Исчезновение Стефани Мейлер
Часть 58 из 110 Информация о книге
Так было все следующие годы. Что бы ни происходило в нью-йоркской суете, какие бы бытовые трудности нас ни поджидали, городок Орфеа излечивал все. Синтия нашла место в Нью-Джерси, в часе езды на поезде. Каждый день она по три часа тряслась в общественном транспорте, путалась в ежедневниках и календариках, водила малышку в ясли, потом в школу, бегала за продуктами, ходила на бесконечные собрания, устраивала все и везде, на работе, дома, с утра до вечера и с вечера до утра. Мы едва общались, порой и вовсе не виделись. Но раз в году наступал восстановительный цикл: как только мы приезжали в Орфеа, все дрязги, все непонимание, весь стресс и беготня исчезали как по волшебству. Город дарил нам катарсис. Воздух здесь казался чище, небо голубее, жизнь спокойнее. Дети у хозяйки пансиона были уже взрослые, она отлично ладила с Дакотой и, если у нас возникало желание сходить на фестивальные спектакли, охотно сидела с ней. После отпуска мы всегда возвращались в Нью-Йорк счастливые, отдохнувшие, безмятежные. Готовые снова нестись вскачь по жизни. * * * Я никогда не отличался особым честолюбием и, не будь Синтии и Дакоты, вряд ли поднялся бы по служебной лестнице. Но, возвращаясь из года в год в Орфеа и чувствуя, как там хорошо, я захотел давать им больше. У меня возникло желание иметь что-то получше маленького семейного пансиона, проводить в Хэмптонах не неделю в году, а больше. Я не хотел, чтобы Синтия по три часа моталась в общественном транспорте, едва сводя концы с концами, хотел, чтобы Дакота училась в частной школе и получила самое лучшее образование. Именно ради них я стал работать как вол, следить за вакансиями, требовать повышения жалованья. Ради них я согласился уйти из эфира на более ответственные посты, не приносившие удовлетворения, зато приносившие больше денег. Я стал двигаться вверх, хватаясь за любые возможности, приходил в кабинет первым и уходил последним. За три года я из директора радиостанции сделался руководителем департамента по производству телесериалов всех каналов холдинга. Зарплата моя удвоилась, потом утроилась, и качество нашей жизни возросло соответственно. Синтия смогла уйти с работы и заниматься Дакотой, еще совсем маленькой. Часть времени она на общественных началах работала в театре. Наш отпуск в Орфеа стал длиннее: сперва мы проводили там три недели, потом целый месяц, потом все лето, снимали каждый раз все более шикарный дом; сперва домработница приходила раз в неделю, потом два раза, потом каждый день, убирала, заправляла постели, готовила еду и подбирала с пола все, что мы набросали. Жизнь была прекрасна. Лишь одно отличало ее от моей мечты: во времена недельного отпуска в пансионе я полностью отключался от работы. Новые полномочия не позволяли отлучаться больше чем на несколько дней подряд: пока Синтия с Дакотой два месяца валялись у бассейна, не ведая ни забот, ни хлопот, мне приходилось регулярно ездить в Нью-Йорк, улаживать текущие дела и разбираться с бумагами. Синтия огорчалась, что я не могу побыть с ними подольше, но все равно все шло хорошо. На что нам было жаловаться? Мое восхождение продолжалось. Может, даже помимо моей воли, не знаю. Жалованье, и без того астрономическое, росло как на дрожжах, а с ним и нагрузка. Медиахолдинги перекупали и поглощали друг друга, образуя всемогущие концерны. Каждый раз, оказываясь в очередном большом кабинете стеклянного небоскреба, я мог оценить свой профессиональный рост по размерам кабинета и высоте этажа. Я поднимался все выше, и жалованье поднималось вслед за мной. Я получал в десять, в сто раз больше. За десять лет я превратился из директора маленькой радиостанции в генерального директора “Канала 14”, самого популярного и самого рентабельного