Или я сейчас умру от счастья

Обнаружив себя на вокзале, тетя Ника решила купить лаваш, который в местной лавочке пекли лучше, чем во всем городе. Она зашла в маленькую комнатку в здании вокзала, которая гордо именовала себя «кафе», и увидела за столиком Тамаза. Он ел хачапури, а Бэла несла ему тарелку с хинкали.

– Ты стала продавать хинкали? – удивилась тетя Ника.

– Нет. Только для Тамаза делаю, как он любит. Чтобы сильно острый был. Тамаз, ты знаешь, красный перец может есть, как чурчхелу. Жалко его. Уже две недели сюда ходит, а я его кормлю. Ну не выгонять же… Совсем на себя не похож. Постарел. Седой, как старик, а ведь нашего с тобой года. Помнишь, как меня Тамаз со свадьбы украсть хотел? Надо было ему разрешить. А теперь что? Ты одна, я одна, Тамаз тоже, считай, один.

– А что Лика? – удивилась тетя Ника.

– После смерти матери совсем не оправится. Ты же знаешь, как они жили. Как бедный Тамаз страдал от тещи. Все думали, Тамаз первый в гроб ляжет и крышку за собой закроет, чтобы теща не успела в его гроб плюнуть. Она ему всю печень съела и не подавилась. Лика же всю жизнь под матерью. Как та скажет, так она и делала. Тетя Марина специально ее замуж за Тамаза выдала – такой ей зять был нужен. Терпеливый, покорный. Другой бы уже не выдержал. А он терпел. В доме только голос тети Марины был слышен. Но ведь жили. Лика плакала, Тамаз молчал или сюда приходил, а тетя Марина так кричала, что все за ее связки беспокоились. Но ведь даже не охрипла ни разу! Зачем она в оперный театр не пошла работать? Там бы кричала в свое удовольствие. Хотя что я тебе рассказываю, сама все знаешь. Ох, кто же знал, что тетя Марина умрет сейчас, а не потом? Лика не знает, как жить. Тамаз не знает. Они же не умеют без тети Марины и в тишине. Сейчас, подожди, соус Тамазу принесу, как он любит.

Тетя Ника увидела, как жадно ест хинкали Тамаз, отметила и грязную рубашку соседа, и его сгорбленную спину – человека, которого постоянно бьют, и он привык склоняться под ударами. Она видела, как Бэла поставила на стол соус, что-то спросила у Тамаза, а он ничего не видел и не слышал. Он ел так, как ест человек, не чувствующий ни вкуса, ни запаха еды, – будто «заедал» свое горе. Как в последний раз. Бэла стояла рядом. Пододвинула миску с соусом. Налила в стакан компот. Улучив момент, убрала грязную тарелку и поставила чистую. В этих движениях тоже была боль, разочарование, тоска. Тетя Ника подумала, что, возможно, Бэла и права – если бы она вышла замуж за Тамаза, как собиралась и как хотела, когда им было по восемнадцать лет, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. И тогда бы Бэла не осталась вдовой в тридцать пять лет. А у Тамаза не было бы тещи, которая сначала выпила всю его кровь, а потом умерла. И Тамаз не знал, как жить без такого добровольного донорства.

Тетя Ника, забыв про лаваш, вернулась домой и приготовила ужин. Испекла наполеон и оставила кастрюлю, чтобы Роберт и Кети могли «доесть пальцем». Она помнила, как ее маленькая дочь больше всего ждала не самого торта, а того момента, когда мать отдавала ей кастрюлю с остатками крема.

Роберт тогда был счастлив. Ему было хорошо с Кети и тетей Никой. Они с Кети сначала наперегонки доедали крем из кастрюли, а потом ели все, что наготовила тетя Ника. Роберт даже радовался, что Серго бросил Кети, – ведь иначе она бы была с ним и не сидела бы сейчас рядом с Робертом.

