Игра без правил. Как я была секретным агентом и как меня предал Белый дом

С публикации статьи Джо прошло два дня, и стало ясно, что мы разворошили осиное гнездо. Один из деловых знакомых Джо столкнулся в центре Вашингтона с журналистом Робертом Новаком и, узнав его по многочисленным телевыступлениям, предложил побеседовать на ходу, благо оба шли в одну сторону. Знакомый Джо заговорил о скандале с ураном — СМИ раструбили об этой истории повсюду — и наконец спросил у Новака, какого тот мнения о Джо, умолчав о том, что знаком с моим мужем. И тут Новак уставился на него — совершенно незнакомого человека! — и выдал: «Уилсон редкостный гад. Его подослало ЦРУ — у него же там жена служит, Валери». Они с Новаком прошли вместе еще квартал-другой и распрощались. Знакомый отправился прямиком к Джо на работу и пересказал ему весь этот странный разговор. Джо немедленно позвонил главе Си-эн-эн Изону Джордану, одному из работодателей Новака, с жалобой на поведение его сотрудника. Через несколько дней Джо и Новаку удалось созвониться, и последний извинился за брань, однако тут же нагло потребовал подтвердить то, что ему и так якобы известно от источника, связанного с Управлением, а именно — что я работаю в ЦРУ. Джо отрезал, что не обсуждает свою жену с посторонними, а сам позвонил мне с неутешительными новостями. Мне стало не по себе: шутка ли, представитель прессы знает мое имя и знает истинное место моей работы. Я срочно сообщила об этом своему начальству, и меня заверили, что «примут меры».

В следующий уик-энд я повезла детей в Чикаго — навестить их крестную и мою давнюю подругу Дженет. Мы с ней водили детей на шоу с дельфинами в аквариуме Шедда, катали на колесе обозрения на пирсе, а после на лодке по сверкающей водной глади озера Мичиган — и все это время я урывками названивала мужу, а он мне, и мы отчаянно пытались решить, как быть дальше. Меня терзали самые скверные предчувствия, и я частично поделилась ими с мамой — они с отцом тоже приехали в Чикаго. Чего ждать от Новака? Кому еще он разболтает мое имя? И вообще, откуда он узнал, кто я и как меня зовут? Как руководство Управления отнесется к тому, что некоему журналисту известно, где я работаю? Как это повлияет на мою карьеру? Пока мы с мамой купали одного из близняшек в гостиничной ванне, она терпеливо слушала мои сетования. А потом жизнерадостно, оптимистично и невинно, как это умеют только матери, воскликнула: «Будет тебе, что такого может случиться? Джо честно рассказал о том, что ему известно, только и всего». Так-то оно так, но мне было неспокойно.

По иронии судьбы в тот уик-энд Белый дом решил, что всю вину за злосчастные «шестнадцать слов» в докладе президента должно взять на себя ЦРУ. По сообщению «Вашингтон пост» от 12 июля, президент «объяснил свое заявление тем, что его доклад, представленный 28 января, был предварительно согласован со спецслужбами». Вскоре после этого Тенет признал, что упомянутая информация «не соответствовала уровню достоверности, который позволял бы включить ее в президентскую речь, и ЦРУ следовало проследить за тем, чтобы она была изъята». Сенатор Пат Робертс, тогдашний председатель Комитета по разведке Сената США, не стал ходить вокруг да около, а сразу назвал виноватого. «В сложившихся обстоятельствах я серьезно обеспокоен тем, какую вопиющую небрежность допустило ЦРУ в этом деле», — официально заявил он, добавив, что Тенет, как главный советник президента Буша по разведке, обязан был лично сообщить президенту о своих сомнениях и не перекладывать эту работу на подчиненных. «Однако больше всего меня беспокоит то, что, судя по всему, ЦРУ в попытке дискредитировать президента инициировало кампанию по утечке информации в прессе», — сказал Робертс. Итак, в политическом закулисье началось бурление, и в понедельник мрачные предчувствия, которые мучили меня в Чикаго, полностью сбылись.



Утром 14 июля, когда за окнами едва забрезжил рассвет, Джо вошел в спальню, швырнул на постель газету и сдавленно сказал: «Ну вот, этот сукин сын сделал свое дело». Поставив на столик дымящуюся чашку кофе, он вышел. Что такое? Я с трудом заставила себя проснуться, села, зажгла лампу и открыла «Вашинтон пост» на первом развороте; еще не зная, что меня подстерегает, я чувствовала — ничего хорошего. И верно: Роберт Новак писал в своей колонке: «Сам Уилсон в ЦРУ не работал, но его жена Валери Плейм — оперативный сотрудник Отдела по борьбе с распространением оружия массового уничтожения». Вот так прямо, черным по белому. Я смотрела на буквы и никак не могла осознать прочитанное. Дыхание перехватило, точно меня ударили в солнечное сплетение. Хотя мы с Джо уже несколько дней знали, что Новаку известно мое имя и место работы, но даже помыслить не могли, что у него хватит пороху это обнародовать, а Управление ему не помешает. Невероятно!

Уронив газету на пол, я попыталась сосредоточиться, но мысли разбегались. Нужно было столько всего обдумать, от меня зависела участь многих людей. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ А как же все те, с кем я общалась за границей при совершенно невинных обстоятельствах? И на них тоже может упасть тень подозрения, если властям в их странах станет известно о наших встречах. Я попыталась оценить степень риска и стала мучительно вспоминать, печатается ли колонка Новака за пределами США, как будто в этом и состояла главная опасность. Но все прочие соображения вытеснила лихорадочная тревога за судьбу моей семьи. Кругом такое количество людей с расстроенной психикой, сдвинутых на ненависти к ЦРУ и ко всем, кто с этим заведением связан. Мне решительно не хотелось, чтобы меня у дома подкарауливали незнакомцы, не говоря о вариантах похуже. Более того, теперь и в распоряжении «Аль-Каиды» были точные сведения о сотруднике ЦРУ, которого следует внести в список подлежащих уничтожению.

Я подумала о своих трехлетних близнецах, и во мне всколыхнулся материнский инстинт. Набросив халат, я кинулась к детским кроваткам. Оба малыша мирно спали, прижимая к себе любимую плюшевую игрушку. Как в тумане, я спустилась в кухню, обреченно прикидывая, что теперь будет с моей ХХХХХХХ карьерой действующего под прикрытием оперативного агента ЦРУ. Снова нахлынули вопросы, над которыми я ломала голову в Чикаго: откуда Новак раздобыл мое имя, почему решил, что из рассекречивания моего инкогнито получится сенсация? Поездка Джо в Нигер явно не была ничего не значащим пустяком. И почему Новак использовал мою девичью фамилию, Плейм, если с 1998 года, выйдя замуж, я пользуюсь фамилией мужа? В глазах у меня мутилось.



Одевшись, я накормила близнецов завтраком, уговорила их не ссориться, открыла дверь прибывшей няне и выдала ей инструкции на день, затем, перерыв весь дом, отыскала ключи от машины и к восьми утра уже шагнула за порог — все это на автопилоте. Кажется, в то утро мы с Джо почти не разговаривали. Да и что было обсуждать? Помню, что позвонила исполняющему обязанности начальника ОБР, который уже был на работе, и мы кратко переговорили; в данный момент ни он, ни я практически ничего не могли предпринять. Как назло, именно в то утро у меня должен был начаться недельный курс по совершенствованию навыков «управления и руководства». В последние два года я была настолько загружена работой, что не проходила никаких тренингов. Надо сказать, Управление рассматривает продолжение образования как необходимое условие продвижения по службе, поэтому я записалась на курс, выкроив для него неделю, не предвещавшую, как всем нам тогда казалось, особых перегрузок и нервотрепки на работе. И вот, застряв в обычном для Вашингтона транспортном заторе по дороге на курсы ЦРУ, которые проходят в вирджинском пригороде, я вдруг ощутила, как во мне вскипает новая эмоция — гнев. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я служила своей стране верой и правдой ХХХХХХХ. Я всегда играла по правилам. Я старалась действовать профессионально, в полную меру своей компетентности. И что теперь — все в один миг будет выброшено на свалку? А если да, то почему? И как мне быть с моими друзьями и близкими, которые понятия не имели, что я работаю в ЦРУ? А вдруг они возненавидят меня за то, что я им лгала ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ?

