению с которыми моя ХХХХХХХХХХХХХ покажется приятной увеселительной прогулкой.

Как и большинство пар, до свадьбы мы с Джо касались детского вопроса. В первый раз, когда мы в Париже прогуливались по набережным Сены поздно ночью. Прямо над нашими головами виднелась комета Хейла-Боппа: это был один из тех случаев, когда она приблизилась к Земле на минимальное расстояние. Ярко сияющая, с растянутым по небу серебряным хвостом, комета представляла собой невероятное зрелище. Я знала, что у Джо уже есть двое детей-подростков от предыдущего брака, Джоди (Джозеф Ч. Уилсон V) и Сабрина. Я собрала всю свою волю в кулак на тот случай, если он вдруг скажет, что больше детей не хочет и вполне доволен теми, что у него уже есть. Мне же очень хотелось хотя бы одного ребеночка. Не буду утверждать, будто мне не давал покоя ярко выраженный материнский инстинкт. Напротив, мне практически не приходилось иметь дела ни с младенцами, ни вообще с маленькими детьми. Просто я понимала, что жизнь без материнства не будет полной. И если есть возможность завести ребенка, я должна ею воспользоваться. Как сказала моя подруга после рождения сына: «Дети не дают зацикливаться на собственных мыслях и чувствах». К счастью, Джо быстро согласился на ребенка, и мне казалось, будто все мои мечты начинают сбываться. На следующий день ни свет ни заря я направилась к французскому астрологу Розин, которую всячески рекомендовал общий друг. До этого мне не доводилось бывать у астрологов или хиромантов, и к ее якобы удивительным способностям видеть будущее я относилась со здоровым скептицизмом. Внимательно разглядывая красочную диаграмму, подготовленную к моему приходу, она указала на небольшой символ и заявила, что у меня будут близнецы. «Нет, не у меня. Близнецы у человека, с которым я встречаюсь». — «Нет-нет, — запротестовала Розин. — Вот, его дети здесь, — сказала она, показывая на другой магический знак на круглой диаграмме, — а ваши тут». Я пожала плечами, после окончания сеанса расплатилась и вышла на улицу из роскошной квартиры гадалки на правом берегу Сены. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ я позвонила Джо из кабинета врача: «Дорогой, доктор говорит, что слышит два сердечных ритма. У нас будут близнецы». Джо издал радостный вопль.



ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ



Я наслаждалась последними неделями протекавшей легко и благополучно беременности. Почти ничего не делала, только читала в свое удовольствие и вместе с Джо смотрела старые фильмы. Я без устали трудилась ХХХХХХХХХ с тех пор как в двадцать один год закончила колледж, и теперь рада была отдохнуть от своей сверхсерьезной работы. В декабре 1999 года врач прописал мне «нестрогий» постельный режим, и я охотно согласилась. Я так располнела, что, поднявшись на один пролет лестницы, долго не могла отдышаться. В конце концов рано утром 11 января 2000 года Джо отвез меня в больницу, а примерно через час после всех регистрационных процедур меня отправили в родильную палату. Вокруг, как мне показалось, сновали тысячи медсестер и врачей, готовых в любую минуту прийти на помощь. После необыкновенно легких и почти безболезненных родов на свет в 10 часов 28 минут утра появился Тревор Рольф Уилсон, а затем через полчаса — Саманта Дайана Финнелл Уилсон. Джо едва успел запарковать машину. Несмотря на маленький вес, они были совершенно здоровы, и врачи поставили обоим десять баллов по шкале Апгар, используемой для оценки состояния новорожденных. У Тревора обнаружили небольшое количество жидкости в легких, и его перевели в отделение интенсивной терапии для дальнейших обследований. Саманту, еще более крошечную, уложили в чистую пластиковую люльку в обычной палате, где, кроме нее, находились по крайней мере еще десять младенцев. Меня отвезли обратно в палату, и я сразу же попросила обед.

