Игра без правил. Как я была секретным агентом и как меня предал Белый дом

— Освобождение от обязательств сокрытия данных сведений, даже если оное имело место, не представляется моей подзащитной полным, окончательным и добровольным.

В «Вашингтон пост» также упоминалось, что, кроме Джудит, от подобных обязательств были освобождены Скутер Либби, руководитель аппарата вице-президента Чейни, ответивший ранее на вопросы специального прокурора, и Мэтт Купер, получивший перед заключением одиннадцатичасовую отсрочку, в течение которой его источник информации освободил его от обязательств конфиденциальности, так что в результате Купер избежал тюрьмы. В ответ на вопросы журналистов он пояснил:

— Мне разрешили рассказать всю правду членам большого жюри, и это разрешение было дано мне лично, в однозначной формулировке и без какого-либо принуждения.

Раскрыть коллегам имя своего источника Купер отказался. Журнал «Тайм» прокомментировал его заявление следующим образом: «Мэтт был освобожден от обязательств конфиденциальности, поскольку истинный виновник происшедшего знает, что, дав показания, Мэтт укажет лишь на исполнителя, фигуру гораздо более мелкого масштаба, — как это было ранее с другими журналистами». 30 июня журнал «Тайм» предоставил суду все электронные сообщения и записи Купера, имеющие отношение к делу. Если до этого момента в течение многих месяцев Купер и Миллер вместе подавали бесконечные апелляции и плечом к плечу сражались за свои права в суде, то теперь их пути разошлись.

10 июля корреспондент «Ньюсвик» Майкл Исикофф сообщил, что информацию, разглашение которой привело к утечке, Мэтт Купер получил от Карла Роува. В статье цитировалось электронное сообщение Купера, отправленное им редактору «Тайм» в июле 2003 года: «Пару минут поговорил с Роувом о деле двойной степени секретности, а потом он ушел в отпуск…» И далее: «Пожалуйста, не ссылайтесь в связи с этим ни на Роува, ни на БД [Белый дом]». В том же письме, как отмечает Исикофф, его автор предлагает дать задание какому-нибудь журналисту проверить предоставленные сведения. По словам Купера, Роув говорил о Джо с явным пренебрежением, что лично меня ничуть не удивило. В статье «Вашингтон пост» Купер разъяснил смысл фразы о «секретности»: оказывается, это была аллюзия на фильм «Зверинец» с Джоном Белуши, где члены веселого студенческого братства под названием «Дом Дельта» проходили испытательный срок в условиях так называемой двойной степени секретности.

Следующий день выдался особенно тяжелым для Скотта Макклеллана, пресс-секретаря Белого дома: на встрече с журналистами беднягу буквально засыпали вопросами. Приводимый далее фрагмент стенограммы позволяет получить об этом некоторое представление.

ВОПРОС: Выполнит ли президент обещание уволить любого, кто причастен к утечке, приведшей к разглашению имени оперативного сотрудника ЦРУ?

МАККЛЕЛЛАН: Спасибо за вопрос, Терри. Я думаю, это имеет отношение к уголовному расследованию, которое сейчас ведется по данному делу. Поскольку расследование не закончено, могу лишь сказать, что Белый дом не намерен пока комментировать сложившуюся ситуацию. Президент дал распоряжение всем членам правительства оказывать содействие в расследовании, и в связи с этим мы приняли решение временно воздержаться от любых комментариев.

ВОПРОС: Извините, но я не имею в виду текущее разбирательство по этому делу. Я говорю о том, что в июне 2004 года президент заявил, что уволит любого, кто причастен к утечке. И мне хотелось бы знать, сохраняет ли глава государства обозначенную позицию по данному вопросу?

МАККЛЕЛЛАН: Да, но этот вопрос не может рассматриваться вне контекста следствия, которое ведется в данный момент, и потому, как я уже говорил, мы намерены воздержаться от каких-либо комментариев, пока дело не будет закрыто.