Я сидела на занятиях в компании примерно сорока сотрудников, собранных со всего Управления, и слушала, как инструктор распространяется насчет ключевых ценностей и миссии ЦРУ, о том, как Управление печется об укреплении своего кадрового состава, — слушала и старалась напустить на лицо заинтересованное выражение, но мысли мои витали где-то далеко. Я прокручивала в голове последние несколько месяцев, чтобы понять, как и когда оказалась в зоне внимания общественности. А пока я сидела на занятиях, погруженная в свои невеселые мысли, Джо, пытаясь осмыслить случившееся, курил сигару на задней террасе нашего дома, где его и заметил сосед. Он помахал Джо газетой и крикнул: «Эй, что это за история с вашей женой?» Джо редко терял дар речи, но тут он просто не знал, что ответить.

Между тем наступил обеденный перерыв; большинство из нас оставалось в классе: мы перекусывали прямо за партами. Какая-то женщина настойчиво поманила меня к себе. Надо сказать, что на курсах мы знали друг друга только по имени и первой букве фамилии. Но дама вычислила, кто я такая. «Вы знаете, что Новак упомянул вас в сегодняшней статье и обнародовал, что вы работаете в ЦРУ?» — заговорщицким шепотом прошелестела она над бумажным пакетом с ланчем, вытаращив глаза. «Спасибо, что сообщили, но я уже в курсе», — отозвалась я. На следующий день, 15 июля, мне пришло сообщение о том, что со мной пытается связаться исполнительный директор Управления Баззи Кронгард, в прошлом состоятельный инвестиционный банкир, который в 2001 году стал в иерархии Управления третьим лицом и отвечал за всю оперативную работу. Я сама позвонила Кронгарду, и он посоветовал мне не волноваться из-за статьи Новака. «Сенсации хватит на неделю, потом шумиха утихнет», — заверил он. Весь разговор занял не больше двух минут, я поблагодарила Кронгарда и положила трубку, подумав: «Мне бы его уверенность!» Судя по всему, в тот момент в Управлении не считали происходящее противозаконным и не собирались принимать какие-либо меры. Предполагалось, по-видимому, что я буду жить дальше как ни в чем не бывало, будто ничего и не произошло. Лишь несколько месяцев спустя Джо признался, что это он попросил одного знакомого, чтобы Баззи Кронгард позвонил мне и как-то поддержал и успокоил.

Через день-другой я столкнулась еще с одной нашей соседкой — милой общительной женщиной; она всегда относилась к нам с симпатией и летом, в жару, неизменно звала наших детей поплавать у нее в бассейне. Стоя на тротуаре с лейкой в руке, Вики рассказала мне, как, прочтя статью Новака, она громко воскликнула: «Не может быть!» — и помчалась с газетой к мужу; у нее просто в голове не укладывалось, что их соседка, мама трехлетних близняшек, — шпионка! Держалась она со мной тактично и не пыталась выведывать у меня, чем, собственно, я занимаюсь в ЦРУ, но меня все равно обуял смертельный ужас. Кажется, мне удалось выдавить из себя жалкую улыбку и раза два понимающе кивнуть, но я постаралась поскорее закруглить разговор и опрометью кинулась в дом.



Между тем до СМИ постепенно стало доходить, какие последствия может иметь обнародование моего имени. Дэвид Корн, шеф вашингтонского бюро журнала «Нейшн», первым из журналистов указал, что если я и правда та, кем представил меня Новак, то подобная публикация не просто грязный политический трюк, а уголовно наказуемое деяние. В своем редакторском блоге на сайте «Нейшн» 16 июля 2003 года он написал: «Этот случай не только вероятное нарушение интересов национальной безопасности, но и потенциальное нарушение действующего законодательства. Согласно Закону о защите персональных данных сотрудников разведки 1982 года, лицо, получившее доступ к закрытой информации и намеренно разгласившее персональные данные агента, работающего под прикрытием, совершает преступление. Наказание за подобное преступление — штраф в 50 тысяч долларов и/или лишение свободы сроком до десяти лет. Журналисты защищены от преследования по закону, если их действия — раскрытие имен агентов разведки — не преследуют цели нанести урон деятельности разведслужбы США. Так что Новак может спать спокойно». Ни Корн, ни другие представители прессы не считали, что по делу об утечке информации будет назначено расследование. Управление пока не сделало официального заявления, и Корн завершил запись в своем блоге следующими словами: «…иногда скандалы в столице вспыхивают и тут же затухают, иногда разгораются и полыхают огнем. Сойдет ли с рук нынешней администрации подозрение в том, что по их вине национальной безопасности был, вероятно, нанесен ущерб? Если Буш добьется своего, то сойдет».

Однако, несмотря на летнюю апатию и общее затишье в новостях, статьи и отклики на выступление Джо и мое разоблачение продолжали медленно, но верно поступать. 18 июля приятель Джо прислал ему в электронном письме первую по-настоящему пакостную статью из «Уолл-стрит джорнал», написанную Каспаром Вайнбергером, бывшим министром обороны рейгановского кабинета. Статья называлась «Анатомия одной кампании», и Вайнбергер писал следующее: «В бессильной ярости оттого, что не могут принизить, обфыркать или попросту фальсифицировать победу наших войск в Ираке, оппоненты президента теперь опустились до того, что подсовывают бездоказательные обрывочные сведения, лишь бы убедить общественность, будто нам не следовало свергать бесчеловечный режим Саддама Хусейна». Далее Вайнбергер пренебрежительно называл Джо «одним из мелких бывших послов» и «своекорыстным типом», однако полностью обошел вниманием главный пункт заявления Джо, а именно: за грубую «урановую» ошибку в докладе Конгрессу президенту следовало благодарить свою президентскую рать. Просто блеск, подумала я. Вайнбергеру уже предъявлялось обвинение в связи со скандалом «Иран-контрас», и выйти сухим из воды ему удалось только благодаря помилованию президента.

Вечером 21 июля я, вернувшись домой с работы, зашла в гостиную поздороваться с Джо, который, едва завидев меня, тут же поспешно завершил разговор по мобильнику. Такого выражения лица я у мужа не видела никогда. Джо объяснил: он беседовал с журналистом — ведущим программы «Жесткий разговор» Крисом Мэтьюсом, который сообщил, что только что говорил с советником президента Карлом Роувом. По словам Мэтьюса, Роув сказал ему: «Жена Уилсона теперь доступная мишень». Дело принимало все более странный оборот. Позже тем же вечером на сайте лонг-айлендской газеты «Ньюсдей» появилась статья вашингтонских корреспондентов Тимоти Фелпса и Кнута Ройса. «Официальные представители разведуправления в понедельник подтвердили „Ньюсдей“, что Валери Плейм, супруга отставного посла Джозефа Уилсона, работает в Управлении, в Отделе по борьбе с распространением оружия массового уничтожения, и является сотрудником под агентурным прикрытием, — по крайней мере, она была таковым до прошлой недели, когда ее имя предал огласке обозреватель Новак». Независимо от обстоятельств для Управления было совершенно нетипично не только официально подтвердить статус секретного агента, но и не предупредить об этом, а со мной никто из Конторы не связывался. Могли хотя бы по-товарищески меня поддержать.