Мы с Джо были на седьмом небе от счастья и немедленно оповестили по телефону родителей и друзей о радостном событии. Мужу пришлось уехать на деловую встречу. Родители приедут только через несколько часов, прикинула я и решила немного вздремнуть. Отодвинув в сторону поднос с безвкусной больничной едой и устроившись поудобнее, я вспомнила рассказы подруг о двухдневных схватках, кесаревом сечении, необходимом для спасения плода, родах, не заладившихся в последний момент, и другие ужасы, которыми так любят пугать друг друга беременные женщины. Я была страшно довольна собой. Я легко и непринужденно преодолела один из поворотных этапов в жизни каждой женщины и теперь с нетерпением ждала, когда принесут покормить малышей. Мне следовало бы помнить, что счастье не может длиться вечно.

Поздно ночью я проснулась после неспокойного сна: сильный озноб сотрясал все тело и зубы стучали. Подумала, что организм борется с инфекцией, позвала дежурную. Сестре Гнусен, вошедшей в палату, явно не хотелось нянчиться с новоиспеченной мамашей. «Это гормоны», — бросила она, развернулась и вышла за дверь. Из больницы меня выписали на следующий день, детей по-прежнему оставили под наблюдением. Тревор лежал в отделении интенсивной терапии, и при своих двух килограммах и двухстах граммах он был похож на розового гиганта по сравнению с действительно недоношенными младенцами, весившими не больше килограмма. У меня сердце кровью обливалось при виде несчастных малюток в пластиковых камерах, подсоединенных к капельницам и пикающим мониторам. Как сказали в родильном отделении, Тревора и Саманту можно будет забрать домой в четверг — всего через два дня после их рождения. Мы с Джо чувствовали, что им рано выходить из больницы, и я умоляла врачей оставить их еще хотя бы на день. В ответ мне сурово объявили, что страховка дополнительный день не покроет, — все расходы нам придется оплачивать из своего кармана. Я без колебаний согласилась. С завистью думала, как прекрасно жилось в шестидесятые, когда каждая американская женщина после родов оставалась под присмотром врачей неделю, — не важно, были у нее осложнения или нет. Я много лет доказывала, что ни в чем не уступаю мужчинам, но теперь мне вдруг невыносимо захотелось, чтобы меня немножко побаловали и признали, что материнство — дело чрезвычайной важности.

С тех пор как детей привезли домой, беспокойство, тревога, раздражительность и навязчивые мысли не покидали меня. От изучения пособий по уходу за новорожденными толку оказалось мало. Любая молодая мама подтвердит: грудное вскармливание не самое естественное занятие на свете — сколько мучений и переживаний, пока научишься делать все как надо! Стопки книжек на прикроватном столике и выданные в роддоме кипы красочных брошюр с бездной полезных советов и картинок, наглядно показывающих позы для кормления, нимало не облегчили моих страданий. Я, как и любая роженица в Америке, ощущала на себе пропаганду грудного вскармливания. Педиатры и участницы вездесущей «Ла Лече Лиги» неустанно твердили о том, что с материнским молоком малыш получает необходимые питательные вещества, грудное вскармливание положительным образом влияет на умственное и эмоциональное развитие ребенка. После такого натиска начинаешь чувствовать, будто кормить новорожденного смесью — все равно что дать ему пососать кусок облупившейся свинцовой краски и поставить детское сиденье в машине задом наперед. Если хотите прослыть заботливой мамочкой, такие вещи недопустимы. В моем случае дело усугублялось еще и тем, что у близнецов обнаружился недоразвитый сосательный рефлекс, к тому же их крошечные желудки вмещали не больше тридцати — пятидесяти граммов молока за раз. Я занималась детьми постоянно: закончив с одним, тут же принималась за другого. Некоторое время у нас гостили мои родители (что бы я делала без их любви и поддержки!), тем не менее мы с Джо решили нанять медсестру хотя бы на первую неделю, до тех пор, пока все мы не приноровимся ухаживать за детьми и соблюдать режим питания. Эльза была высокой осанистой рыжеволосой датчанкой, ее внушительный вид и серьезность придали мне уверенности. Она велела нам вести журнал кормлений и смены подгузников, чтобы непреднамеренно не допустить обезвоживания, а также следить за тем, как малыши растут и набирают вес. Разумеется, я послушно повиновалась и несколько недель не расставалась с дневником, отмечая в нем все съеденные граммы, каждый смененный подгузник и любые отклонения.