ВОПРОС: Осенью 2003 года, когда вас спросили о Карле [Роуве], Эллиоте Абрамсе [из Совета национальной безопасности] и Скутере Либби, вы ответили: «Я разговаривал с каждым из них — они отрицают свою причастность к этому делу». Вы по-прежнему уверены, что были тогда правы?

МАККЛЕЛЛАН: Если вы помните, я тогда делал все, чтобы сдвинуть расследование с мертвой точки, впрочем, как я уже говорил, никаких комментариев о самом расследовании я пока давать не собираюсь. Я настаивал в первую очередь на продолжении разбирательства.

ВОПРОС: Скотт, это просто возмутительно! Тогда вы почему-то не стеснялись довольно подробно комментировать происходящее, а сейчас вообще не хотите говорить? В архивах наверняка есть стенограммы всех ваших выступлений. Вы готовы подтвердить истинность того, что когда-то заявляли во всеуслышание? Или вы отказываетесь от своих слов?

МАККЛЕЛЛАН: Разумеется, Дэвид, я, так же как и вы, хорошо помню, где, когда и что заявлял. И я буду рад обсудить с вами данный конкретный вопрос в более подходящий момент, когда расследование…

ВОПРОС: Почему вы считаете, что только вам решать, какой момент подходящий, а какой нет?

МАККЛЕЛЛАН: Если вы позволите мне закончить…

ВОПРОС: Как вы можете закончить, если вы и не начинали толком ничего говорить? Когда-то с этой самой трибуны вы заявили, что Карл Роув не причастен к данному делу. А сейчас выясняется, что именно он предал огласке имя жены Джозефа Уилсона. Общество ждет от вас объяснений. Виновен Роув или нет? Ведь вопреки всему, что вы говорили, именно он рассказал журналистам о жене Уилсона, не так ли?

МАККЛЕЛЛАН: Дэвид, мы еще вернемся к этой теме — всему свое время.

ВОПРОС: Вы думаете, вам поверят?

МАККЛЕЛЛАН: Как я уже отмечал…

ВОПРОС: Уточните, пожалуйста, когда вас попросили воздержаться от комментариев? Сейчас я поясню вопрос. Вы говорите, что после того, как вы заявили о непричастности к этому делу Роува и прочих, вас попросили избегать дальнейшей огласки. И с тех пор вы всегда выполняли это требование?

МАККЛЕЛЛАН: Ну вот, вы снова задаете вопросы, относящиеся к расследованию. Я не намерен на них отвечать.

ВОПРОС: Скажите, Скотт, когда именно вас попросили хранить молчание? Можете припомнить дату?

МАККЛЕЛЛАН: Приблизительно тогда же.

ВОПРОС: Но ведь президент обращался к этой теме девять месяцев спустя. Неужели он нарушил договоренность с Белым домом о неразглашении сведений?

МАККЛЕЛЛАН: Джон, спасибо, я понял. Вы, конечно, можете и дальше продолжать в том же духе, но лично мне кажется, что на этом дискуссия по данному вопросу пока исчерпана. Я рассказал все, что мог. Пожалуйста, следующий вопрос, Дэйв.

ВОПРОС: И все-таки хотелось бы еще кое-что выяснить. Когда президент узнал, что Карл Роув передал журналисту сведения о жене Джозефа Уилсона и о решении…

МАККЛЕЛЛАН: Я считаю, что уже ответил на все эти вопросы. Боюсь, мне больше нечего сказать.

ВОПРОС: Когда президент узнал, что Карл Роув…

МАККЛЕЛЛАН: Повторяю, мне больше нечего сказать, Дэйв. Переходим к следующему вопросу.

ВОПРОС: Когда закончится расследование, сдержите ли вы свое слово? И выполнит ли президент свое обещание уволить любого, кто окажется причастным к делу?

МАККЛЕЛЛАН: Повторяю, я с радостью отвечу на все эти вопросы после завершения разбирательств.

ВОПРОС: И вдогонку еще один вопрос. Можете ли вы объяснить, каким образом, после того как адвокат Карла Роува выступил с публичным заявлением по поводу действий своего клиента, заместителя главы администрации, комментарии Белого дома могут повредить следствию?