Когда прошла неделя, отведенная на учебный курс, и я вернулась в Лэнгли, большинство сослуживцев комментировали случившееся весьма сдержанно. Кто-то подходил, говорил слова поддержки, другие безмолвствовали. В основном меня знали как Валери Уилсон, а не как Валери Плейм, и, возможно, не все провели знак равенства между мной и героиней статьи Новака. Забегая вперед, скажу, что даже в 2005 году, когда я уже перешла в другое подразделение Отдела по борьбе с распространением ОМУ, один из психологов Управления, женщина, с которой я бок о бок работала над несколькими делами ХХХХХХХХХ, заглянула ко мне в кабинет и, растерянно улыбаясь, поведала, что недавно вернулась из командировки в одну из стран Персидского залива. Там, занимаясь в спортзале при отеле, она увидела на телеэкране мое лицо и подпись: «Валери Плейм». По словам сослуживицы, от внезапного потрясения она свалилась с тренажера и запуталась в проводе от своего айпода. Несмотря на то что мы давно и тесно сотрудничали, она, по ее признанию, никогда не связывала меня и «ту самую, рассекреченную Валери Плейм».

В середине августа 2003 года меня внезапно вызвали в офис шефа Отдела по борьбе с распространением ОМУ и объявили, что мне предстоит сопровождать его на совещание с Джимом Пэвиттом, главой Оперативного директората ЦРУ, чтобы обсудить положение, возникшее в связи с обнародованием моего имени. Я ждала, когда Марк освободится, чтобы с ним вместе подняться на седьмой этаж, и тут меня попросили пройти в соседний кабинет, где работал заместитель начальника нашего отдела, который во времена поездки Джо в Нигер исполнял обязанности начальника. Скотт, добряк и трудяга, спросил меня, как я поживаю, и заявил, что, по его мнению, ситуация крайне несправедливая. «Яснее ясного, ни в каком кумовстве вы не виноваты, — сказал он и, глядя мне прямо в глаза, добавил: — В сущности, если бы мы попросили вас передать Джо приглашение посетить штаб-квартиру и обсудить возможные перспективы, связанные со слухами по поводу желтого кека, а вы бы по какой-то причине отказались, то вы бы манкировали своими служебными обязанностями». Он вполне определенно дал мне понять, что, с его точки зрения, я поступила совершенно правильно.

Я все еще переваривала слова Скотта, когда за мной зашел Марк и повел в кабинет к Пэвитту. Начальник Оперативного директората Пэвитт встретил нас тепло; у них с Марком были налаженные рабочие отношения, да и меня он знал по разным секретным программам, над которыми я работала. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Пэвитт предложил нам устроиться за небольшим круглым столом для совещаний; кабинет у него был просторный, за окнами по-летнему зеленели деревья. Джим, по обыкновению, говорил отрывисто и быстро. Он вкратце подытожил события последнего времени и спросил, дозвонился ли до меня Баззи. Под конец он поинтересовался, знакома ли я или Джо с Карлом Роувом. «Не то чтобы знакома, — ответила я, — но он с семьей ходит в ту же церковь, что и мы, на северо-западе Вашингтона». — «Вот как?» Джим откинулся на стуле, и брови у него поползли вверх. Я поспешила уточнить, что хотя я знаю, кто такой Роув, но сомневаюсь, чтобы и он знал меня в лицо. В любом случае я пообещала Джиму, что в следующий раз, когда буду стоять в очереди к причастию, я передам Роуву блюдо с облатками и шепну: «Меня зовут Доступная Мишень, а вас?» В завершение десятиминутного совещания Джим задал мне стандартный вопрос: «У вас есть какие-нибудь просьбы, пожелания?» ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я сказала: «Не ожидала, что Управление публично подтвердит мой статус агента под прикрытием». Джим, похоже, был немало изумлен: «А разве мы подтвердили? Я разберусь». И это была последняя в моей карьере встреча с высоким начальством ЦРУ.



Во второй половине августа началась кампания по дискредитации Джо. В ход было пущено все: от обвинений в кумовстве по моему адресу до суровой критики Джо за его якобы неубедительные и бездоказательные заявления. Джо нервничал, все его мысли были заняты одним: он жаждал «хоть что-то предпринять». Но что в таком случае можно «предпринять»? Мне казалось, нам остается только ждать, пока снова не грянет гром, хотя я даже не представляла себе, когда и как он грянет. Напряжение между нами росло, и в одно душное и влажное воскресное утро, когда мы собирались на ланч к бывшему конгрессмену Тому Фоли в его доме на Капитолийском холме, оно достигло критической точки. Джо был знаком с Фоли и его женой Хизер еще с середины 1980-х годов, когда состоял в штате у Фоли в должности товарища конгрессмена. Расстроенная, взвинченная, я наорала на Джо, чтобы он оставил свою затею с «упреждающими ударами» — утечка информации все равно уже произошла, — и заявила, что не пойду на ланч. Вот так. Джо, тоже на повышенных тонах, ответил: «Нет, пойдешь! И более того, мы изложим Тому каждый свою точку зрения и послушаем, что он посоветует». Идея показалась мне разумной, поэтому я без дальнейших возражений оделась и села в машину.

Ланч прошел замечательно — собралась разношерстная компания знакомых Тома и Хизер, которых супруги заводили в самых разных сферах жизни и точках земного шара. Потом мы устроились на белых диванах в гостиной, увешанной и уставленной произведениями искусства. Когда большинство гостей разъехалось, а Том, великолепный рассказчик, закончил очередную историю, я перевела разговор на наши с Джо разногласия и попросила его рассудить нас. Том внимательно выслушал каждого из нас. Я стояла на своем: надо сидеть тихо и ждать, что случится, — по официальной линии или нет, не важно. А предпринимать какие-то действия пока рановато. Джо, в свою очередь, полагал, что нужно каким-то образом подстегнуть события, всколыхнуть болото. Выслушав нас, Том откинулся на спинку дивана, забросив руки за голову и вытянув длинные ноги. «Что ж, Валери права, Джо. Сейчас не время лезть на рожон». Я недолго купалась в лучах своей победной славы и сникла, как только подумала, что нам не дано знать, какое новое испытание ждет нас впереди. Итак, мы решили ничего не предпринимать и никак не высказываться. Но так или иначе, Джо поступил по-своему. В конце августа, получив от конгрессмена Джея Инсли приглашение принять участие в городском собрании в Сиэтле, Джо на какой-то вопрос из публики возьми и брякни: «А как было бы славно, если бы Карла Роува вывели из Белого дома за шкирку, да еще и в наручниках!» Зал весело заулюлюкал, представив себе это дивное зрелище, но меня прямо-таки в трубочку скрутило от услышанного. Джо определенно перегнул палку. Ох уж эти мужья! Ну что ты будешь делать? Ясно ведь, что недоброжелатели следят за каждым нашим шагом и берут на заметку каждое слово, чтобы после использовать против нас.

Тем временем сплоченный кружок моих близких подруг по колледжу бороздил просторы Интернета, наперебой выясняя друг у друга, что же стряслось с их Валери. Как я позже выяснила, большинство настроили «Гугл» на автоматический поиск, и теперь стоило в прессе мелькнуть моей фамилии, как заинтересованные лица тут же получали об этом электронное уведомление. Что касается личного общения, каждая из них на протяжении всей этой истории неизменно поддерживала меня. Ни одна из моих старинных приятельниц не упрекнула меня за то, что я скрывала от них истинное место своей работы ХХХХХХХХХХ, все они выражали солидарность со мной и возмущались происшедшим. Они прекрасно понимали, что я не могла открыть им всей правды о своей работе, и только теперь до них дошло, чем были вызваны мои постоянные разъезды ХХХХХХХХХ. Я испытала колоссальное облегчение. Как мне повезло с подругами! Какое счастье, что они проявили такое понимание и наша дружба не пострадает! После этой истории мне неоднократно задавали один и тот же вопрос: «Неужели даже самые близкие друзья ничего не подозревали?» Но честно сказать, мы с девочками болтали в основном о своих бойфрендах, мужьях, отпускных путешествиях, а позже — о детях, каких-то общих увлечениях и нарядах. На первый взгляд темы пустячные, поверхностные, но они укрепляют дружбу. Никому из нас не хотелось вдаваться в подробности своей профессиональной деятельности.