Через пару недель педиатр посоветовал вдобавок к молоку прикармливать малышей смесью, чтобы они получали необходимый набор питательных веществ. Поскольку близнецы так и не научились хорошо сосать, нам посоветовали забыть о бутылочках и вместо них пользоваться большим стоматологическим шприцем, с его помощью впрыскивая смесь в их ротики. Ощущение такое, будто я кормлю птенцов. Поочередные кормления то грудью, то шприцем, по нескольку десятков миллилитров зараз, и скрупулезное фиксирование каждой мелочи в журнале в скором времени окончательно меня доконали. Я была измотана ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. В каждой книжке по уходу за ребенком написано: мать должна отдыхать, когда спит малыш. Хорошо, если бы так! В какой-то момент я потеряла способность спать, даже когда мне очень хотелось или было жизненно необходимо. Пребывая в новом для меня состоянии повышенной психической активности, я забросила подальше суперсовременную радионяню, полученную в подарок на празднике в честь будущих близнецов. Мне совсем не нужно было слышать усиленные устройством вздохи и всхлипы малышей, лежавших в детской в другом конце коридора, потому что я и так не спала. И так все прекрасно слышала. Нервы превратились в натянутые струны. Могу поклясться: я слышала, как у них ногти растут! Я страшно мучилась.

Дни перетекали в недели, а волнения, тревоги и неспособность справиться с малейшей проблемой только увеличивались. Мне не давали покоя любые мелочи, касающиеся здоровья или развития близнецов. А мысли об их безопасности ввергали в панику — я существовала в режиме повышенной боевой готовности и не могла остановиться или расслабиться. Когда малышам исполнился месяц, мы наняли прекрасную няню, гаитянку Моник. От нее веяло теплом и любовью. Как-то раз, вскоре после приезда (мы научили ее кормить детей через стоматологический шприц), Моник увидела, как я истерично рыдаю в своей комнате. Я вдруг испугалась, что дрожь, которая порой охватывала Саманту, может являться признаком более серьезного неврологического расстройства. Моник, будучи женщиной глубоко религиозной, обняла меня и пообещала, что Бог позаботится о нашем благополучии. Конвульсии Саманты, как потом оказалось, были вызваны становлением недоразвитой нервной системы, но в то время я не могла мыслить рационально. Однако отчетливо сознавала: дети не приносят мне радости. Картинки с любящей матерью, крепко прижимающей к себе младенца, светящейся от счастья, явно не имели ничего общего с моей жизнью.

Я честно выполняла все, что полагается, но с каждым днем все больше отдалялась от реальности. Чувствовала пустоту внутри и до смерти боялась, что скоро все узнают, какая я скверная мать. Поклялась не подавать виду, что разваливаюсь на части, но не знала, сколько еще смогу притворяться. Иногда навязчивые мысли выплескивались наружу: как-то раз я стояла в гардеробной и проверяла, все ли плечики висят на одинаковом расстоянии друг от друга. Разобравшись с этой задачей, я переключилась на распределение плечиков по типам. Может, расположить деревянные отдельно от мягких тканевых? Оставить и те и другие? Выбросить все и пользоваться только розовыми пластиковыми? Вопросы загоняли меня в тупик. Вдобавок зажимы для юбок явно поизносились, а времени на покупку новых не было. Я ломала голову над этими чрезвычайно важными вопросами, когда из детской послышался плач, и я поспешила туда. Я догадывалась, что веду себя, мягко говоря, необычно, но была не в силах положить этому конец.