Роберт бежал из школы, чтобы побыстрее прижаться к тете Нике или к Кети. Он обнимал тетю Нику за талию и знал, что сейчас подойдет Кети и обнимет их обоих. И они так постоят, буквально минуту. Или Кети встретит Роберта на пороге дома, погладит по голове, чмокнет в макушку, и тут же подойдет тетя Ника, чтобы тоже обнять его и дочь. И снова наступит эта минута, растянутая в вечность – абсолютного счастья.

Роберт стал лучшим учеником не только в классе, но и во всей параллели. Кети помогала ему делать домашние задания. Они вместе рисовали, учили стихотворения наизусть, решали задачи по математике. Кети требовала, чтобы Роберт много читал, слушал музыку. Ему нравилось учиться. Но еще больше нравилось, когда Кети хвалила его за достижения. Тетя Ника пекла на его день рождения торты и пирожные, приносила в класс и угощала одноклассников. Роберта все любили. Конечно, он прекрасно понимал, что к другим детям на родительские собрания приходят мамы, бабушки, тети. А на его собрания ходят или Кети, или тетя Ника. Не мама. Однажды он даже решил, что его мама – Кети, а бабушка – тетя Ника. И жил с этим чувством счастливо и спокойно. Городок был маленький, так что к Роберту все относились с нежностью и заботой. Наверное, жалели. Роберт не слышал разговоров за своей спиной, потому что все сплетни пресекали тетя Ника и Кети. Они хотели, чтобы мальчик рос обычной жизнью. Чтобы он как можно дольше оставался ребенком – чистым, наивным, искренним, честным. Кети учила его не врать, не скрываться, рассказывать о том, что беспокоит и тревожит. Роберт рассказывал то, что Кети хотела услышать, лишь бы ее не расстраивать. Но ни за что бы в жизни он не признался ей в том, что давно вырос. Внутри. И понимает больше, чем многие из его одноклассников. Что он куда более взрослый, чем она про него думает. К сожалению, к его огромному сожалению.

Роберт изо всех сил старался продлить эти счастливое время. Понимал ли, что оно скоро закончится? Конечно. И этот факт он принял намного раньше, чем Кети. То лето, когда он переходил из младшей в старшую школу, стало последним летом его детской жизни. Он это чувствовал и не всегда мог справиться с эмоциями. Кети, когда Роберт капризничал, хотел прогулять школу или просто хулиганил, говорила: «Ты же мужчина. Прими верное решение. Я знаю, ты поступишь правильно».

И Роберт шел в школу, брал себя в руки, хотя ему очень хотелось плакать, кричать, бежать – куда угодно, лишь бы подальше от дома, Кети, тети Ники и всего того, что заставляло его быть мужчиной и вести себя достойно. Иногда с ним что-то случалось – неожиданно, непредвиденно, – и он задыхался, начинал кашлять так, что тетя Ника отводила его к врачу, подозревая астму. Врач говорил, что астмы у Роберта нет, а есть взросление. И прописывал режим дня, сон, отдых, полноценное питание, разумные спортивные нагрузки. Можно отвар пустырника или валерьяны на ночь. Роберт знал, что врач его понимает – он задыхался от слез. Кашлял, чтобы не расплакаться. Роберт физически чувствовал, что детство уходит. И это не было связано с переходом в старшую школу, как все думали.

В то лето тетя Ника нашла Кети жениха. Не местного. Кети считалась уже слишком «взрослой» для невесты, но была такой красавицей, что никто не смел поспорить с очевидным. Она расцвела, немного поправилась, «не гремела костями и не тыкалась ребрами», как радостно всем сообщала тетя Ника, улыбалась так, что все вокруг становились счастливыми. У Кети вновь появились ямочки на щеках, которые так нравились Серго и которые так тщательно прорисовывал Роберт, когда писал портреты своей воспитательницы, подруги, первой любви – девушки, которая заменила ему всех. Роберт любил тетю Нику, но Кети стала для него вселенной.