А что же происходило тем летом в штаб-квартире ЦРУ? Наш обычно шумный ХХХХХ отдел странно притих. Атмосфера оставалась наэлектризованной, но бурная активность нескольких месяцев, предшествовавших вторжению в Ирак, резко пошла на спад. Еще недавно мы с тайной гордостью наблюдали, как наши войска стремительно взяли Багдад и прилегающие к нему районы. Но почти сразу в городе воцарились хаос и мародерство. В середине апреля Национальную библиотеку сожгли дотла, а Национальный музей Ирака был разграблен, и тысячи бесценных экспонатов пропали. Если верить прессе, было украдено по меньшей мере 170 тысяч единиц хранения, составлявших одну из лучших коллекций древностей в мире. Самое постыдное, что грабеж происходил на глазах у американских военных: одни просто стояли в стороне и смотрели, а другие в это время были слишком заняты охраной Министерства нефтедобычи. Ужасно. В ответ на вопрос о творящихся в Ираке бесчинствах министр обороны Рамсфельд сказал: «Свобода подразумевает известный беспорядок, и свободные люди свободны совершать ошибки, преступления и неблаговидные поступки, — а затем философски заметил: — Всякое бывает». Помню, у меня тогда состоялся разговор с коллегой-консерватором. Мне лично мародерство с самого начала казалось дурным предзнаменованием, не сулившим Багдаду стабильности в будущем; если американские войска не могут — или не хотят — остановить грабителей, десятками выносящих из магазинов телевизоры, то как они, спрашивается, сумеют навести порядок в городе? На мой взгляд, именно стабильность и безопасность должны были стать фундаментом превращения Ирака в демократическое общество, особенно тогда, на самой ранней стадии. Коллега-консерватор в ответ на это высказал мнение, что число украденных из музея экспонатов сильно преувеличено, и заявил, что не верит телерепортажам, — все это, мол, нарочно раздутые или сфабрикованные истории, состряпанные либеральными СМИ, которые всегда сгущают краски и рисуют все в черном цвете. Каждый из нас так и остался при своем мнении. Впрочем, почти во всех отделах Управления излюбленным новостным телеканалом всегда был «Фокс ньюс», а по сравнению с ним все прочие каналы покажутся либеральными. Так или иначе, несмотря на работу журналистов, прикрепленных к американским воинским частям, получить внятную информацию о подлинном положении дел было неимоверно трудно.

Всего через несколько недель из Ирака начали поступать сообщения о том, что грабежу и разгрому подверглись несколько атомных станций и что со слабо охранявшихся объектов похищены материалы, позволяющие создать «грязную [т. е. радиоактивную] бомбу». Какая злая ирония, если вторжение американских войск в Ирак позволит террористам наложить руки на ядерные материалы! МАГАТЭ забило тревогу и срочно потребовало, чтобы силы коалиции обеспечили повышенный уровень внешней безопасности на объектах атомной энергетики. Госдепартамент в ответ принялся отрицать, что мародерство достигло опасных пределов.

В апреле, а затем в мае настроение у нас в отделе ненадолго поднялось, когда войска коалиции обнаружили в Северном Ираке один за другим два подозрительных грузовика-трейлера с безбортовой платформой: тотчас возникло подозрение, что, возможно, они входят в состав иракской передвижной установки по производству биологического оружия. В одном трейлере обнаружился полный, нетронутый комплект оборудования. А вдруг это оно самое и есть — подтверждение разведданных о разбросанных по всей стране тайных складах ОМУ? Но не успели мы переварить эту новость и прикинуть все возможные последствия многообещающей находки, как подоспело обескураживающее уточнение: грузовики и оборудование с тем же успехом могли применяться для получения гидрогена, чтобы надувать большие и совершенно безобидные аэростаты для метеорологических наблюдений. Некоторое время аналитики в замешательстве пытались разобраться, что к чему. В Ирак откомандировали специалистов, чтобы те на месте дали оценку находкам. Однако с каждым днем поступали все новые подтверждения, что грузовики никак не связаны с производством и транспортировкой биологического оружия. Тем не менее некоторые аналитики Центра по контролю над вооружениями (ЦКВ) упорствовали, пытаясь уверить себя и других, что находка — важное свидетельство планов Ирака по созданию биологического оружия. По мере того как сведения о подозрительных грузовиках распространялись по вашингтонскому разведсообществу, разгорался спор — еще более яростный и ожесточенный, чем когда-то по поводу алюминиевых труб. В июле 2003 года «Нью-Йорк таймс» сообщила, что разведуправление Госдепартамента категорически не согласно с официальным мнением ЦРУ, согласно которому грузовики применялись для производства биологического оружия. Однако президент воспользовался находкой как доказательством иракской программы по разработке биологического оружия. В интервью польскому телевидению 30 мая Буш упомянул грузовики как доказательство того, что США «удалось найти оружие массового уничтожения» в Ираке. Вторя президенту, госсекретарь Колин Пауэлл уже на следующий день в своем публичном заявлении отметил, что эта важная находка окончательно убеждает в правильности довоенных выводов о прямой связи иракских грузовиков с ОМУ. Увы, заявления президента и госсекретаря, вопреки их обоюдному желанию, действительности не соответствовали. В конечном счете ЦРУ пришлось признать, что обнаруженные грузовики с платформами вполне безобидны. В «Полном докладе директору ЦРУ специального советника по вопросам ОМУ в Ираке», выпущенном Управлением в сентябре 2004 года, сухо отмечалось, что «Группа по ОМУ в Ираке[31] не обнаружила доказательств, которые подтвердили бы мнение, что найденное оборудование тайно использовалось для производства составляющих биологического оружия. Комиссия считает, что данная конфигурация оборудования делает его применение в качестве ферментера нецелесообразным по нижеследующим причинам…»

По мере того как проходило лето, наши страхи, что американские войска будут внезапно атакованы с применением ОМУ (и тогда ЦРУ потерпело бы поражение, по сравнению с которым «прокол разведслужб» 11 сентября показался бы детским лепетом), сменились недоумением: почему нам по-прежнему не удается найти ни одного тайного хранилища ОМУ в Ираке? У меня душа уходила в пятки при мысли, что Саддам осуществил величайшую разведывательную дезинформацию всех времен: он заставил весь мир поверить, будто располагает значительными запасами ОМУ и в случае военной угрозы готов его применить, тогда как на самом деле он не располагал ничем. Судя по всему, в мифическое ОМУ поверило даже иракское военное руководство. Полгода спустя, 28 января 2004 года, выступая перед Комитетом Сената по делам вооруженных сил США, Дэвид Кей, покидающий свой пост руководитель экспертной комиссии по поиску ОМУ в Ираке, свидетельствовал, что даже генералы Республиканской гвардии Ирака верили в то, что Ирак располагает оружием массового уничтожения. Вот выдержка из показаний Кея:

Сенатор Джефф Сешенс (республиканец, штат Алабама): Если не ошибаюсь, вы сказали, что даже его собственные военные верили, будто оно [ОМУ] у них есть. Иными словами, они как будто считали…

Дэвид Кей: …что ОМУ есть у кого-то другого, хотя и не в их личном распоряжении.

Сешенс: Вы можете это объяснить?

Кей: Дело в том, что, когда генералов Республиканской гвардии и Особой республиканской гвардии[32] опрашивали, какими возможностями они располагают, те уверенно говорили, что сами лично ОМУ не располагали и своими глазами этого оружия не видели, но в соседних соединениях, то ли справа, то ли слева, ОМУ точно было. И когда мы одного за другим допросили весь круг защитников Багдада, на которых подозрение падало в первую очередь, сложилась очень странная картина, потому что все как один повторяли: «Нет, у меня такого оружия нет, я сам его не видел, но вы спросите у тех, кто был от меня справа или слева». Такая уклончивость могла быть только намеренной.