Моя тревога и замешательство росли с каждым днем. Джо, напротив, обращался с близнецами уверенно и души в них не чаял. Он не в первый раз стал отцом. Наличие опыта сразу же бросалось в глаза, когда он брал обоих малышей на руки, умело заворачивал в одеяльце и клал обратно в кроватку. Я завидовала его неподдельной радости и умению сохранять самообладание, даже когда дети плакали.

У его первой жены роды близнецов прошли с серьезными осложнениями, едва удалось избежать летального исхода. В результате первые месяцы жизни младенцы провели у бабушки с дедушкой в Калифорнии, а Джо вернулся в Вашингтон работать. Пять лет спустя, когда Джо и его первая жена расстались, он понимал, что отныне в течение многих лет сможет видеть детей лишь несколько недель в году во время летних отпусков, разрываясь между Калифорнией и Африкой. Джо болезненно переносил разлуку. Поэтому неудивительно, что он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Ему выпал еще один шанс — на этот раз сделать все правильно, наблюдать, как растут его дети, а не находиться в это время за десять тысяч километров на другом континенте.

Пока я все больше погружалась в себя и скрывала от окружающих тревожное состояние, со мной начали происходить всякие странности, которые я не могла понять и объяснить. Детям исполнилось уже несколько недель, и однажды я вышла на улицу за почтой. Казалось бы, совершенно обычное действие, ничего сверхъестественного. Но по дороге к почтовому ящику сердце начало биться так, будто я только что пробежала марафон, а от неожиданно накатившего страха ноги подкосились. Забрать почту оказалось непосильной задачей. Я стояла как вкопанная на тротуаре, не понимая, что, черт возьми, происходит. В конце концов я повернула обратно к дому — письма с газетами так и остались в ящике, — напуганная до смерти. Позже я узнала, что со мной случился так называемый приступ паники. Больше я не могла себе доверять — тело и мозг изменяли мне. Примерно в то же время мне стало мерещиться, будто дети плачут. Даже когда я «отдыхала» — лежала на кровати, пока близнецы спали, — я слышала их крики. Я вскакивала и неслась в детскую, где они мирно сопели в своих кроватках. Мне же не удавалось этого сделать уже несколько недель.

Я осознавала, со мной что-то не так: умение справляться с трудностями, решать проблемы и приспосабливаться к новому — умение, которое сослужило мне хорошую службу ХХХХХХХХХХХХ, — теперь казалось утраченным навсегда. Я принялась просматривать кипы брошюр по уходу за детьми, пытаясь выяснить, что со мной происходит. В нескольких книжках упоминалась «послеродовая меланхолия» — состояние, свойственное большинству новоиспеченных мам в первые недели после рождения ребенка. Среди основных характеристик: слезы, подавленность, частые перемены настроения. Тут же отмечалось, что длится оно недолго и вскоре проходит. Мой случай был явно критичнее. Я никогда не плакала — просто боялась. От стопки больничных буклетов пользы тоже оказалось мало. В них рассказывали о здоровье малышей, но ничего о матери. Так что же со мной?