Роберт видел, что тетя Ника нервничает перед знакомством-сватовством. Она не знала, чего ожидать от дочери. И даже не знала, каким богам молиться, чтобы все прошло хорошо. Но Кети понравился жених – немолодой, старше ее на десять лет. Кети не стала бы врать и притворяться. Она смеялась, поправляла волосы, пошла танцевать, чего давно не делала. А Кети так танцевала лезгинку, что мужчины по углам разбегались, признавая поражение. В тот вечер Кети снова была легкой, удивительно красивой, яркой, страстной. Роберт, который тоже присутствовал на ужине, начал задыхаться. Тетя Ника объяснила гостям, что у мальчика астма. Но Роберт задыхался от ревности, любви к Кети и осознания того, что ее заберет этот старик, который сидит за столом. Роберт хотел выкрикнуть этому мужчине, что он хуже Серго, что он не знает, какая Кети, но не мог – кашлял, задыхался, а потом убежал в туалет – кровь пошла носом. Так уже бывало. Приступы совпадали с уроками физры или итоговыми контрольными. А теперь никто не догадывался, что Роберт страдал из-за Кети.

Тетя Ника все правильно рассчитала – жених окружил Кети заботой, любовью, нежностью, но в его действиях чувствовались спокойствие, мудрость и уверенность взрослого человека. Кети согласилась выйти замуж. Роберт, которому об этом сообщила тетя Ника, пошел в ванную и разбил зеркало и плитку на стене. Потом безутешно плакал, не понимая, как мог такое натворить. Тетя Ника и прибежавшая Кети успокаивали Роберта и говорили, что для него ничего не изменится – и тетя Ника, и Кети останутся ему родными. Да, Кети уедет к мужу, но тетя Ника ведь никуда не денется, и Роберт не лишится дома. Тетя Ника не перестанет о нем заботиться. И Роберт сможет делать уроки в комнате Кети, если захочет. Брать ее грифельные карандаши, этюдник, книги – все, что пожелает. Она все оставит Роберту. Ничего в новый дом не заберет.

Роберт кивал, но чувствовал, что обе женщины, самые близкие и дорогие ему, мыслями находились уже далеко, в новой жизни. Он хотел не обижаться, но все равно плакал безутешно и горько.

– Ну что ты как маленький? – утешала его Кети. – Ты же мужчина. Я буду приезжать. Часто. Ты сможешь ко мне ездить в гости.

– Роберт, милый, ты ведь хочешь, чтобы Кети была счастлива. И я хочу, – говорила тетя Ника. – Я тоже буду по ней скучать. Очень сильно. Но если ты любишь Кети и меня, не терзай нам сердце. Мы должны радоваться, что у Кети будет семья. Разве ей не нужен муж? Очень нужен.



На свадьбу Кети Роберт не пришел. Убежал на вокзал – только там звуки поездов заглушали музыку, тосты, пожелания, которые доносились от соседей. Не зная, куда еще податься, он зашел в кафе, чтобы купить лаваш, – живот крутило от голода. Он сел за стол напротив Тамаза и жевал хлеб. Бэла не стала ничего спрашивать и молча поставила две тарелки с хинкали – для Тамаза и Роберта. Они ели молча. Роберт был готов просидеть так всю ночь, но Бэла отправила его домой – поздно, мать будет волноваться.

Еще пару недель после отъезда Кети Роберт приходил в дом к соседям по старой памяти, а тетя Ника ждала его с горячим обедом. Но без Кети Роберту кусок в горло не лез. Он шмыгал носом, борясь с приступом слез и кашля, задыхался, а тетя Ника ласково убеждала его в том, что он должен радоваться. Она рассказывала ему о том, как Кети хорошо живет, какой у нее теперь большой и красивый дом, как ее все любят в новой семье – и золовки, и свекровь. Муж так и вовсе пылинки с нее сдувает. На следующий день Роберт не пришел на обед. И через день тоже. Как-то он встретил тетю Нику во дворе, и та спросила, куда он пропал. Роберт пожал плечами и не ответил. А через пару месяцев тетя Ника сама пришла к ним и сообщила, что Кети скоро станет матерью. Тетя Ника вытирала слезы и говорила Нинель, как она счастлива стать бабушкой. Какое счастье для Кети, что она так быстро забеременела – ведь врачи предупреждали, что если дочка не начнет нормально есть и не наберет вес, то с мечтой о детях можно распрощаться. Нинель вынырнула из своего анабиоза и даже обняла соседку.