Задним числом становится понятно, что Саддам Хусейн, похоже, хотел убить сразу двух зайцев: внушить определенным кругам, что в распоряжении Ирака есть ОМУ, и в то же время внушить другим, что Ирак полностью отказался от всех запрещенных программ. Точнее всего положение дел обрисовал журнал «Форин афферс», когда в номере за май-июнь 2006 года сформулировал:

Али Хасан аль-Маджид, прозванный Химическим Али за применение химического оружия против мирного курдского населения в 1987 году, был убежден, что Ирак более не располагает ОМУ, однако заявлял, что многие в правящих кругах Ирака по-прежнему верят, будто оружие существует. Когда речь заходила об ОМУ, то даже в высших эшелонах власти неизменно возникали сомнения, никто точно не знал, что правда, а что нет. По словам Химического Али, в ходе одного совещания с членами Совета революционного командования Саддаму задали вопрос об оружии массового уничтожения. Он ответил, что ОМУ у Ирака нет, но категорически отверг предложение официально развеять сомнения на этот счет. Хусейн объяснил, что подобное заявление может спровоцировать нападение израильтян.



Однако летом 2003-го в штаб-квартире ЦРУ царило сплошное замешательство — мы никак не могли понять, что же, черт подери, случилось с пресловутой программой Ирака по ОМУ? Почему нам не удается ничего найти? Что у них там творится, в этом Ираке? Как мы могли так прошляпить? Через полгода кое-кто попытался даже публично заявить, будто еще до начала войны Ирак успел вывезти все свое ОМУ и все доказательства его существования в безопасное место в Сирии. Дэвид Кей в интервью газете «Телеграф» как раз в тот же период, когда он выступал в Сенате, заявил: у него есть доказательства того, что в 2003 году, накануне войны, в Сирию были вывезены неизвестные материалы. «Речь не идет о колоссальной партии оружия, — сказал Кей. — Однако из допросов бывших иракских руководителей нам известно, что перед войной в Сирию было вывезено значительное количество материалов, включая некоторые компоненты программы Саддама по ОМУ. Что именно вывезли в Сирию и что сталось с этими материалами — это серьезные вопросы, на которые еще предстоит ответить».

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Когда США взялись за сложнейшую задачу обеспечения безопасности и стабильности в Ираке, наша команда ХХХХХХХ в штаб-квартире окончательно пала духом. Мои сослуживцы начали ХХХХХХХ присматривать себе работу в других отделах Оперативного директората.




ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ



ХХХХХХХХХ Именно рассказы коллег по возвращении их из Ирака помогали нам составить целостное впечатление о происходящем, поскольку картина американской оккупации Багдада, как ее представляли СМИ, была очень фрагментарной. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ ситуация была очень неопределенной и нервозной. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Один из сотрудников дождался, пока окончится ночная бомбардировка, ставшая ответной мерой на вспыхнувший мятеж, и только тогда позвонил жене. Он отчетливо слышал грохот воздушного налета, хотя находился примерно в миле или двух от места бомбардировки. «Позвони я раньше, жена во время нашего разговора просто с ума бы сходила», — объяснил он мне. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как пишет в своей книге «Состояние войны» Джеймс Ризен,[33] отчет старшего сотрудника разведки о ситуации с места событий, «составленный после рокового взрыва в штаб-квартире ООН в Багдаде, в результате которого погиб главный представитель ООН в Ираке, оказался столь мрачным, что произвел переполох в ЦРУ и в президентской администрации и даже сподвиг [Пола] Бремера [глава Временной коалиционной администрации в Ираке] на резкое опровержение». Отчет содержал предупреждение о том, что новый дерзкий мятеж намеренно дискредитирует и изолирует коалицию под предводительством США и демонстрирует возможности мятежников и террористов осуществлять множество атак на «легкоуязвимые цели». Мятеж, по мнению автора отчета, приобретал все более опасный размах и грозил свести на нет тот прогресс, которого удалось добиться американцам, и даже полностью парализовать оккупационную армию. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ



27 сентября, в субботу, мы с Джо получили приглашение на прощальную вечеринку по случаю возвращения в Париж одного французского журналиста, к которому в Вашингтоне очень хорошо относились. Расхаживая по гостиной узкого таунхауса в Джорджтауне,[34] я все время старалась не выпускать Джо из поля зрения, поскольку больше в этой компании никого не знала. Дому было лет сто, деревянные полы в нем шли слегка под уклон, и мне постоянно казалось, будто я ступаю по корабельной палубе. В маленьких, тесных комнатках толпились гости, в большинстве своем — представители сплоченного клана журналистов-европейцев, работавших в Вашингтоне. Я обратила внимание, что на многих немецких гостях узенькие очочки в строгой темной оправе, — похоже, это их любимый фасон. Я заставила себя попрактиковаться в разговорном французском с одним из гостей, но быстро заскучала. Недели, прошедшие с тех пор, как мое имя было обнародовано, я провела то ли в сюрреалистическом сне, то ли в ступоре. Рассудочная ипостась моей личности — в качестве оперативного агента ЦРУ — отошла на задний план, мой мир дал трещину, все сместилось. По счастью, в тот вечер меня никто не узнал, и я лелеяла ощущение, что сохранила какое-то слабое подобие частной жизни. Но все равно было не по себе, мучила неизвестность. Казалось, мы с Джо вовлечены в какую-то опасную игру на выжидание, только понятия не имеем, чего ждем. Ладно хоть французы подают необыкновенные закуски, и то утешение, подумала я, изучая тарелку диковинных сыров и вкуснейших мясных рулетиков на шпажках.

Конечно, эту вечеринку нельзя было бы причислить к подлинно вашингтонским, не щеголяй большинство гостей мобильниками или неизбежными айфонами, — журналистам без этой техники и жизнь не в жизнь. Только я потянулась за очередной тарталеткой, как вокруг затрезвонило сразу несколько мобильников, и я поспешно отошла в сторонку поискать уголок потише. Заодно вынула свой мобильник и поспешно проверила: нет, няня не звонила, значит, мы с Джо можем побыть в гостях подольше. Через несколько минут Джо отыскал меня в толпе и сообщил, что, по слухам, Министерство юстиции вроде бы собирается расследовать случившуюся утечку, но больше ничего ему разузнать не удалось. Я толком не поняла, хорошо это или плохо, только сообразила, что грядут перемены. Джо хотел побыть среди людей еще несколько минут, и я сказала, что буду ждать его на крыльце. Стрельнув сигарету у одного из гостей — а ведь столько лет не курила! — я выскользнула на улицу. Глубоко вдохнула прохладный осенний воздух. Как хорошо! Я рассчитывала, что несколько затяжек помогут мне успокоиться и привести мысли в порядок, поэтому нисколько не винила себя за сигарету. Что-то вот-вот должно было случиться, и мне, как никогда, требовалась ясность мысли.





Глава 10

Единственный вашингтонский скандал, не связанный с сексом




На следующее утро, в воскресенье 28 сентября 2003 года, газета «Вашингтон пост» поместила на первой полосе статью под заголовком «Администрация Буша под следствием — личность агента ЦРУ стала достоянием СМИ», в которой сообщалось, что ЦРУ обратилось в Министерство юстиции с иском по разглашению информации. По всей видимости, Управление сочло, что имеется достаточно оснований для того, чтобы начать официальное расследование. Помимо прочего, в статье цитировалось дискредитирующее Белый дом высказывание одного из высокопоставленных сотрудников администрации: «Совершенно ясно, что это [разглашение] было сделано исключительно из мести». Что бы ни происходило раньше, все понимали, что случилось нечто беспрецедентное, — с этого момента от неприкосновенности нашей личной жизни не осталось и следа. Грязные политические игры велись со времен основания Вашингтона. Однако на этот раз, помимо преследования семьи противника, злоумышленники, если вина их будет доказана, пошли на преступление против основ национальной безопасности.

Для нас с Джо статья лишь подтверждала то, о чем мы догадывались все это время: разглашение стало расплатой за то, что Джо не угодил администрации, помешав ее попыткам изобразить войну и подготовку к ней исключительно в нужном ей свете. Ответный выпад Белого дома был нацелен на то, чтобы подорвать доверие к Джо, внушив всем мысль, будто это я, его жена, устроила ему командировку в Нигер. Дескать, тут все ясно, «надо же ей было как-то пристроить своего недотепу-мужа», а раз так, «да кто же после этого поверит в то, что он там плетет?».

