Институт фавориток

Небольшое помещение, заставленное старой мебелью, пустыми рамами, какими-то коробками, тюками…

— Что это? — Я изумленно рассматриваю вещи, которые кто-то когда-то забыл вынести из дворца. А может, просто поленился.

— Обычный хламовник. Кладовка. — Атиус пожимает плечами, пробирается к одной стене и отодвигает в сторону полотно, свисающее откуда-то сверху. — Иди сюда, — зовет, приглушая голос, после того как заглядывает в маленькое светлое отверстие.

Похоже, мы за кем-то подсматривать будем.

Несколько секунд я все же медлю, не решаясь к нему присоединиться. Во-первых, оказываться в опасной близости от альбиноса мне не хочется. Да, я по-прежнему не чувствую к нему симпатии, но риск все равно остается. Одно дело касания рук или то, что он меня нес, когда я без сознания была, — это практически безопасно, и совсем иное, если ему сейчас придет в голову воспользоваться ситуацией и меня приобнять. А я прекрасно помню, что имеются у мужчины физиологические потребности…

Во-вторых, меня учили, что у каждого империанина есть право на тайну личной жизни, и вот такие «наблюдения» — это крайне неэтичный поступок. За который можно и наказание схлопотать, если тот, за кем следишь, не давал тебе права на это.

— Нам не нужно разрешение, не волнуйся, — словно прочитав мои мысли, торопит принц. — Это не частные покои, а главная гостиная. Она считается общественным местом. Мы с моей старшей сестрой, будучи детьми, здесь часто прятались и наблюдали, как нас ищут.

Мое любопытство вкупе с притихшей щепетильностью все же побеждают. Заглянув в маленькое смотровое окошечко (а здесь их действительно несколько), я вижу сидящую на толстом ворсистом ковре светловолосую женщину в бежевом платье, которая занимается с маленькой беленькой малышкой полугода от роду. Улыбается, протягивая ей игрушки, помогает сесть, когда та заваливается на пол, берет на руки и успокаивает, если девчушка хнычет. Рядом с ними расположилась еще одна альбиносочка в платье бирюзового цвета. Опираясь на высокий удобный подспинник, она просматривает информацию на вильюрере.

Первая — жена короля. Вторая — его фаворитка. А девочка…

— Моя младшая сестра, дочка Родизы, — шепотом объясняет Атиус. — Как видишь, жена и фаворитка прекрасно ладят.

Вижу. Это трудно не заметить. Орлея возится с девочкой так, словно это ее собственная дочь, а фаворитка, отыскав нечто занимательное среди иллюстраций, которые рассматривает, показывает изображение королеве. Обе женщины смеются, перебрасываются краткими фразами и возвращаются к прежним занятиям.

— До свадьбы отец не имел привязки к Родизе. Да и мама, насколько я знаю, не была для него смыслом всей жизни. Все это пришло позже. И семейное счастье тоже, — продолжает убеждать меня цессянин. — У нас с тобой ситуация мало чем отличается. Все зависит от того, как именно намерены себя вести те, кто будет взаимодействовать. Если изначально они готовы идти на компромисс и принимать друг друга на равных, так и будет. Это невозможно регулировать законами или запретами.

Ответить ему я не успеваю.

— А где Атиус? — раздается приглушенный, но вполне различимый женский голос. — Все еще выгуливает девочек?

— Видимо, так, — отвечает ей чуть более высокий, звонкий.

Вновь приникнув к окошку, я вижу, как Родиза заглядывает в планнер и откладывает его в сторону. Опускается с сиденья на пол, оказываясь рядом с Орлеей, спускает с плеча платье, освобождая грудь, и забирает дочку из рук королевы.

— Полагаешь, наследница со всей ответственностью подошла к вопросу выбора или все же пытается выиграть время, затягивая процесс? — продолжает разговор та, наблюдая за кормлением и поглаживая светлые волосы вцепившейся в маму девчушки.