– Пусть Кети родит девочку. Девочка не принесет ей столько горя, сколько приносят сыновья, – сказала Нинель.

– Что ты такое говоришь, Нинель? – ахнула тетя Ника. – Да пусть хоть котенка родит, чтобы я уже с ума сошла от счастья!

У Роберта в этот момент случился приступ – он кашлял, задыхался так, что тетя Ника, перепугавшись, вызвала «Скорую». «Мальчик сейчас легкие выплюнет через рот!» – кричала она.

Роберт любил Кети. Она стала его первой и последней любовью. Пусть детской, но оказавшейся самой сильной. Он пронес это чувство через всю жизнь. Еще тогда, харкая легкими, он поклялся, что никогда не предаст Кети. И никто не займет ее место в его сердце. Всех девушек, а позже женщин он сравнивал с Кети, и ни одна не могла с ней даже рядом встать.

Когда Кети родила – мальчика – и приехала к матери показать младенца, Роберт все же нашел в себе силы прийти к соседям. Кети его обняла, поцеловала, начала тискать и причитать, как он вырос, возмужал, что она соскучилась и часто о нем думала. Кети стала расспрашивать про школу, про рисунки, математику. Роберт молча отстранился – это была уже не его Кети, а другая женщина. Ласковая, нежная, но чужая. Эта женщина по-другому пахла, у нее были другие руки. Даже голос изменился. На секунду Роберт даже подумал, что ошибся или к тете Нике приехала знакомая, а не дочь. Но нет.

Кети принадлежала этому комку пеленок, издававшему странные звуки. Она принадлежала мужчине, который сидел за столом и улыбался. Роберт не понимал, что происходит. Ведь мужчина был старым. Он никак не мог называться мужем Кети. Он годился ей в отцы! Мужчина что-то говорил Роберту, но тот не слышал. Его душили слезы. Он ненавидел всех: и Кети, и мужчину, и младенца, и даже тетю Нику. Ведь они лишили его семьи, любви. Они лишили его жизни. Тетя Ника тоже вела себя странно – она буквально вцепилась в младенца и сидела так, замерев. Ее не заботили ни стол, ни приходившие гости, ни Роберт. Она ничего не видела и не слышала, будто ребенок, которого она держала на руках, владел гипнозом и велел тете Нике не шевелиться.

– Мама, положи Георгия. Не бойся, он не убежит, – ласково сказала Кети.

– Нет, я еще подержу.

Роберт очень многое собирался рассказать Кети. Когда она уехала, он «запоминал» свои достижения, чтобы при встрече все сообщить. Много раз он прокручивал в голове, за что Кети его похвалит и что ее порадует. Некоторые факты Роберт отметал, добавлял другие, снова репетировал монолог. Так, он все же решил сообщить, что по-прежнему считается самым лучшим учеником в классе. А про то, что почти забросил рисование, решил промолчать. Но сейчас заготовленная речь вылетела у него из головы. Кети спрашивала, а он не мог даже слова из себя выдавить.