«Разглашение имени агента наносит удар по ЦРУ», «Министерство юстиции начнет расследование по поводу утечки информации в ближайшее время», «Если тайное стало явным, это не значит, что виновного будет легко привлечь к ответственности», «Скандал вокруг рассекреченного агента ЦРУ набирает обороты» — с такими или похожими заголовками в прессе я теперь сталкивалась ежедневно. Мне было психологически очень тяжело перейти от привычной жизни агента под прикрытием ХХХХХХ к открытому признанию моего статуса в ЦРУ. Это основательно выбило меня из колеи. Если первая волна комментариев в связи с публикацией моего имени в колонке Роберта Новака могла пройти незамеченной для широкого круга наших родных и близких, то теперь об этом узнали все. Наш телефон звонил беспрерывно: он звонил, когда я уходила утром из дома, и звонил, когда я возвращалась поздно вечером. Когда я прослушивала голосовую почту, автоответчик женским голосом вещал: «В вашем почтовом ящике пятнадцать новых сообщений». Когда я, уложив детей спать, проверяла электронную почту, в ней оказывалось по меньшей мере двадцать непрочитанных писем от друзей и родных. Школьные друзья, давно забытые знакомые по женскому студенческому обществу, дальние родственники — казалось, буквально все нашли мой электронный адрес или же, спустя столько лет с тех пор, как мы расстались, нашли кого-то, кто знал мой электронный адрес, и таким образом достучались до меня. Я все больше чувствовала себя как в телешоу «Это твоя жизнь», по мере того как череда всех, кто когда-либо знал меня, проходила перед моими глазами.

Если кто-то из моих близких друзей и сердился на меня за мой ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ обман, то не выражал этого открыто. Они реагировали так: «Ладно, Валери, мы всё понимаем. Что мы можем для тебя сделать?» Мир для меня перевернулся с ног на голову, и их горячее участие служило пусть небольшим, но чрезвычайно нужным мне утешением. В те первые дни, пока я ощущала себя словно в тумане, я находила искреннее участие в самых неожиданных местах. Однажды утром я повела детей в наш детский сад неподалеку, и несколько мам, которые сами по себе тоже были вашингтонскими «инсайдерами» или же были замужем за таковыми, подошли к моей машине и выразили мне поддержку. «Как они могли так поступить с вами? Они что, не понимают, чем вы занимались? Вы же, в конце концов, не какой-нибудь номинальный член Союза защиты гражданских свобод. Вы же работали в ЦРУ, да еще по ОМУ!»

Чуть позже, на той же неделе, коллега, женщина постарше меня, ворвалась в мой офис, потрясая выпуском «Нью-Йорк таймс» за тот день. Она протянула мне газету, сложенную на странице с моей биографией под заголовком «Штатный сотрудник», и тяжело выдохнула: «Они тут выложили все, кроме разве что размера твоего бюстгальтера». Я осторожно взяла газету, чувствуя, как подкатывает тошнота. Действительно, предприимчивый репортер накопал информацию о моей семье, моем образовании и еще тонну разных сведений личного характера, и все это ошарашивало и удручало меня. К счастью, хоть моя внешность оставалась недоступной для газет. Поскольку они еще не докопались до моих фотографий — не сразу поиски дойдут до школьных альбомов, — я могла по-прежнему ходить за покупками в «Сейфвей», одетая в лосины для занятий йогой и футболку, не опасаясь любопытных взглядов и шепота за спиной.

Если учесть, что много лет прикрытие было тщательно оберегаемой частью моей жизни ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, мгновенное превращение в публичную персону надломило меня эмоционально и физически. Не важно, что пресса в целом оказалась ко мне благожелательной, — само внимание СМИ я воспринимала как назойливость и старалась всеми силами избежать его. Меня мало заботило, называли меня «красивой блондинкой» или нет (впрочем, это все же лучше, чем «страшненькая блондинка», — я тщеславна!). У меня начал заметно подергиваться левый глаз и развилось то, что позднее стало хроническим расстройством пищеварения. Я стала нервной, подозрительной, пугливой, хотя это совершенно несвойственные мне черты. Я плохо спала, но боялась принимать снотворное. В отличие от большинства людей, от стресса у меня пропал аппетит, и я похудела, будучи и без того весьма стройной. Я начала украдкой выкуривать по нескольку сигарет в день, потому что они хоть на миг да успокаивали. Когда шквал публикаций в СМИ достиг силы урагана, мне казалось, что я слышу вокруг только вой ветра и ничего больше. Друзья и знакомые заботливо советовали мне, как лучше справляться с этим немыслимым стрессом. В какой-то момент я дошла до того, что в ответ на очередное предложение заняться йогой могла с криком кинуться прочь. Никакие асаны и глубокое дыхание не могли помочь мне справиться с происходящим. Чтобы не превратиться в озлобленную неврастеничку, мне необходимо было в себе самой найти нераскрытые источники силы и устойчивости. Когда однажды ночью мы с Джо буквально рухнули в постель, нам даже удалось пошутить насчет того, что это, должно быть, единственный вашингтонский скандал, не связанный с сексом, — на него уже просто нету сил.



Что касается профессиональной среды, то мои коллеги в ЦРУ старались не вторгаться в мою личную жизнь и по возможности поддерживали меня вполголоса. С того дня, когда мое имя появилось в печати, и до конца, когда Министерство юстиции объявило о начале расследования и дело приобрело политическую окраску, большинство моих коллег рассматривали разглашение моего статуса как вопрос национальной безопасности, а не политической ангажированности и выражали страстное желание найти и покарать того, кто стоял за этим подлым поступком. Они отчетливо сознавали, что растиражированными на первых полосах газет вполне могли оказаться их собственные имена и судьбы. Для многих, однако, внезапный всплеск внимания со стороны СМИ к кому-то из своих был сродни новости о смерти. Они не знали, что сказать, и потому не говорили ничего. По мере того как разные аспекты дела сопровождались все более решительными политическими оценками, я не знала, как истолковать это молчание, — как проявление враждебности или следствие неловкости. По большей мере, я старалась не поднимать головы от работы и делать свое дело.

В разгар всего этого я ушла со своей должности, которую занимала чуть более двух лет ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и перешла на новую работу — ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в том же Отделе по борьбе с распространением ОМУ (ОБР). Задолго до утечки информации действующий начальник ОБР Скотт предлагал мне подумать об этом новом назначении. ХХХХХХХХ — одна из необходимых, хотя и занудных бюрократических ступеней в продвижении по карьерной лестнице. Эта работа бесконечно далека от проведения захватывающих операций, но зато позволяет сотруднику узнать, «как дела делаются», и, как правило, ведет к более желанной должности ХХХХХХХХ, которая предусматривает ответственность за все оперативные задания в рамках отдела, как внутри страны, так и за рубежом, равно как и за то, чтобы все служащие отдела получали необходимую подготовку и соответствовали выбранной карьере. Когда мне впервые предложили эту должность, я вежливо отказалась. Кто захочет работать на конвейере, когда тебя ожидает столько увлекательных оперативных заданий? На прошлой неделе Скотт снова задал мне этот вопрос, заодно поведав о том, как его собственное пребывание в должности ХХХХХХХХХХ в свое время помогло ему в карьере, и туманно намекнув на хорошую должность за рубежом в качестве последующего этапа работы, и я поняла, что должна ответить: «Да, сэр!» — и так и ответила. В субботу я зашла, чтобы прибраться в новом маленьком офисе и выбросить коробки с ненужными бумагами и прочим мусором, который накопил мой предшественник на этом посту. Я повесила на дверь табличку со своим именем и приступила к новой работе.