Через пару месяцев радость и терпение Джо улетучились и сменились разочарованием и досадой. И все потому, что я стала совершенно другим человеком, нечутким и неотзывчивым. «Что, черт возьми, с тобой происходит? У тебя двое прекрасных детей. Моник помогает ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Что еще тебе надо?» Мне нечего было ответить, потому что я и сама не знала, в чем дело. Накануне я проходила обычную послеродовую проверку. Доктор задавал вопросы по списку, а я старалась отвечать развернуто и подробно. Он даже не поднял на меня глаз, спросив: «Как вы себя чувствуете?» Мне хотелось закричать, что все плохо, но я будто дар речи потеряла. Происходившее со мной казалось слишком ужасным, мрачным и унизительным, чтобы кому-нибудь довериться. Я промямлила «хорошо», волоча ноги, вышла из его кабинета и поехала домой. Видя, что и Джо уже не выдерживает, я поняла, что пора обращаться за помощью. Через несколько дней вновь отправилась к врачу по поводу незначительной инфекции и в конце набралась храбрости сказать: «Я неважно себя чувствую». На этот раз меня принимала женщина. Она оторвала взгляд от записей, склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. Вышла из кабинета и вернулась с небольшой бумажкой с именем и номером телефона. «Позвоните Шармин, — сказала врач. — Она моя пациентка и, вероятно, сможет вам помочь». Погруженная с головой в свои несчастья, я и не подумала задавать вопросы. Была рада уже тому, что смогу выговориться. Вернувшись домой, сразу же набрала номер Шармин и в течение следующего часа просидела на полу в гардеробной (с безупречно развешенными плечиками), рассказывая совершенно незнакомой женщине о своей панике, тревоге, отчаянии и неверии в то, что когда-нибудь снова смогу чувствовать себя хорошо и радоваться жизни. Шармин пожалела меня, говорила без обиняков и, что гораздо важнее, похоже, понимала, в чем дело. «Сдается мне, у вас послеродовая депрессия. Нужно обратиться за помощью к специалистам». Я в первый раз в жизни услышала словосочетание «послеродовая депрессия» и была потрясена до глубины души. Я посещала подготовительные занятия при роддоме, перечитала уйму литературы по уходу за новорожденными, общалась с акушеркой и близкими подругами, и никто — по крайней мере, я не припоминаю — ни словом не обмолвился о таком вероятном последствии родов.

К несчастью, на этом кошмар не закончился. На следующий день я позвонила в страховую компанию и прохрипела в трубку, что мне нужен психиатр с опытом лечения послеродовых депрессий. Судя по ответу менеджера отдела по работе с клиентами, можно было подумать, будто я попросила доктора с тремя руками. Они подобными сведениями не располагали, тем не менее мне удалось получить имена нескольких психиатров, услуги которых покрывала наша страховка. Позвонила каждому — у всех плотная запись, по крайней мере на полтора месяца вперед. Я чувствовала себя отвратительно, они с тем же успехом могли назначить мне прием лет этак через шесть. По мере того как список подходил к концу, меня все больше охватывало отчаяние, и я уже не скрывала, что «чувствую себя плохо», — еще совсем недавно у меня духу не хватало признаться в этом кому-нибудь. Один врач полюбопытствовал, нет ли у меня мыслей навредить детям. Стоило мне ответить «нет», как я мигом скатилась на последнее место в рейтинге интересных случаев, и ближайшее свободное время отыскалось только через пять недель. Когда я позвонила Шармин отчитаться о своих «успехах», она, спасибо ей большое, вмешалась и устроила мне прием у своего врача, которого моя страховка, конечно же, не покрывала. Все же я почувствовала огромное облегчение — совсем скоро мне помогут. Каждый день был на счету, я все глубже и глубже погружалась в темную бездну отчуждения.

До этого мне приходилось сталкиваться с психиатрами только на собеседованиях при поступления на службу в Контору, и я понятия не имела, чего от них ждать. Специалистом, к которому определила меня Шармин, оказалась красивая чернокожая женщина в роскошном костюме. Пока она устраивалась поудобнее в мягком кожаном кресле в своем безупречно обставленном кабинете, я, не отрывая глаз, смотрела на орхидею на полке у окна. Она хотела поговорить. А мне нужна была волшебная таблетка, которая избавила бы меня от мучений. Я чувствовала себя глупо: неужели я должна признаться, что я ХХХХХХХХХХХХХ в декретном отпуске и сейчас, по иронии судьбы, схожу с ума? Конечно нет. Некоторые секреты должны оставаться секретами. Тем не менее я в подробностях описала ей, что пережила за последние несколько месяцев, и вышла из кабинета с рецептом на антидепрессанты и успокаивающие средства. Я чувствовала, что этот листок бумаги на вес золота — мой обратный билет в жизнь, из пугающей пропасти моего свихнувшегося разума.