МАККЛЕЛЛАН: Видите ли, представители соответствующих органов посчитали нужным, чтобы администрация воздержалась от публичного обсуждения этой темы, пока разбирательство не закончено. Инструкция распространяется на всех сотрудников Белого дома. Мы выполняем ее в интересах следствия.

ВОПРОС: Но, Скотт, неужели вы не чувствуете разницы между обычным комментарием и оказанием непосредственного воздействия…

МАККЛЕЛЛАН: Пожалуйста, следующий вопрос, Гойял.

ВОПРОС: Вообще-то, я еще не закончил…

МАККЛЕЛЛАН: Мы вернемся к этой теме через минуту. Ваш вопрос, Гойял.




Крайняя степень отчаяния побудила несчастного пресс-секретаря обратиться к Рагхубиру Гойялу, корреспонденту газеты «Индия глоуб», — ведь можно было легко предугадать, что этот репортер, скорее всего, задаст вопрос, связанный с внешней политикой: ситуацией в Индии и Пакистане. Понаблюдав немного за этими разборками по телевизору, я почти прониклась жалостью к Макклеллану: бедолага покрылся потом и смотрел на наседавших журналистов, как загнанный зверь на охотников.

Мы очень обрадовались, когда в газетах стали появляться статьи, авторы которых искренне сочувствовали нам и старались разобраться, что же на самом деле произошло и каковы могут быть последствия. Одни заголовки чего стоили: «О чем история Боба Новака?», «Посол Джо Уилсон продолжает борьбу с безответственностью администрации Буша», «Грядет новое сенсационное признание Роува? Пора надевать наручники?», «О чем Карл Роув рассказал журналисту „Тайм“», «Неожиданное сопротивление бывшего дипломата в вопросах иракской политики вынудило Белый дом объявить ему войну», «Оперативное сокрытие», «Дело об утечке все больше напоминает инцидент в Техасе во время предвыборной кампании 1992 года», «ЦРУ без прикрытия — Белый дом разоблачен». Журналисты не скупились на эмоциональные комментарии. Больше всего мне понравилась статья в «Лос-Анджелес таймс» от 18 июля под названием «Уилсон на мушке у правительства: как стало известно прокуратуре, Роув и Чейни намеренно дискредитировали мужа агента ЦРУ». Ознакомившись с этим материалом, я тут же разослала его по электронной почте всем друзьям, чтобы они порадовались за нас и поняли, что справедливость иногда все-таки торжествует.

Когда следствие всерьез заинтересовалось Карлом Роувом, Скутером Либби и их действиями в мае-июне 2003 года, мы с Джо опять оказались в центре общественного внимания и наша жизнь в очередной раз превратилась в кошмар. Телефон разрывался от звонков в любое время суток. К нам без предупреждения приходили какие-то незнакомые люди. Мы спали урывками — и на этот раз я уже была морально готова прибегнуть к помощи снотворного. Когда мы шли куда-нибудь вдвоем, нас узнавали и провожали долгими взглядами. Впрочем, от этого мы с Джо теперь чувствовали не досаду, как летом 2004 года, а, скорее, некое удовлетворение, ведь правда наконец-то должна была выйти наружу. Конечно, никто не знал, как обернется дело, и эта непредсказуемость несколько тревожила.

Между тем опросы общественного мнения продолжали демонстрировать снижение доверия граждан к администрации Буша. В июне 2005 года, несмотря на постоянные заявления правительства, что «дела в Ираке идут как нельзя лучше», рейтинг поддержки действий президента упал до жалких 43 процентов. В начале июля, всего через несколько часов после взрывов в лондонском метро, посол Египта в Ираке, похищенный за пять дней до этого, был казнен группировкой боевиков-исламистов, которая заявила о своей связи с «Аль-Каидой». В том же месяце министр обороны Рамсфельд совершил неофициальную поездку в Багдад, где частным образом встретился с премьер-министром временного правительства Ибрагимом Джафари. Рамсфельд сообщил собеседнику, что через год США планируют вывести войска из Ирака и руководство страны должно сделать все возможное, чтобы обеспечить стабильность, необходимую для такого шага. После того как в конце августа Белый дом не смог толком организовать ликвидацию последствий урагана «Катрина», общественность стала открыто выражать недовольство. Рейтинг президента продолжал падать. На улице посторонние люди приветствовали нас с Джо и говорили: «Держитесь! Мы с вами!» Когда мы ездили по городу в нашем темно-зеленом автомобиле с откидным верхом (фотография которого, в числе прочих, иллюстрировала статью о нас в журнале «Вэнити фэйр»), нам сигналили и показывали большой палец. Еще некоторое время назад мы о таком и не мечтали. Сейчас будущее уже не казалось таким безотрадным.