в стране. Я управлял им с последнего, 53-го этажа стеклянной башни и получал 9 миллионов долларов в год, включая бонусы. То есть 750 тысяч долларов в месяц. Я зарабатывал гораздо больше денег, чем мог потратить за всю жизнь. Я смог дать Синтии и Дакоте все, что хотел. Одежду от лучших брендов, спортивные машины, сказочную квартиру, частную школу, волшебный отдых. Пусть себе злится неприветливая нью-йоркская зима: мы летели частным самолетом на недельку в Сен-Бартелеми зарядиться и поправить здоровье. А в Орфеа я построил за немыслимые деньги дом нашей мечты, на берегу океана, и окрестил его “Райский сад”, повесив кованую табличку на воротах. Все стало легко и просто. До невероятия. Но за все приходилось платить, и не только деньгами: от меня требовалось еще больше вкладываться в работу. Чем больше я хотел дать своим обожаемым женщинам, тем больше должен был отдавать “Каналу 14” – времени, энергии, внимания. Синтия с Дакотой проводили все лето и все теплые выходные в нашем доме в Хэмптонах. Я приезжал к ним так часто, как только мог. Я устроил себе там кабинет, откуда мог заниматься текущими делами и даже устраивать конференции по телефону. Но чем легче становилась наша жизнь, тем ощутимее она усложнялась. Сильвия хотела, чтобы я больше времени уделял ей и семье, а не думал все время о работе, но без моей работы у нас не было бы и дома. Змея кусала себя за хвост. Наш отпуск превращался в череду упреков и сцен: – Зачем все это, если ты приезжаешь и запираешься у себя в кабинете? – Но мы же вместе… – Нет, Джерри, ты здесь, но тебя нет. И на пляже то же самое, и в ресторане. Иногда, уходя на пробежку, я добегал до домика, где когда-то был семейный пансион. Теперь хозяйка умерла, и он был заколочен. Я смотрел на милый дощатый домик и мечтал о нашем прежнем отдыхе, таком скромном, коротком, но таком чудесном. Мне бы так хотелось вернуться в то время. Но как – я не знал. Если вы меня спросите, я скажу, что все это сделал ради жены и дочери. Если вы спросите Синтию или Дакоту, они ответят, что все это я сделал ради себя, ради своего эго, ради своей одержимости работой. Но какая разница, кто виноват; важно, что со временем магия Орфеа действовать перестала. Наша любовь, наша семья больше здесь не возрождались, не становились крепче. Наоборот, отдых в Орфеа вносил еще больший разлад. А потом все рухнуло. Весной 2013 года произошли события, из-за которых нам пришлось продать дом в Орфеа. Джесси Розенберг Вторник, 15 июля 2014 года 11 дней до открытия фестиваля Объявление, обнаруженное в газете университета Нотр-Дам, не позволило нам найти человека, который его поместил. У сотрудницы редакции, отвечавшей за рекламу, не было о нем никаких сведений: объявление было зарегистрировано в приемной и оплачено наличными. Абсолютная загадка. Зато сотрудница нашла в архиве то же объявление, данное ровно год назад. И еще год назад. Оно появлялось в каждом осеннем выпуске. – Что такое особенное происходит осенью? – спросил я. – Самый популярный выпуск, все возвращаются с каникул, – объяснила сотрудница. У Дерека возникла гипотеза: осенью появляются новые студенты, а значит, потенциальные кандидаты, способные написать столь желанную для заказчика книгу. – На его месте, – заявил Дерек, – я бы не ограничивался одним изданием, давал бы объявление и в другие газеты. Мы позвонили в редакции еще нескольких изданий, выходивших на филфаках нью-йоркских университетов, и проверили это предположение. Оказалось, что аналогичное объявление появлялось в каждом осеннем номере уже много лет. Но тот, кто его давал, не оставил никаких следов. Мы знали про него только то, что это был мужчина, что он находился в 1994 году в Орфеа, что он обладал информацией, позволяющей считать Тенненбаума невиновным в убийстве, что он полагал