У антидепрессантов есть одно неприятное свойство: их действие начинает проявляться через три-четыре недели после приема. Мне же хотелось незамедлительно почувствовать облегчение и уверенность в том, что я смогу выкарабкаться из глубокого, темного колодца, в котором, как мне казалось, я жила. День за днем я принимала крошечную розовую таблетку, но мир вокруг оставался прежним. От успокоительных на ночь мне снились жуткие кошмары, а днем я вела себя как зомби. Пришлось быстро от них отказаться. Еще я рассказала Джо о послеродовой депрессии и о попытках лечения. Сначала он с неохотой воспринимал мои слова. Утратив волю к жизни и чувствуя себя совершенно раздавленной, я тем не менее собралась с силами и утаила от него все самые жуткие подробности. В конце концов я сумела сделать невозможное и объяснить ему, что послеродовая депрессия — серьезная болезнь. Будь у меня сломана нога, он вряд ли заставил бы меня хромать по кухне и готовить ужин. Мой недуг проявляется не столь наглядно, как сломанная нога, однако нуждается в лечении. С этой минуты Джо полностью переменился и стал оказывать мне всяческую поддержку. Теперь он следил, чтобы я каждый день принимала маленькую розовую таблетку, нашел сиделку на ночь, чтобы я хоть раз в неделю могла спокойно выспаться. Он тоже хотел видеть свою жену прежней.

Постепенно, неделя за неделей, я начала идти на поправку. Случались безоблачные дни и дни мрачные, как в худшие времена, но, пусть и неуверенно, я стояла на пути к выздоровлению. Не скажу, что в один прекрасный день я проснулась абсолютно здоровой, но недели сменялись месяцами, и тревога, навязчивые мысли и странное поведение понемногу пошли на спад. В пять месяцев малыши спали уже всю ночь, не пробуждаясь, — радостное событие в жизни каждого новоиспеченного родителя. Туман в моей голове начал рассеиваться. По-прежнему казалось, что в сутках гораздо больше, чем двадцать четыре часа, но мне становилось лучше. Близнецы подрастали, и я наконец ощутила всю радость материнства, впервые со дня их рождения. Каждая веха в пока еще короткой жизни малышей — способность сидеть, усваивать твердую пищу, дотянуться до какого-либо предмета, подняться и идти, держась за мебель, — вызывали искреннее восхищение. Когда им было почти девять месяцев, я окрепла настолько, что смогла обходиться без таблеток.

В первый день рождения Саманты и Тревора, 11 января 2001 года, я поставила перед ними миниатюрные кексы и помогла каждому малышу задуть свечку. Пожалуй, впервые за год я вздохнула полной грудью. Самый страшный период в жизни остался позади, а близнецы напоминали двух ангелочков. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Как ни банально, но это чистая правда. Невредимая и, с другой стороны. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я поняла, что мне нравится сидеть дома с детьми, но переквалифицироваться в домохозяйки навечно не хотелось бы. Однако перед окончательным возвращением в ряды сотрудников Управления я решила выяснить, как можно помочь другим женщинам с послеродовой депрессией (ПРД). Если я, высокообразованная ХХХХХХХХХ, которая по долгу службы умеет справляться с трудными ситуациями, окруженная любящими и заботливыми людьми, пережила невыносимые мучения, нетрудно представить, насколько тяжко приходится женщинам, лишенным поддержки и опыта, какими располагаю я.