Дом наполнялся людьми – соседки уходили, приходили другие. Кто-то приносил сладости, кто-то подарки. Все хотели посмотреть на младенца. Роберта оттеснили к краю стола, и он понимал, что к Кети он уже не сможет подойти – ее окружили женщины. Мужчина, называвший себя мужем Кети и отцом младенца, встал, чтобы уйти на террасу и не мешать женским разговорам. И все женщины вдруг замерли и расступились. Кети побежала накрывать стол на террасе, чтобы муж мог поесть, если вдруг проголодается. В тот момент Роберт узнал, что такое ревность. Настоящая, мужская. Которая сковывает все тело, а потом разжигает внутри огонь. И нет способа его потушить. Роберт чувствовал, что ему под кожу засунули красный острый перец. В руки, ноги, спину, живот. Он покраснел и опять начал задыхаться. Ему хотелось убежать, далеко, на край света. Хотя бы на вокзал. Роберт побежал к двери и уже на выходе врезался в мать. Ради такого события Нинель встала с кровати и вышла из дома.

– Почему ты не можешь ходить пешком? – строго спросила Нинель. Роберт знал, что мать не ждет от него ответа или объяснений. Она даже не заметила, что ему опять плохо.

Тетя Ника встала и передала Нинель на руки внука.

– Какой красавец! Тьфу на него. – Нинель расплакалась, поцеловала младенца в лоб, обняла Кети, называя ее дочкой, обняла тетю Нику.

Роберт застыл, видя, как его мать передает Кети серебряный сервиз, который хотела подарить на их свадьбу с Серго. После того как Серго уехал, Нинель несколько раз собиралась отнести сервиз в комиссионный магазин, но так и не решилась. Сервиз все это время пылился на шкафу. Кети расплакалась, обняла Нинель и назвала ее «мамой». Роберт был готов ходить по потолку. Он знал, что должен уйти, убежать, но так и стоял в дверях. Внутри все жгло и кололо, будто кто-то решил, что перца будет маловато и надо бы еще исхлестать душу Роберта крапивой.

– Иди сюда, – вдруг позвала его Кети.

Роберт подошел. Его тошнило. За минуту до этого ему показалось, что он сгорит на месте. Руки стали липкие от пота. Его знобило. Кети подошла сама, взяла за руку и подвела к кроватке, в которую, наконец, положили ребенка.


– Дай ему палец, – сказала Кети.

Роберт в полуобморочном состоянии дал младенцу палец, за который тот тут же схватился. Дальше Роберт ничего не помнил. Он очнулся на кровати в бывшей комнате Кети. Ему вдруг стало хорошо, спокойно, и он снова закрыл глаза. Все вернулось – он снова здесь, в этой комнате, значит, опять задремал. Сейчас придет Кети и поможет ему сделать домашнее задание по математике. А потом они будут рисовать или Кети почитает ему вслух. Что они читают? «Робинзон Крузо». Как раз на самом интересном месте остановились. Кети хотела, чтобы Роберт сам дочитал, а он ответил, что ему больше нравится слушать. И голос ее нравится. Роберт закрыл глаза и тут же подскочил на кровати. Голова закружилась, и ему пришлось снова лечь. Вместо Кети он увидел перед собой того пожилого мужчину, которого Кети зачем-то называла своим мужем.

– Ничего, так бывает, – сказал тот ласково. – Вот, держи, съешь шоколадку. И носи с собой конфеты или кусок сахара. Чувствуешь, что плохо, съешь что-нибудь сладкое. Тебе нужна глюкоза. Может кровь носом идти. Не бойся. Ты растешь. Спортом занимаешься?

– В футбол играю, – промямлил Роберт.

– Это хорошо. Не бросай, – кивнул муж Кети.

– Что случилось?

– Тебе плохо стало. Лежи, не вставай пока. Вот чай. Выпей. – Муж Кети говорил так спокойно, уверенно, что ему хотелось подчиниться. Роберт стал пить чай. – Я к тебе еще приду.