Не успела я принять дела в подразделении, которое остро нуждалось в кадрах, руководстве и серьезной организации работы, чтобы она стала по-настоящему эффективной, как ко мне пришли из ФБР. В Министерстве юстиции решили не тянуть с началом расследования. Две молодые, строго одетые женщины, помахав служебными беджами, уселись на мой потертый казенный диван, которому я до этого постаралась придать более нарядный вид, украсив цветными подушками, и сразу же приступили к опросу. Дамы проявили дружелюбие и задавали мне вполне ожидаемые вопросы о моей работе в ЦРУ, моем прикрытии и о поездке Джо в Нигер. Я рассказала им все, что смогла вспомнить. Через полчаса беседа закончилась, мы снова обменялись ритуальными рукопожатиями, и они покинули мой кабинет, оставив свои визитки на случай, если я захочу с ними связаться. Я вздохнула и вернулась к освоению весьма загадочного и скрытного процесса распределения работы в ОБР, намереваясь внести в него определенные улучшения.

Одной из наиболее положительных и даже привлекательных сторон моей новой должности была возможность контакта с вновь набранными стажерами. Управление каждый год набирает множество квалифицированных специалистов невероятно широкого спектра профессий, но лишь менее сотни становятся участниками элитной программы подготовки стажеров, где им предстоит осваивать разные грани оперативной деятельности. По словам пресс-секретаря Управления, в 2006 году ЦРУ получило 135 тысяч резюме по сравнению с примерно 60 тысячами резюме в 2001 году. Многих стажеров, в основном в возрасте около тридцати лет, идея общественного служения захватила после событий 11 сентября. Они оставили свои доходные должности и перспективы карьерного роста, чтобы начать работу в Управлении со средней годовой зарплатой 45 тысяч долларов, на которые в дорогом Вашингтоне особенно не разживешься. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и много других идеалистически настроенных, умных и талантливых молодых людей. По мере того как я просматривала их впечатляющие резюме, чтобы затем предоставить им трехмесячную стажировку в ОБР, я думала о том, что если бы я подавала заявление о приеме в ЦРУ сегодня, то со своим заурядным дипломом бакалавра, полученным в рядовом университете, не прошла бы даже первый тур. Согласно точке зрения Тенета, которую он огласил, когда занял пост директора Центральной разведки, Управление теперь осуществляет этнически гораздо более разнообразный подбор кадров со знанием широкого спектра языков, как родного, так и освоенных. И вместе с тем Управление, как и большинство федеральных структур, весьма консервативно в отношении приема на работу арабоговорящих сотрудников. Статья бывшего работника ЦРУ Руэла Марка Герехта, опубликованная в «Атлантик» в июле 2001 года, вызвала переполох в Управлении, поскольку он привел следующие слова «бывшего высокопоставленного сотрудника Ближневосточного отдела»: «В ЦРУ, по всей видимости, нет ни одного по-настоящему квалифицированного арабоговорящего сотрудника ближневосточного происхождения, который мог бы правдоподобно выдавать себя за исламского фундаменталиста и добровольно согласился бы годами жить в горах Афганистана с дерьмовой едой и при полном отсутствии женщин. Я вас умоляю, большинство наших оперативников живут в столичных предместьях Вирджинии. Мы такими делами не занимаемся». Другой, более молодой оперативный сотрудник, цитируемый в той же статье, идет в своих заявлениях еще дальше: «Операции, которые чреваты диареей как сопутствующим обстоятельством, попросту не затеваются».

Искренний оптимизм, отсутствие цинизма в молодых новобранцах — по контрасту со многими из нас, более старшими коллегами, — были для меня как бальзам на раны в моем угнетенном состоянии. Эти люди шли в Управление по зову сердца, и это давало мне надежду на то, что ЦРУ попадет в хорошие руки по мере того, как они будут расти в чинах.

В середине октября я отпросилась с работы, чтобы вместе с Джо присутствовать на ланче, который устраивал Фонд Фертеля совместно с Институтом нации[35] для вручения вновь учрежденных ими премий имени Рона Риденаура. Джо стал первым лауреатом в номинации «За правду». Рон Риденаур был ветераном вьетнамской войны и в 1969 году в своих письмах президенту Никсону, в Конгресс и Пентагон описал резню во вьетнамской деревне Милай. Его упорство привлекло внимание корреспондента «Нью-Йорк таймс» Сеймура Херша, который дал этой истории широкую огласку. Риденаур впоследствии занимался журналистскими расследованиями, пока не умер весьма неожиданно в 1998 году. Хотя и я опасалась показываться на публике, мне, конечно, хотелось быть рядом с Джо на торжественном вручении награды. Устроители церемонии согласились не допускать на мероприятие прессу и фотографов, и этот ланч в итоге стал одним из самых ярких эмоциональных впечатлений в моей жизни. Зал был полон истинных патриотов Америки из разных общественных сфер, все они посвятили себя борьбе за правду и демократию — я смотрела на них как на героев. Мне вспомнилась известная цитата из Джорджа Оруэлла: «Во времена всеобщего обмана сказать правду — значит совершить революционный поступок». Я гордилась Джо и тем, за что он борется. Джо выступил с ответной речью. Он выразил свою признательность мне, рассказал о том, как нас лишили права на частную жизнь, и принес извинения за действия нашего правительства — и вдруг неожиданно замолчал, и глаза его повлажнели. Я никогда не видела его таким — Джо всегда был невозмутимым и собранным оратором, но в этот момент он явно боролся с собой. Связь между нами — начиная с того мгновения, как мы увидели друг друга на приеме семь лет назад, и до нынешнего момента, когда мы столько всего вместе пережили, — никогда еще не была столь сильна. Увидев слезы на его глазах, я чувствовала, что мои собственные глаза тоже увлажнились. «Боже милостивый! — подумала я. — Мы оба сейчас не выдержим». К счастью, мы сохранили самообладание, но это была незабываемая минута в нашей жизни.



В начале октября 2003 года Комитет по разведке Сената США (КР) объявил о том, что он проведет слушания по вопросу об утечке информации и предвоенным разведданным по Ираку. КР является очень влиятельным следственным органом. Основанный в 1975 году по следам Уотергейтского скандала, он имеет полномочия по контролю над всем разведывательным сообществом США. Комитет проводил опросы и готовил публичный доклад, который, как надеялись мы с Джо, по меньшей мере поведает о том, как тенденциозно администрация президента отбирала разведданные, чтобы оправдать войну в Ираке. Я также надеялась, что в докладе будет показано, что решение начать войну было преждевременным, — разведывательное сообщество попросту не располагало достоверными данными от своих постоянных и надежных источников, чтобы трезво оценить самоуверенную риторику Белого дома и его сторонников.

В один прекрасный осенний день, ясный и слегка морозный, я вместо любимой прогулки вдоль живописного канала «Чесапик и Огайо», который узкой полосой вьется вдоль реки Потомак, от Джорджтауна до холмов Западного Мэриленда, оказалась в скучном здании Сената на Капитолийском холме, ожидая начала заседания Комитета. Несколькими днями ранее юристы ЦРУ вызвали меня и сообщили, что представители КР хотят, чтобы я рассказала на заседании об «нигерском эпизоде». Мне сказали, что меня будет сопровождать адвокат ЦРУ, но дали ясно понять, что он будет защищать интересы ЦРУ, а не мои. Я последний раз посмотрелась в маленькое зеркальце косметички, сунула его обратно в сумочку, расправила плечи и вошла в маленький зал для слушаний, стараясь излучать уверенность. Несмотря на некоторое беспокойство, мне не было страшно. Я знала, что ни я, ни Джо не совершили ничего дурного, и я просто расскажу всю правду, как рассказала ее агентам ФБР.