Я начала интересоваться ПРД и обнаружила, что почти 15–20 процентов молодых мам становятся жертвами этого легко диагностируемого и поддающегося лечению психического расстройства. Хотя не исключено, что в действительности таких женщин больше, — далеко не все спешат обратиться за помощью к психиатрам. Только в Соединенных Штатах ежегодно заболевают порядка четырехсот тысяч рожениц. Без своевременного вмешательства симптомы ПРД могут перерасти в тяжелую хроническую депрессию. Она отрицательно сказывается не только на женщинах, но и на детях, а также на других членах семьи. Пообщавшись с другими мамами и специалистами в этой области, я поняла, что причина кроется в отсутствии ранней диагностики ПРД. Педиатр — врач, с которым роженицам чаще всего приходится иметь дело в течение первых месяцев, — больше озабочен здоровьем младенца, нежели матери. Акушер-гинеколог, наблюдающий саму мать, чересчур загружен, чтобы вдаваться еще и в психические расстройства, да и к его профессии подобного рода заболевания не относятся. Как ни парадоксально, существует простой и быстрый способ выявления ПРД на ранних стадиях. Разработанный в 1987 году, он называется «Эдинбургской шкалой» и представляет собой десять вопросов, касающихся психического здоровья матери. Этот метод был признан медицинским сообществом, а его эффективность подтверждена многими исследованиями. Если бы каждой женщине в рамках обязательного стандартного обследования на шестой неделе после родов давали заполнить такой опросник, я уверена, процент серьезных случаев ПРД резко бы сократился.

Я искала возможность направить вновь обретенную энергию на какое-нибудь благое и достойное дело ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, в конце концов приняла участие в работе местной некоммерческой организации, ведущей просветительскую деятельность среди молодых мам и занимающуюся снижением заболеваемости ПРД. Несколько раз в месяц я в качестве волонтера участвовала во встречах группы взаимопомощи, нацеленных на поддержку рожениц, страдающих от ПРД. Я считаю, что по своей природе женщины хорошо справляются с проблемами. Как отрадно было видеть матерей, попадавших к нам с полным нервным истощением, а спустя несколько недель или месяцев возвращавшихся к счастливой полноценной жизни. И хотя я не пожелала бы пережить ПРД и злейшему врагу, благодаря этому периоду в своей жизни я сумела развить такие стороны своей личности, о которых год назад и не подозревала, и крайне этому рада. Конечно, этот опыт сильно отличался от моей обычной работы — не дать террористам и странам-изгоям завладеть оружием массового уничтожения. В этот мучительный и страшный период я утратила опоры, на которых держалась моя жизнь до материнства, но в результате обрела более глубокую способность к состраданию и стремление помогать людям. ХХХХХХХ я стала другим человеком ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ





Глава 6

Мать и шпионка по совместительству




ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в ожидании назначения. По правде сказать, у меня были противоречивые чувства по поводу ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ работы, я понятия не имела, как сложится моя карьера в будущем. Смогу ли я после долгого отсутствия вновь вернуться к оперативной службе? Буду ли справляться, работая на полставки? ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я обвела взглядом большой, просторный кабинет и стала ждать. Мой новый начальник Ричард, учтивый, одетый с большой тщательностью мужчина, обставил помещение со свойственной ему элегантностью. На полу лежал красивый персидский ковер с витиеватым узором, а на отполированном столе красного дерева и на книжных полках красовались сувениры, подаренные, надо думать, агентами и коллегами-разведчиками из других стран. Мы бегло обменялись светскими любезностями с Ричардом и одним из его помощников, опытным и способным администратором, посвященным во все тайны, в том числе в секреты бюджетного финансирования. Наконец Ричард поинтересовался, где я хотела бы служить ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Право выбора одновременно удивило и польстило — большинство назначений в ЦРУ с его псевдовоенной культурой носили характер приказов. К счастью для меня, ответ на его вопрос ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Мне не терпелось приступить к работе — вернуться к оперативной деятельности.