Муж Кети ушел. Роберт выпил чай, доел шоколадку и не знал, чем еще себя занять. Он снова попытался встать, и ему это удалось, но он боялся ослушаться этого мужчину, который велел ему лежать и отдыхать. Роберт стал открывать ящики тумбочки и нашел несколько своих детских поделок. В нижнем ящике лежало фото Кети с Серго. Роберт забрал его себе, засунув за пояс брюк. Как и фотографию Кети на пляже в купальнике. Он нашел флакон с ее любимыми духами, пустой, лишь с флером аромата, и тоже решил забрать себе на память. Он до конца выдвинул нижний ящик и смотрел на те вещи, которые сохранила Кети. Две ракушки – на одной было написано фломастером Кети, на другой – Серго. В дырочки Кети протянула нитки, сделав кулон. Роберт взял оба кулона, связал их и повесил на шею под рубашку. Он продолжал исследовать внутренности тумбочки, хотя прекрасно знал, что не имеет на это права и это неприлично. Миллион раз у него была возможность открыть эти ящики, но Роберт знал, что в этой тумбочке Кети хранит личные вещи. Она ему полностью доверяла, и ему и в голову не приходило посмотреть, что Кети так бережет, что для нее важно, какие воспоминания она сложила в этой тумбочке.

Что с ним произошло? Что заставило открыть ящики и, говоря откровенно, украсть фотографии, ракушки и пустой флакон? Роберт не знал, но совесть в тот момент его точно не мучила. Отчего-то он решил, что имеет на это полное право. Во втором ящике нашлась игольница, сшитая Кети на уроке труда еще в младшей школе, – Роберт тоже положил ее в карман. Там же, в коробочке, он наткнулся на кольцо и вспомнил, что видел его на пальце Кети. Это кольцо подарил ей Серго. Она его носила до замужества. Сняла перед отъездом. Роберт решил, что и это кольцо может забрать. Ведь Кети не взяла его в свою новую жизнь. А в первом ящике он нашел игрушку, с которой Кети никогда не расставалась. Спала с ней, даже на экзамены носила, на удачу. Медведь. Облезлый, выцветший, с потерянным глазом. Кети считала его талисманом. Роберт взял этого медведя, спрятав под брючный ремень. Этого медведя Кети подарил Серго, когда они еще были детьми.

Когда Роберт спустился вниз, комната опустела. Он подошел к столу, чтобы взять кусок пирога, и увидел, что на диване лежит сын Кети. Ему устроили бордюр из подушек. Малыш кряхтел, боролся с пеленками. Роберт подошел, достал медведя и покрутил над ребенком. Тот затих и начал улыбаться. Роберт оставил игрушку рядом с сыном Кети.

В комнату вбежала Кети. Роберт думал, что она кинется к сыну, возьмет его на руки. Но Кети обняла Роберта и крепко прижала к себе.

– Что у тебя там? – Кети резко отстранилась. Роберт понял, что не имеет права врать, и показал то, что взял из тумбочки.

– Я хочу это себе. Можно? – спросил он. – На память. Ты не взяла с собой. Тебе не нужно? Я сохраню. Вдруг тетя Ника ремонт захочет? Тогда пропасть может. Медведя я Георгию положил. Смотри, ему нравится. – Роберт лепетал, не зная, как Кети отреагирует на то, что он залез в ее вещи да еще и пытался их украсть.

Он из последних сил старался не смотреть на Кети. Но когда поднял голову, увидел, что она плачет.

– Прости меня. Я не хотел. – Роберт испугался, что Кети плачет от горя. Из-за того, что он так поступил. Ему хотелось оправдаться, но он не знал, как. – Зачем ты оставила медведя? Он же твой талисман. А фотографию с Серго я никому не покажу, не волнуйся. Никто не узнает. Ты такая на ней красивая. Хочешь, я выброшу эти ракушки? Кети, не плачь. Прости меня. Хочешь, я все положу в твою тумбочку?

Роберт видел, что его слова не успокаивают, а расстраивают Кети еще больше – она плакала.

– Можно я себе только кольцо оставлю? Как память о Серго? Ты ведь его больше не носишь. А я буду носить. Как память о тебе и брате, – сделал еще одну попытку оправдаться Роберт.

– Как ты думаешь, у Серго все хорошо? – спросила вдруг Кети.