— Затягивает, — веско, со знанием дела отвечает Родиза. — Дэйль сказал, что у нее к Атиусу уже есть влечение, значит, девчонка, скорее всего, мечтает о танце с ним без жены. Наверняка жалеет, что согласилась на статус фаворитки, она же не в наших традициях воспитана.

— Будет давить на мальчика, — расстроенно вздыхает Орлея. — Неужели она такая же, как ее прабабка?! Сначала та до такой степени влюбила в себя моего тогда еще будущего мужа, что он ради нее готов был на что угодно! На Зогг за ней полетел, хотя мой отец и просил его этого не делать. Даже жениться на этой вертихвостке собирался, несмотря на то, что это лишило бы его возможности стать королем Цесса. А Лила его отвергла! Мало того, отказалась помочь ему избавиться от навязчивой тяги к ней, обрекла на долгие годы мучений и обвинила в домогательстве![2] Неслыханно! Нашего Дэйля, такого искреннего, деликатного!.. — Королева даже задыхается от возмущения и смахивает слезы, выступившие на глазах. — Еще и ипериане насмехались и унижали, пока он был в плену. А теперь ее правнучка будет изводить моего сына! Говорила я, не нужно связываться с этой семейкой! Но у мужчин свои планы. Родиза, за что мне такое наказание?!

— Это политика… — в тон ей сетует королевская фаворитка.

Атиус не дает мне дослушать разговор. Схватив за локоть, тянет в сторону, торопливо задергивая штору. Он уже на словах родительницы начал проявлять беспокойство, а теперь совсем разнервничался.

— Это ложь! — возмущаюсь я вовсе не бесцеремонному обращению, а тому, что услышала от его матери. — Такого не может быть! Лила не могла…

— Тише, Дейлина, тише!

Принц успокаивает меня, оттаскивая подальше от стены, голоса за которой теперь слышны лишь как невнятный гул. Наконец, когда мы оказываемся у двери, отпускает и, уперев ладони в покрытие, замирает напротив. В тесном пространстве меж его рук мне не слишком комфортно. Но как изменить положение, если любая попытка вырваться приведет к тому, что он меня банально обнимет?

К счастью, цессянин переходить к активным действиям не намерен. А может, просто видит доблестного пограничника, который, деловито высунув наружу мордочку и одну лапку, внимательно следит за происходящим. Потому Атиус не позволяет мне сбежать, по всей видимости намереваясь нивелировать впечатление от услышанного. Ведь он определенно не на этот эффект рассчитывал, когда привел меня сюда.

— Дейлина, мне жаль, что ты это услышала, — торопливо шепчет. — Понимаю, насколько для тебя шокирующе…

— Это неправда! — шиплю тихо в ответ, не желая прислушиваться к его доводам. — Да, мама не рассказывала мне подробности о жизни прабабушки, но я знаю точно — Лила была порядочной и честной девушкой. Она рисковала жизнью и ради своей любви осталась жить на чужой планете. Которую, кстати, именно цессяне пытались сначала захватить, а потом и завоевать. Разве не так?

— Так, — миролюбиво соглашается Атиус и тут же вновь переходит к давлению: — Но при чем тут война между Зоггом и Цессом? Мы же о личных отношениях моего отца и твоей прабабушки говорим. Ты сама посуди, раз тебе не рассказали всего — значит было что скрывать…

Я задыхаюсь от очередной волны возмущения, а принц немедленно извиняется:

— Прости. Не важно это. Для меня все, что было между нашими родственниками, не имеет значения. И если уж мой отец простил Лилу, забыв о нанесенном оскорблении, то уж я тем более не собираюсь переносить на тебя эту обиду. Прошлое пусть останется в прошлом. Наше будущее зависит только от нас.