Однажды в июле я сидела в своем кабинете в Конторе. Дверь была открыта, и, бросив взгляд в коридор, я увидела, что в фойе по телевизору, настроенному, как всегда, на новостной канал «Фокс ньюс», показывают очередной репортаж о разглашении секретной информации. С экрана смотрела моя фотография. Разумеется, это была не первая и не последняя передача на эту тему — каждый день их крутили по всем каналам. Я уже почти свыклась со своей вынужденной «популярностью». Однако в тот момент я вдруг почувствовала, что подспудно меня все же что-то гнетет и беспокоит. Я не сразу поняла, что именно. Потом до меня дошло: в нашем многолюдном офисе ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ не нашлось ни одного человека, который бы хоть словом обмолвился при мне по поводу происходящего. Как если бы все сговорились в упор не замечать огромного слона, вошедшего в комнату. Я не знала, как на это реагировать, и запаниковала. Неужели меня нарочно сторонятся? Неужели руководство хочет изолировать меня, чтобы поскорее от меня избавиться? Может быть, меня постепенно лишат доступа к секретным сведениям? Что вообще происходит? Уж не установлена ли в моем кабинете скрытая камера? Почему все молчат об утечке?

В тот день перед уходом с работы я зашла к заместителю начальника подразделения, плотно закрыла за собой дверь и напрямую спросила, получал ли он лично, как и все остальные сотрудники, распоряжение не говорить со мной о том, что произошло. Повисла неловкая пауза. Потом шеф принялся уверять меня, что от руководства никаких инструкций по этому поводу не поступало. Он объяснил, что коллеги просто не знают, что мне сказать, и «уважают чужое право на частную жизнь».

— Спасибо, конечно, — ответила я, — но ведь я не какой-нибудь огр.[46]

Я уверила ХХХХХ, что вовсе не возражаю, чтобы со мной обсуждали происшедшее, — наоборот, это позволило бы мне не чувствовать себя изгоем. Справедливости ради стоит сказать, что шеф, по всей видимости, донес мои слова до сведения остальных сотрудников, потому что после нашего разговора некоторые коллеги сперва очень осторожно, а потом все непринужденнее и охотнее стали обсуждать со мной подробности моего дела. Тем для пересудов находилось предостаточно: количество новостей росло как снежный ком. Я по-прежнему чувствовала себя не такой, как все, но, по крайней мере, мне перестало казаться, что остальные сотрудники объединились против меня.

Между тем про «маленькую мисс Амок»[47] (так называла себя Джудит Миллер, потому что, по ее словам, «она творила в „Нью-Йорк таймс“ что хотела»), которая в это время находилась в предварительном заключении в Александрии, штат Вирджиния, не забывали, несмотря на то что ее взяли под стражу в тот самый день, когда в лондонском метро произошли теракты, и попасть на первые полосы газет Джудит Миллер тогда не удалось. Ей запретили пользоваться Интернетом и поместили в двухместную камеру с другой заключенной, однако Миллер и там продолжала принимать высокопоставленных гостей. В «Вашингтон пост» был опубликован перечень посетителей журналистки, в который вошли многие ее друзья, сторонники, а также столичные и нью-йоркские знаменитости, в частности Джон Болтон, представитель США в ООН; бывший сенатор Роберт Доул; медиамагнат Морт Цукерман и Гонсало Маррокин, президент Межамериканской ассоциации прессы и директор гватемальского ежедневника «Пренса либре». Миллер получала письма, в том числе от руководителя аппарата вице-президента Скутера Либби. Свое послание он закончил своеобразной шифровкой, смысл которой, видимо, был ясен только ему и Джудит: «Тебя посадили в тюрьму этим летом, а сейчас уже осень. Тебе будет о чем писать: выборы в Ираке, террористы-смертники, биологические атаки, иранская ядерная программа. На западе, где ты отдыхаешь, желтеют осины. Они желтеют не по одной, а сразу по нескольку, потому что у них общие корни. Возвращайся к работе и к жизни. До тех пор, пока ты не вернешься, я всегда буду помнить о тебе и молиться за тебя». Подлинный смысл этого послания остался для всех загадкой.