– Не знаю. Но он точно жив. Мама говорила, что она бы почувствовала, если бы Серго умер. Так было с Зурабом и моим папой. Мама чувствовала, что они скоро умрут. Она мне рассказывала, что сон видела, в котором Зураб к ней пришел и попросил еды ему в дорогу приготовить. И мама во сне всю ночь у плиты стояла. То же самое с папой было. Мама сон увидела. Только папа просил нож его любимый отнести поточить. И гранаты купить, чтобы он почистил – на сок. А про Серго она сон не видела. Значит, он жив.

– Я скучаю по нему. Каждый день, – призналась Кети.

– Я тоже скучаю. По тебе. Каждый день. Я тебя люблю, – прошептал Роберт.

Он не знал, что бы произошло дальше, но в комнату зашел муж Кети. Он обнял ее и увел на террасу. Роберт постоял немного в комнате, пододвинул подушки на диване, дал палец сыну Кети, за который тот опять схватился. Потом в комнате опять появились женщины – накрывали столы, перемывали посуду в ожидании новых гостей. Роберта снова оттеснили к двери. Он вышел, и его никто не остановил.

Роберт пошел домой. Лег в кровать, не раздеваясь, и сразу же уснул. Утром он спросил у матери, не знает ли она, где Серго.

– Твой брат пропал без вести, – резко ответила мать и положила перед Робертом справку, в которой так и значилось – «пропал без вести».



Следующие годы Роберт помнил с трудом – они превратились в один бесконечный тусклый день. Он учился, не прилагая особых усилий. Репутация лучшего ученика школы давно работала на него. Учителя по привычке ставили ему пятерки. Интерес к учебе у Роберта давно пропал. Кети больше не приезжала. Один раз тетя Ника ездила к дочери и, вернувшись, пришла к ним сообщить, что там все хорошо. Но Роберт не поверил тете Нике. Не было в ее глазах и голосе радости.

Тетя Ника сдавала. Она вдруг резко постарела, стала жаловаться на боли в спине, ногах. Роберт после школы забегал к ней – приносил хлеб, молоко, овощи. Нинель тоже плохо себя чувствовала. Иногда по нескольку дней не вставала с кровати, доходила только до туалета и снова ложилась. Не разрешала Роберту даже занавески раздвинуть. И не позволяла вызвать врача.

– Не хочу. Лучше я умру. В этой кровати. Я устала жить. Мне давно пора на небеса, хотя я заслуживаю гнить в гробу. Пусть меня черви съедят за все, что я сделала и не сделала, – твердила Нинель.

Роберт мыл полы в своем доме, подметал двор, бежал к тете Нике и убирал там. После школы он забегал к Бэле на вокзал, ел хинкали, которые она для него готовила, и забирал еду для тети Ники и матери – обе вообще перестали готовить. Но если тетя Ника болела физически, жалуясь на нестерпимо ноющее тело, то Нинель была больна душевно. Тетя Ника не могла встать, потому что любой шаг причинял ей дикую боль, Нинель же не хотела вставать, не имея на то желания.

– Что там Нинель? – спрашивала тетя Ника.

– Ждет, когда за ней придет смерть, – отвечал Роберт.

– Это она за Серго себя простить не может. И за Зураба тоже, – вздыхала тетя Ника.

– Что там Ника? – спрашивала у Роберта мать, когда тот уговаривал ее пересесть в кресло, чтобы перестелить постель.

– Плохо. Совсем ходить не может, – отвечал Роберт.

– Это она из-за Кети страдает. Если бы Кети здесь была, Ника бы бегала. А так – куда ей бежать? Ради кого? Вот ноги ей и отказывают, – вздыхала Нинель.

Для тети Ники Роберт все-таки вызвал врача. Ее положили в больницу. Диагностировали рак легких. Последняя стадия. Врачи давали тете Нике жить месяц, максимум два.

– У нее же ноги болели, колени, спина, руки, – не понимал Роберт, когда пришел в больницу проведать тетю Нику.

– Так бывает, – пожал плечами врач.