И от мстительности твоей мамы! Которая, определенно в отместку своей сопернице, убедила тебя сделать меня, наследницу, всего лишь фавориткой. Девочкой для удовольствий, на вторых ролях! Как бы красиво ни смотрелась ваша тройственная семья, какими бы идеальными ни выглядели отношения — для меня они неприемлемы. И согласилась я только потому, что на тот момент это был мой единственный шанс избавиться от опеки дяди и вырваться на свободу. А это значит…

Это значит, что ни одну из тех мыслей, что рождались в моей голове, я Атиусу не открыла. Закрыла глаза, прижалась затылком к прохладной стене и ровно дышала, утихомиривая бушующие в душе эмоции.

Негромкий голос цессянина раздался не сразу. Наверняка он понял, что мне нужно время прийти в себя. И даже на шаг отступил, убрав руки.

— Дейлина?..

— Вы правы. — Я нахожу в себе силы улыбнуться и сделать вид, что приняла его позицию. А потом и вовсе меняю тему, чтобы больше к ней не возвращаться: — Сколько времени осталось до представления?



Сорок минут. Казалось бы, всего ничего. Однако за это время я успеваю так много!


Успокоиться окончательно. Отослать из комнат прислугу, которой тут даже больше чем нужно, просто в первый день в расстроенных чувствах я не успела этого заметить. Обменяться новостями и впечатлениями о претендентках с дожидающейся меня Файолой. Переодеться с ее помощью в свежее белоснежное платье. Принять решение завтра ультимативно заявить Атиусу, что не собираюсь ходить в этих бледных одеждах, и потребовать, чтобы портные все же учитывали мой вкус и делали наряды хоть немного ярче, раз уж меня вежливо, но настоятельно попросили не носить черные платья, чтобы не пугать ими местных обитателей. Пожурить припоздавшую, чуть встрепанную и раскрасневшуюся, но чрезвычайно довольную Луриту. Полюбоваться новой прической, которую она соорудила за считаные мгновения. Примерить и выбрать украшения, отдав предпочтение ожерелью с черными капельками ротонита. Пусть хоть они гармонируют с моими темными волосами, глазами и хвостиком шигузути, который по-прежнему выразительно висит на фоне светлого атласного корсажа. Впрочем, наверное, правильнее сказать не выразительно, а провокационно. Потому что все, кто меня встречает — в коридоре, на лестнице, в церемониальном зале, — в первую очередь обращают внимание и находят глазами именно этот необычный аксессуар.

Не знаю, рассказал ли Атиус о моем грозном охраннике, но цессяне ведут себя со мной предупредительно вежливо и держат дистанцию. А может, причина в ином — в том, кем именно я являюсь. Ведь гости с других планет демонстрируют не меньшее почтение и деликатность. Притом что к моему беловолосому спутнику той же степени уважения с их стороны я не замечаю. И это тоже объяснимо — сейчас он всего лишь принц, который лишь в будущем имеет возможность стать императором. Правда, практически стопроцентную возможность.

Увы, но надежды на наличие у фаворитки права освободиться от своего любовника не оправдались. Мои компаньонки, пока я занималась отбором невест, времени даром не теряли. Лурита в очередной раз вымотала Джаграса и фыркнула, что он не способен ее нормально удовлетворить. На что тот в сердцах язвительно бросил: «Какое счастье, что ты не можешь от меня отказаться», подтвердив прерогативу мужчины решать вопрос, быть или не быть девушке фавориткой после свадьбы. Файола весьма продуктивно вела допрос местного населения и выяснила, что моя угроза Атиусу — отказаться танцевать — для Цесса настоящий нонсенс и скандал. Лишь сам любовник имеет право отказаться от той, которая приняла подаренный им цветок. Сделать он это может официально задолго до свадебного танца с невестой (даже если ее еще и в помине нет), и перед танцем, и после него. Возможен также неофициальный отказ, когда мужчина танцует с избранницей в отсутствие фаворитки, не предупредив ту, что собирается жениться. Для него в этом нет ограничений.