29 сентября 2005 года Джудит Миллер выпустили из тюрьмы, потому что она согласилась дать показания о своем источнике секретной информации перед большим жюри присяжных. Она публично заявила, что получила сведения от Скутера Либби. С освобождением Миллер из тюрьмы получилась довольно запутанная история. В тот день, когда журналистка вышла на волю, Джозеф Тейт, адвокат Либби, отметил, что он и раньше говорил Флойду Абрамсу, что его клиент добровольно освободил Джудит от обязательств конфиденциальности и не возражал против дачи показаний об их беседах. «Мы подтвердили ее адвокатам, что это разрешение дается без какого-либо давления со стороны», — сказал Тейт. Но поведение Абрамса и Миллер в июле того года противоречило: ведь тогда они оба выражали сомнения в том, что данное журналистке разрешение раскрыть конфиденциальный источник было добровольным. Тейт сказал, что несколько недель назад связался с Робертом Беннеттом, новым адвокатом Миллер, и, «к своему удивлению», узнал, что, несмотря на полученное год назад разрешение, Миллер отказалась давать показания в суде. После этого Беннетт и Тейт обратились к специальному прокурору с просьбой позволить их клиентам поговорить друг с другом, если это не будет противоречить интересам следствия, и получили согласие на один телефонный звонок. 19 сентября адвокаты журналистки сообщили Фицджеральду, что теперь, когда их подзащитная удостоверилась в том, что освобождение ее от обязательств конфиденциальности было добровольным, она готова дать показания. В своей статье, опубликованной в «Нью-Йорк таймс» 16 октября, Миллер написала, что, когда ей в первый раз сообщили об освобождении от обязательств конфиденциальности, она не поверила: «По распоряжению президента Буша и прокурора Фицджеральда мистер Либби подписал соответствующий документ, но, как сообщил его адвокат моему защитнику, сделал это под принуждением, хотя другим журналистам этого оказалось достаточно для того, чтобы дать показания в суде. Лично я решила, что поверю в добровольность решения мистера Либби, только если он сам напишет или позвонит мне. В прошлом месяце он и написал, и позвонил». Такая трактовка событий слабо согласуется с комментарием Тейта по этому поводу: «Мы понятия не имели, что ее посадили в тюрьму из-за нас».

После освобождения Джудит Миллер была приглашена в суд, где в течение четырех часов давала показания перед большим жюри присяжных. После этого, кроме заметки самой Миллер, «Нью-Йорк таймс» опубликовала подробный материал на ту же тему, собранный тремя ее коллегами. Дэвид Линдорф довольно четко сформулировал суть их статьи в своей публикации от 18 октября на сайте counterpunch.com: «Ни разу напрямую не назвав свою коллегу лгуньей и подпевалой Буша с его грандиозными военными планами, журналисты не только ухитрились убедить в этом читателя, но и дали понять, что таково мнение о ней руководства издания и многих ее сослуживцев». В своей статье Миллер (лауреат Пулицеровской премии — ни больше ни меньше!) сетовала, что никак не может вспомнить, когда и при каких обстоятельствах в ее записной книжке появилось имя Валери Флейм (я потом шутила, что непременно воспользуюсь этим псевдонимом, если начну танцевать стриптиз).[48] Журналистка также напрочь позабыла, от кого она впервые услышала имя Валери Уилсон.