ситуацию весьма серьезной и хотел изложить ее в книге, но не мог написать эту книгу сам. Последнее было самым странным. Дерек стал размышлять вслух: – Кто хотел бы писать, но не может писать? До такой степени, что безуспешно ищет кого-нибудь вместо себя и годами дает объявления в студенческие издания? Анна написала черным фломастером на магнитной доске фразу, достойную загадки фиванского сфинкса: Я хочу писать, но не могу писать. Кто я? За неимением лучшего нам оставалось снова копаться в статьях “Орфеа кроникл”; мы прошерстили уже большую их часть, но без особого успеха. Вдруг Дерек завозился и обвел красным абзац в одной из статей. Вид у него был недоверчивый, и нам стало интересно. – Нашел что-то? – спросила Анна. – Послушайте-ка, – произнес он с сомнением в голосе, держа в руках ксерокопию. – Статья вышла в “Орфеа кроникл” 2 августа 1994 года. И в ней написано: “Источник в полиции сообщает, что в деле появился третий свидетель. Его показания могут оказаться решающими для полиции, которая на данный момент не обладает почти никакими сведениями”. – Это еще что такое? – удивился я. – Третий свидетель? У нас было два свидетеля, жители квартала. – А то я сам не знаю, Джесси. – Дерек, казалось, был удивлен не меньше. Анна немедленно связалась с Майклом Бердом. Про свидетеля он ничего не знал, но напомнил, что с момента убийства прошло всего три дня и по городу ходили самые невероятные слухи. Спросить у автора публикации, к сожалению, уже невозможно, он умер десять лет назад, но Майкл уточнил, что “источник в полиции” – это наверняка шеф Гулливер, который всегда любил болтать языком. Гулливера на месте не было. Вернувшись, он зашел к нам в кабинет Анны. Я объяснил, что мы обнаружили упоминание третьего свидетеля, и он тут же назвал его имя: – А, это Марти Коннорс. Он тогда работал на заправке возле Пенфилд-кресент. – Почему мы о нем ни разу не слышали? – Потому что мы проверили его свидетельство, это ерунда. – Мы бы предпочли судить сами, – заметил я. – Знаете, тогда таких свидетелей были десятки. Мы все досконально проверяли, прежде чем передавать вам. Люди звонили бог знает с какими пустяками: ощущали чье-то присутствие, слышали странный шум, видели летающую тарелку. Всякие такие глупости. Приходилось сильно фильтровать, иначе мы бы вас завалили с головой. Но работали мы со всей тщательностью. – Не сомневаюсь. Вы его сами допрашивали? – Нет. Забыл, кто именно. Уже на пороге кабинета Гулливер вдруг остановился и произнес: – Однорукий. Мы втроем уставились на него. – Вы о чем, шеф? – спросил я. – У вас тут на доске написано: “Хочу писать, но не могу писать. Кто я?” Ответ: однорукий. – Спасибо, шеф. Мы позвонили на заправку, про которую говорил Гулливер. Она была на месте. И, на наше счастье, Марти Коннорс по-прежнему там работал, как и двадцать лет назад. – Марти – ночной заправщик, – сообщила нам служащая, снявшая трубку. – Он выходит на смену в двадцать три ноль-ноль. – А сегодня вечером он работает? – Да. Если хотите, я могу ему передать, что вы звонили. – Нет, спасибо большое. Я сам заеду. * * * Тот, кому нужно попасть из Манхэттена в Хэмптоны как можно быстрее, летит по воздуху. С вертолетной площадки на южной оконечности острова можно добраться из Нью-Йорка в любой город Лонг-Айленда за двадцать минут. Джерри Райс сидел в машине на парковке аэродрома Орфеа и ждал. Из задумчивости его вывел мощный рев мотора. Задрав голову, он увидел приближающийся вертолет и вышел из машины. Вертолет сел на бетонную площадку в нескольких десятках метров от него. Когда мотор отключился и лопасти замерли, боковая дверца открылась, и оттуда появилась Синтия, а за ней их адвокат Бенджамин Графф. Они направились к сетке, отделявшей площадку от парковки, и Синтия, рыдая, бросилась в объятия мужа.