В общем, я в очередной раз убедилась в справедливости слов моей мамы, которая, когда папа настаивал на своем, мотивируя тем, что он лучше знает, как правильно поступать, потрясенно закатывала глаза и стенала: «Этот мир создавался мужчинами и для мужчин!»

У папы на этот счет было совсем иное мнение, и с мамой он не соглашался: «Мужчина живет для того, чтобы оберегать свою женщину, заботиться о ней и об ее удовольствии. И если он стремится именно к этой цели, разве важен путь, который был выбран?»

«Важен! Потому что мужчина заботится о женщине так, как хочет он, а не как этого желает она!» — восклицала мама.

«Мужчина всегда пойдет навстречу и учтет мнение женщины, если оно не навредит ей самой», — мягко парировал папа.

Спорить с ним было бесполезно. К тому же стоило папе маму обнять, как вся ее решимость завоевать право единолично принимать решения и действовать, не получая его одобрения, стремительно угасала. Она его любила. И с радостью принимала все, что он готов был для нее сделать. А делал он ох как немало…

— Уверен, тебе понравится развлечение. Оно уникально. Нигде, кроме Цесса, ты такого не увидишь. — Голос Атиуса нарушает пусть и грустное, но все же обретенное мной душевное равновесие.

Вздрагиваю от неожиданности, сообразив: я настолько углубилась в воспоминания, что не заметила, как начался обещанный праздник. По главному церемониальному залу, который больше похож на огромную городскую площадь и даже располагается под открытым небом, перекатываются разноцветные живые волны. Девушки-цессянки, с головой закутанные в наряды из легких тканей, сидя на корточках, медитативно раскачиваются в ритме едва слышных гулких ударов.

Там… Тум… Там-тум… Тум-там… Тум-да-да-там…

Темп медленно ускоряется. Звук становится громче, отчетливей. Стремительно темнеющее небо покрывается мерцающими точками-звездами, а фигуры зрителей, расположившихся на ступенчатой конструкции, растворяются в темноте. Центральная часть площади остается расцвеченной и светлой — светится ткань, из которой сшиты наряды танцовщиц. Она флюоресцирует, тускнеет и вспыхивает снова, подчиняясь ритмичным звукам.

Дам… Та-дам… Та-ду-ду-дам… Ду-рум-дум-дам…

Это не музыка ипериан — переливчатая, глубокая, струящаяся, словно водный поток. Здесь звук совсем иной. Первобытный, грубый, рваный. Пробуждающий что-то древнее, дремлющее глубоко в душе, начинающее ворочаться и сердито ворчать, будто сетующее на то, что его разбудили.

Девушки по-прежнему раскачиваются, однако теперь двигаются не только их тела, но и руки. Они порхают, взмывая ввысь. Медленно опускаются, оставляя за собой причудливые световые дорожки. Переплетаются, вспыхивая в местах соприкосновений радужными переливами.

Рум-дум… Ту-дам-дум… Ту-да-дум-рум-рум-рум…

Темп быстрый, острый, похожий на стук камней, осыпающихся с уступа. Он заставляет танцовщиц вновь изменить рисунок танца. Сначала одна изящная фигурка вскакивает на ноги, продолжая изгибаться, подобно траве на ветру. Потом их оказывается две. Три… Еще немного, и все девушки приходят в движение.

Они не стоят на месте. Скользят между друг дружкой, увлекаемые безумным ритмом. Устремляются к центру площади, останавливаются, замирая в неподвижности, а оказавшись во власти очередного перестука, разбегаются разноцветными кольцевыми волнами. Теперь они медленно кружат на периферии, стараясь не привлекать к себе внимания, и служат лишь фоном для солистки-танцовщицы, которая осталась на открытом пространстве.