Далее в своем материале Линдорф продолжал иронично комментировать события: «Забавны попытки Миллер объяснить, почему она поначалу отказалась дать показания, не поверив в добровольность согласия Либби освободить ее от обязательств конфиденциальности. Она якобы не могла рассказать прокурору о своем источнике информации, не поговорив с ним лично и не удостоверившись в том, что разрешение дано им без принуждения. Как будто утечки, организованные Либби, не были частью плана, разработанного администрацией для дискредитации Джо Уилсона и одобренного всеми вышестоящими инстанциями. Как будто ее источник — этакий отважный разоблачитель, выдавший секретную информацию, за что теперь ему грозит наказание со стороны руководства».

Закрытие сессии большого жюри присяжных было назначено на пятницу 28 октября. Настало время предъявить обвинения по делу — сейчас или никогда. Накануне я ни о чем другом и думать не могла. В третий раз за утро я мысленно приказывала себе сосредоточиться на работе: ХХХХХХХХХХХ, но, сколько я ни старалась, у меня никак не получалось отвлечься от трансляции Си-эн-эн в маленьком окне в углу монитора. Я отключила звук, но, как только на экране появлялась фотография Фицджеральда, Скутера Либби, Карла Роува или моя собственная, я сразу добавляла громкость. Джо звонил почти каждый час: делился последними слухами или зачитывал интересную цитату из какого-нибудь блога. Хотя я постоянно повторяла себе, что все будет зависеть от решения Фицджеральда, абстрагироваться от сплетен, намеков и двусмысленных комментариев оказалось не так-то просто. Против кого будет выдвинуто обвинение? Может быть, повестки уже разосланы? Найден ли главный источник огласки? Что по этому поводу думает Белый дом? Никогда прежде я так не сокрушалась из-за недостатка собственной проницательности. Впрочем, строить догадки было трудно: за два года расследования ни ФБР, ни прокуратура не предоставили нам никакой информации по нашему делу. Ситуация менялась каждый час, и в конце концов от избытка мыслей и эмоций у меня разболелась голова. Приняла несколько таблеток адвила — не помогло.

Я беспокойно ерзала на стуле, бесцельно перекладывала бумаги из одной стопки в другую. В конце концов, смирившись с тем, что сосредоточиться на работе мне не удастся, я решила пойти домой. И тогда на пороге моего кабинета появилась ХХХХХХХХХХХХХХ.

— Ну что, посадят они наконец Роува или нет? — спросила она с искренним интересом.

— Мне известно не больше, чем вам, — я тоже узнаю все из новостей по Си-эн-эн, — ответила я.

Я убрала секретные бумаги со стола, выключила компьютер, взяла сумку и пальто и направилась к выходу. Напоследок зашла к начальнице подразделения сообщить ей, что ухожу пораньше. ХХХХХ, блондинка с сильным характером и выдающимися способностями, всегда меня восхищала. В тот день в ответ на мою просьбу она лишь скупо улыбнулась. Я проработала под ее руководством уже полгода, и все это время она всячески поддерживала меня. Я знала, что ей импонируют мои этические принципы и методы работы с людьми. Несмотря на это, она, очевидно, сознавала, что мой случай безнадежен.

— Идите домой. Удачи вам! — сказала начальница.

В начале той недели Джо уехал выступать с докладом куда-то на западное побережье, и мне очень хотелось, чтобы он вернулся до того, как будут предъявлены обвинения по нашему делу. В те дни, время от времени выглядывая из окна детской, я больше всего боялась увидеть на нашей тихой улице очередную вереницу фургонов телевизионщиков. У меня даже имелся план на случай чрезвычайных обстоятельств: если бы репортеры начали нам слишком сильно докучать, мы с детьми собирались переехать к друзьям, жившим неподалеку. Я надеялась, впрочем, что до этого не дойдет. К счастью, на следующий день вернулся Джо. Вечером мы легли спать, но, несмотря на усталость, никак не могли заснуть.