Войдя в зал, я несколько удивилась отсутствию там сенаторов. В зал прошли четверо довольно молодых сотрудников аппарата Сената, два демократа и два республиканца, выглядевшие, как будто только что сошли со страниц каталога одежды «Джей Кру», но они не пожелали ни обменяться рукопожатием со мной, ни даже представиться. Лишь кивнули в мою сторону, и я приняла это за приветствие и приглашение сесть. Сами они разместились за огромным столом в форме подковы. Юрист ЦРУ, который за всю дорогу сюда из штаб-квартиры обменялся со мной буквально пятью словами: «Хороший денек, не правда ли?» — занял место рядом со мной и достал блокнот и ручку. Его задачей, как я полагала, было прервать слушания в случае, если они выйдут за рамки того, что было оговорено заранее, и вторгнутся в сферу секретной информации. «Постарайтесь как можно точнее отвечать на их вопросы», — пробормотал он. Я глубоко вздохнула, когда слушания начались фразой: «Пожалуйста, назовите ваше имя и должность в ЦРУ».

Поначалу вопросы была довольно простыми: расскажите нам вкратце о своей профессиональной карьере; расскажите нам о вашей работе во время поездки вашего мужа в Нигер; каким образом до вас дошли данные о продаже желтого кека из Нигера в Ирак? По ходу слушаний вопросы стали принимать более агрессивный характер. Для меня было очевидным, что штатные сотрудники Сената крайне мало знали о том, как работает агентурное прикрытие ЦРУ, но вели себя при этом чуть ли не как ветераны разведсообщества. «Не думали ли вы, что ваше агентурное прикрытие будет раскрыто, когда ваш муж, посол Уилсон, опубликовал свою статью в „Нью-Йорк таймс“?» Я вежливо объяснила, что мое агентурное прикрытие осталось не затронутым ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Тот факт, что посольские полномочия моего мужа делали его наиболее подходящей фигурой как для поездки в Нигер по заданию ЦРУ, так и для публичного выступления по поводу войны, не имел никакого отношения к моему собственному агентурному статусу. «Почему вы предложили для поездки в Нигер вашего мужа?» Этот, безусловно, наводящий вопрос исходил от комитетчика-республиканца, который весьма целеустремленно гнул свою линию. Его растущая враждебность тревожила меня, но я тогда еще не представляла себе, какую форму республиканцы стремились придать моим свидетельским показаниям. В своем желании быть как можно более точной и честной, я довольно глупо ответила: «Не думаю, что это я рекомендовала своего мужа, но не могу вспомнить, кто именно предложил его для этой поездки». Это было правдой. Учитывая невероятный темп и масштабы моей работы в тот предвоенный период и в последующее время, я попросту не могла восстановить ход событий, предшествовавших поездке. Я совершенно забыла, что некий аналитик среднего звена первым сообщил мне, что ОБР намеревается обратиться к Джо по поводу предполагаемой урановой сделки. Я напрочь забыла, что нашей молодой сотруднице Пенни позвонили из аппарата вице-президента — именно с этого звонка и началась вся история с поездкой Джо. Забыла я и о том, что мы ходили к начальнику нашего подразделения, — и не я предложила, а он попросил меня, чтобы я пригласила Джо посетить Контору и обсудить «варианты». Ни один юрист не готовил меня к слушаниям в сенатском Комитете по разведке; до моего визита сюда я не обсуждала все эти события ни с Джо, ни с кем-либо из моих коллег, поскольку я вообще не предполагала, что придется «сопоставлять воспоминания».

Тем не менее очевидный факт заключался в том, что я не предлагала Джо для поездки и не рекомендовала его. Не было у меня никаких скрытых мотивов, и полномочий у меня не было отправлять Джо в Нигер или куда бы то ни было еще, даже если бы я очень захотела. «Что вы делали, когда два офицера ЦРУ пришли к вам в дом, чтобы провести предварительный опрос посла Уилсона после его возвращения из Нигера?» Это я помнила хорошо: я заказала доставку еды из китайского ресторана и вообще держалась от них подальше, чтобы избежать даже намека на конфликт интересов. Сотрудники Сената сосредоточенно делали записи и выглядели очень серьезно.

Спустя примерно сорок пять минут я покинула зал слушаний в сопровождении юриста ЦРУ, удовлетворенная сознанием того, что я ответила на все вопросы как могла исчерпывающе и откровенно. И все же едва различимый внутренний голос нашептывал мне, что все это очень похоже на подставу. Оглядываясь назад, понимаешь, что их интересовали не достоверные сведения, а простое подтверждение уже готовых выводов. Но по наивности своей я чувствовала облегчение на душе, поскольку верила в наши демократические институты. Я верила, что правда восторжествует, но вскоре мне предстояло убедиться, что в Вашингтоне одной правды не всегда достаточно. Когда я вернулась к своему рабочему столу в Конторе, я принялась за работу с того места, где остановилась. Никто не спросил меня о слушаниях в Комитете, и мне показалось, что вопрос закрыт.

После многих недель, проведенных под давлением, когда наша жизнь напоминала скороварку, нам не терпелось выбраться из Вашингтона. Джо должен был выступать в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, и мы оба с радостью приняли любезное предложение Нормана и Лин Лир провести уик-энд в их доме в Лос-Анджелесе. Норман познакомился с Джо после того, как увидел его на телеканале Пи-би-эс в тележурнале Билла Мойерса. Они быстро стали друзьями, и мы с нетерпением ждали личной встречи с Норманом и его женой. За год до этого Норман приобрел на аукционе «Сотбис» за 8,2 миллиона долларов один из немногих сохранившихся оригиналов Декларации независимости. Свое приобретение он отправил в выставочное турне по Америке, чтобы простые граждане смогли увидеть подлинное свидетельство о рождении нашей великой страны.

Когда Лин позвонила несколько дней спустя, чтобы сказать, что она устраивает небольшой обед в нашу честь, я впала в панику. Что надеть? Что сделать с волосами? Эта поездка стала отдыхом для души и долгожданным отвлечением от реальности нашей жизни той осенью. В теплом доме Лиров, построенном в провансальском стиле, с развешенными по стенам шедеврами современного искусства, мы непринужденно болтали с корифеями Голливуда. Вопреки стереотипу звезда отнюдь не всегда глуповато-самовлюбленная личность: наши собеседники были необычайно умные, хорошо информированные, политически неравнодушные и остроумные люди. Мы с Джо, по всей видимости, были для них такой же диковинкой, как и они для нас. Они задавали глубокие, сложные и подробные вопросы относительно подготовки к войне, о ЦРУ, об утечке сведений обо мне и о растущем сопротивлении в Ираке. Их искренний интерес и понимание внушали мне уверенность, но все же я понемногу начала ощущать себя белой вороной. Когда Уоррен Битти придвигал за мной стул и я усаживалась за обильный обеденный стол, я подумала, что моя жизнь приняла сюрреалистичный оборот, едва ли представимый всего полгода назад.

По возвращении в Вашингтон жизнь снова закружила нас в безжалостном водовороте. Журнал «Вэнити фэйр» подготовил к публикации обширное интервью с Джо, и в один из ненастных ноябрьских дней немногочисленная группа фотографов, ассистентов, визажистов и стилистов, все в элегантной черной нью-йоркской униформе, появилась на пороге нашего дома, чтобы сделать фотографии Джо — в качестве иллюстраций к тексту. В то утро я гуляла с детьми в парке и вернулась с прогулки с растрепанными ветром волосами, подавленная усталостью и не слишком хорошим самочувствием. Когда я вошла в кухню, Джо как раз гримировали перед фотосъемкой, и тут вся команда «Вэнити фэйр», как один человек, повернулась ко мне и стала упрашивать меня тоже принять участие в фотосессии. Застигнутая врасплох такой гламурной обстановкой и чувствуя себя отчасти сломленной, я нехотя согласилась, но при условии, что останусь неузнаваемой. По правде сказать, это был поступок в духе «а, была не была». Я не прислушалась к своим инстинктам и махнула рукой на свою всегдашнюю предельную осторожность относительно появления на публике. Не теряя времени, команда по наведению красоты сделала мне макияж, повязала гермесовский шарфик и скрыла лицо за темными очками, а потом меня усадили в «ягуар» Джо, который они припарковали напротив Белого дома. Все закончилось довольно быстро, и мы с Джо вернулись домой, напрочь позабыв об этой фотосессии.