Ду-гамм-м… Ду-гамм-м… Ди-ди-ди-дамм-м…

Звук дробится, наполняется отголосками, эхом разносящимися над зрителями, завороженными зрелищем. Девушка, сбросив накидку с головы и удерживая ее в руках, перемещается по свободному участку. Ее босые ноги, по щиколотку скрытые длинной развевающейся юбкой, делают мелкие шаги, а я с изумлением не могу оторвать от цессянки взгляда, понимая, что она вовсе не альбиноска. Невысокая и не столь хрупкая, как другие белоснежные красавицы. С темными волосами, смуглой кожей и глазами, возможно, и светлее моих, но все равно…

— Лучшие танцовщицы — меланистки. — В голосе Атиуса, склонившегося к моему уху, слышны нотки пренебрежения. — Они отдаются танцу без раздумий и двигаются необычайно красиво. У других так не получается. Да и редко у кого встретишь столь непреодолимое желание танцевать. Разве только свадебный танец… Но он ведь завязан на физиологии. Это же совсем иное, верно?

Я, растерянно посмотрев на него, неуверенно киваю и вновь возвращаюсь взглядом к танцовщице. Для меня дико, о чем он говорит. Как это — нет желания? Да я уже давно готова последовать примеру девушки и соединиться с этим безудержным ритмом.

— Это обрядовый танец, — продолжает принц. — Полагают, что ему не меньше семи тысяч лет. Наши предки верили, что в этих движениях обретают связь с древними богами, которые сотворили первых цессян, а потом ушли. Они надеялись, что танец привлечет внимание создателей и те вернутся.

— Не вернулись? — заинтересовываюсь я.

— Нет, конечно. — Атиус снисходительно улыбается. — Их ведь и не было. Это же миф. В каждом новом поколении цессян тех, кто верит в создателей и готов разучивать сложные ритуальные движения, посвятив этому свою жизнь, становится все меньше.

Ну не знаю… Я бы с удовольствием это делала, хотя и не знаю ничего о богах. Просто ритм и танец так увлекают…

Ди-рам… Тум-дам… Ди-рам-рам-рам…

Звук то стихает, то нарастает, и девушка, покорная его модуляциям, плавно скользит, подпрыгивает, падает, поднимается…

Мне безумно хочется быть сейчас на ее месте. Я ловлю себя на том, что мое тело реагирует, отзываясь не только эмоционально. Оно покачивается в унисон с движениями других танцовщиц, которые по-прежнему остаются на периферии, словно не решаясь встать и обрести свободу.

И я не выдерживаю. Забыв обо всем, ничего не замечая вокруг, послушная лишь манящим ударам, отталкиваюсь от сиденья, чтобы спуститься по ступенькам. Радужный строй вскочивших на ноги девушек расступается и исчезает за спиной. Впереди лишь вибрирующий воздух, ночное небо, световые всполохи и прохлада рельефного покрытия под босыми ступнями.

Шаг танцовщицы мне навстречу. Протянутые руки, по ладоням которых я скольжу легким касанием пальцев. Задорная улыбка и приглашающий взгляд. «Верь только тому, что чувствуешь. Слушай лишь то, что внутри тебя», — шепчут ее губы.

Взмах рук. Круговорот движений. Легкость тела, обретающего невесомость. И звезды, ставшие такими близкими…

Ритмичный перестук смолкает, а в наступившей тишине я отчетливо слышу:

— Смелая малышка.

Замираю, пытаясь понять, что происходит. Взгляд ищет танцовщицу, а находит ступившего на освещенное пространство темноволосого мужчину, который останавливается напротив и с любопытством меня рассматривает. Обнаженный торс, свободного покроя светлые брюки на широком поясе, украшенном вышивкой. Короткая стрижка, заинтересованный взгляд карих глаз…

Я беззвучно ахаю, узнав в мужчине зоггианина. Неужели кто-то из них тоже прилетел на Цесс? Но ведь они никогда не покидают своей планеты! Не могут жить без океана. Невероятно…

Не успеваю прийти в себя, как ему отвечает еще один мужской голос:

— Забавная.