В пятницу 28 октября утро началось с того, что мы совместными усилиями собрали детей в школу. Потом в доме наступила тишина, и нам оставалось только ждать. Ожидание казалось невыносимым. Незадолго до полудня зазвонил телефон. Мы вздрогнули и переглянулись. Джо взял трубку. Звонили из прокуратуры сообщить нам, что обвинения будут выдвинуты через час, а в два часа Фицджеральд будет проводить пресс-конференцию. Джо поблагодарил за информацию и отправился переодеваться для интервью. Я так увлеклась переключением телевизионных каналов в поисках каких-нибудь свежих новостей, что даже не заметила, как он ушел.

Около двух приехал наш адвокат, и мы стали вместе смотреть пресс-конференцию. Когда Фицджеральд со своим верным помощником, агентом ФБР лейтенантом Джеком Экенродом, поднялся на трибуну и обратился к присутствующим, я затаила дыхание. Сначала прокурор немного нервничал, но потом успокоился и начал говорить в своей обычной раскованной и эмоциональной манере. Фицджеральд заявил, что, в соответствии с решением федерального большого жюри присяжных обвинение предъявлено Скутеру Либби, главе аппарата вице-президента Чейни, по пяти пунктам, касающимся причастности к утечке секретной информации в связи с разглашением моего имени: один из этих пунктов — за препятствование осуществлению правосудия, два — за лжесвидетельство под присягой и еще два — за сообщение ложных сведений. «Сегодня, когда главе аппарата вице-президента предъявлены обвинения в даче ложных показаний и препятствовании правосудию, мы убеждаемся сами и демонстрируем всему миру, что в нашей стране закон действительно имеет силу и что он един для всех», — сказал Фицджеральд. В тот же день Либби подал в отставку. Речь прокурора произвела на меня неизгладимое впечатление. Досмотрев репортаж, наш адвокат отправился в Федеральный суд. Через несколько часов он выступил по телевидению с коротким заявлением от нашего с Джо имени:

Обвинение по пяти пунктам, выдвинутое сегодня большим жюри, — это важный шаг в уголовном процессе, который начался более двух лет назад. Я искренне благодарю специального советника Патрика Фицджеральда за его профессионализм, высочайшую ответственность и настоящее мужество.

У нас наверняка еще будет возможность проанализировать и подробно обсудить события, послужившие причиной для предъявления обвинения. Мне также кажется, что большому жюри предстоит немало работы по этому делу. Каким бы ни был итоговый вердикт следствия и суда, я все равно буду считать, что разглашение имени моей жены как агента ЦРУ было противоправным поступком, поставившим под угрозу безопасность нации. Я знаю, что причиной нападок на нашу семью стало мое выступление, в котором я рассказал правду о событиях, послуживших поводом к войне. В вопросах такого рода я постараюсь и впредь не пренебрегать своим гражданским правом на свободу слова.

Однако время дискутировать и делать выводы пока не пришло. И уж конечно, мы не собираемся праздновать победу. Ведь сегодня скорбный день для Америки. Обвинение предъявлено одному из сотрудников Белого дома, и это бросает тень на всю президентскую администрацию. Вряд ли такое событие может порадовать кого-нибудь из граждан США.

Мы с Валери надеемся, что рассмотрение дела завершится вынесением справедливого вердикта. Пока что я хотел бы попросить всех о следующем. Безусловно, я фигура публичная, но моя жена и дети тут ни при чем. Они не по собственной воле оказались в центре общественного внимания, и вспышки фотокамер им только докучают. У них есть право на частную жизнь. На нашем месте мог оказаться кто угодно — суть дела вовсе не в нас.

Суть в том, что выдвинутые сегодня серьезные обвинения затрагивают самые основы американской демократии.

Мы, как и все граждане нашей страны, будем ждать решения суда присяжных.

Спасибо.



Я выключила телевизор; в доме воцарилась зловещая тишина. Телефон молчал, съемочные группы, досаждавшие нам целый день, разъехались. Я поднялась в спальню и там снова включила телевизор. Президент Буш выступал перед репортерами на Южной лужайке, прежде чем отправиться в Кемп-Дэвид[49] на выходные. Его комментарий по поводу происшедшего с Либби был довольно сухим и кратким:

Сегодня я принял отставку Скутера Либби. Скутер всегда упорно трудился на благо американцев и многим пожертвовал ради своей страны. Он помогал вице-президенту и мне в необычайно сложные для нашего народа времена. В результате расследования, проведенного специальным советником Фицджеральдом, и последующего разбирательства были выдвинуты серьезные обвинения, а сейчас в этом деле начинается новый этап — открывается судебный процесс. В нашей правовой системе действует принцип презумпции невиновности, и любое преступление должно быть надлежащим образом подтверждено и справедливо наказано. Нас всех огорчили сегодняшние новости, но, несмотря ни на что, мы стараемся полностью сосредоточиться на решении проблем, стоящих перед государством, на поиске новых возможностей развития…



Закончив выступление, президент поднялся на борт ожидавшего его вертолета. Я выглянула в окно: оттуда открывался прекрасный вид на монумент Вашингтона, а вдали, за Белым домом, можно было различить очертания президентского вертолета — огромные лопасти рассекали воздух. Я видела, как вертолет поднялся с лужайки и полетел на север, в сторону нашего дома, — на небольшой высоте он пронесся прямо над крышей. Стоя у окна, я думала о том, в какие трудные и горестные для нашей страны времена нам довелось жить.

В течение последующих нескольких дней и недель мне казалось, что я живу под водой: я едва слышала голоса людей, обращавшихся ко мне. Разумеется, было очень приятно принимать поздравления от друзей, близких и всех, кто переживал за нас (в том числе и совсем незнакомых людей). Радовало и то, что Джо вновь стали везде приглашать читать лекции и выступать перед публикой. Вот только стабильности в нашей жизни не прибавилось. Как-то раз (дело было примерно через неделю после пресс-конференции) рано утром я пошла на работу и встретила во дворе Тревора: он ждал, когда его отвезут в школу, и пока что играл в футбол. Я поцеловала его, мы немного покидали мячик. Потом я попрощалась с сыном, взяла сумку и направилась к машине — и вдруг краем глаза заметила фотографа на противоположной стороне улицы. Объектив его камеры был направлен на нас. Материнский инстинкт велел мне немедленно наброситься на папарацци, повалить его на землю и вытащить пленку из фотоаппарата. Но я сдержалась — схватила Тревора и отнесла в дом. Меня трясло от ярости.

Я думала, что после предъявления обвинений мы сможем вздохнуть с облегчением, но, видимо, ошибалась. В очередной раз я была готова воскликнуть вслед за Дороти Паркер: «Ну кому еще там неймется?»[50] 5 ноября армейский генерал в оставке Пол Валлели выступил со скандальным заявлением, обвинив Джо в том, что он случайно разгласил информацию о моей работе в ЦРУ за год до публикации Новака. Валлели сказал, что лично был тому свидетелем в фойе студии «Фокс ньюс». Генерал добавил, что не только обсуждал эту тему с Уилсоном, но и неоднократно видел его с супругой на различных праздниках и мероприятиях в Вашингтоне и посол всегда представлял ее всем как сотрудника ЦРУ. «Все давным-давно были в курсе того, чем занимается миссис Уилсон, — подчеркнул он, — Она ведь столько лет подряд блистала на всех вашингтонских раутах. Удивительно, как Джо Уилсону удалось раздуть такой скандал на пустом месте». Я была в шоке. Как мог генерал армии, человек долга и чести, так бессовестно лгать? Джо публично опроверг слова Валлели, отметив, что никогда и никому не говорил, где я работаю: ни сенаторам, ни друзьям, ни даже собственному брату. Как он мог сообщить об этом абсолютно незнакомому человеку? Полный абсурд! После этого генерал начал юлить и изворачиваться, а потом, получив письмо от нашего адвоката, составленное в довольно решительных выражениях, вообще перестал показываться на публике. Люди вроде него заслуживают лишь презрения, — к сожалению, как мы успели неоднократно убедиться, таких отнюдь не мало.