Искусство легких касаний

— Да, может быть. Я ведь этого слова на бумаге никогда не видела. Слышала только.

— А как работалось при Брежневе?

— Ой, плохо. Стыдно вспоминать. Передовицы к тому времени окончательно в дерьмо превратились… Какой там внутренний свет — даже понять трудно было, о чем пишут. Но я плохие оценки ставить уже боялась, потому что другое время было на дворе. Ставила обычно «восемь» или «девять», а мне в обмен зарплату и паек. Все всё понимали, вопросов не было.

— А при Горбачеве?

— При Горбачеве, кстати, на ферме опять быков завели. Уже на коммерческой основе. И передовицы опять интересно читать стало. Снова вера появилась, свежесть какая-то в воздухе… Правда, ненадолго. Я одно с другим никогда не соотносила, но действительно занятно…

«Ноофреска, — записывает вечером Голгофский в своем дневнике. — Так на родине академика Вернадского называли химеру».





***


Здесь Голгофский берет паузу в своем расследовании, чтобы обобщить уже собранную информацию и сделать некоторые выводы.

Главная мысль Голгофского следующая: химеры, по сути, и были главным инструментом, которым направлялось развитие человечества. С конца Средневековья этим занимались тайные оккультные ордена — а затем, где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, а может быть и раньше, они слились со структурами, которые позднее стали называть «спецслужбами».

Первое массовое боевое применение химер произошло в начале двадцатого века — и оказалось чудовищно эффективным. Сейчас никто уже не в силах понять, из-за чего на самом деле случилась Первая мировая война: с нашей сегодняшней точки зрения, рвануло практически на ровном месте. Но нам кажется так потому, что тогдашних химер наш умственный взор уже не различает — они давно испарились. Видны только длинные ряды могильных камней.

После великой войны — омерзительный пожар русской революции и гражданской бойни. С этими двумя событиями автору все более-менее ясно:

«Кто не верит в победу сознательных смелых рабочих… Ja-ja, Herr Ludendorff. No shit, captain Pinelack».



Подобные примитивные суждения К. П. Голгофского мы даже не комментируем.

Но дальше ясность идет на убыль.

Как работали фабрики химер в тридцатых и сороковых, мы одновременно знаем и не знаем, пишет Голгофский. Знаем, потому что тогдашние химеры надежно отпечатались в культуре — достаточно посмотреть пару черно-белых фильмов, пролистать несколько газетных передовиц или прочитать пожелтевший от времени «передовой роман».

Но как проходили ритуалы и кем они совершались по обе стороны от великого раскола культур, мы вряд ли в силах сегодня восстановить. Следы подобного рода уничтожают с особым тщанием. Мы можем, однако, сказать наверняка, что в двадцатом веке, точно так же как и в конце восемнадцатого, люди в Европе вернулись к древней практике человеческих жертвоприношений.

И здесь Голгофского становится жутко читать, потому что соглашаться с ним не хочется совсем. Но мы все-таки дадим ему слово:

«Многие погибшие в двадцатом веке — крестьяне бывшей Российской империи, узники нацистских лагерей, страдальцы ГУЛАГа, жертвы Рынкомора и так далее — были принесены в жертву Разуму…

«Именно так: человек прикладывал к реальности передовые теории своего времени, и Разум требовал от него действий в соответствии с ними. Разум говорил, что счастье человечества совсем рядом, если решить вопрос с… (подставить нужное). И тот же Разум призывал не бояться социальной хирургии…

«Это уже потом, ретроспективно, подобные практики объявят злом. А тогда это было трудным добром, на котором стоял самый надежный из штампов: «Утверждаю. Разум». В этом смысле Германия сороковых мало чем отличалась от России тридцатых или девяностых. Различались только конкретные технологии умерщвления людей — и медийно-культурная подтанцовка…»



Сомнительный вывод. Были и некоторые другие отличия, но не станем ввязываться в спор. Важно другое — здесь в книге Голгофского кончается ретроспектива, и возникает естественный вопрос: а как обстоят дела сейчас?

Голгофский переходит к исследованию современности, понимая, что один неверный шаг может стоить ему жизни. Нам остается только рукоплескать его мужеству.

Кто и где готовит химер для внутреннего потребления — и в нашем Отечестве, и на Западе — Голгофский, естественно, не может определить дедуктивно (он только вспоминает предложенную Бонье расшифровку выражения «corporate media» — «телесные СМИ»). Зато примерно ясны механизмы и техники. А сам продукт мы пробуем ежедневно: химеры различного рода проплывают перед нашим внутренним взором с утра до вечера, да и весь наш психический скелет, если честно, состоит главным образом из них.

Опираясь на уже понятое, можно попытаться представить себе современную фабрику боевых химер. Видимо, это некое большое предприятие, маскирующееся под животноводческий комплекс. Там же — несколько гуманитарных корпусов, загримированных под какой-нибудь НИИ или газетную редакцию. Вряд ли мы далеко ушли от абхазской схемы: зачем изобретать новый велосипед, если отлично ездит старый.

Несомненно, это режимный объект — за проволоку никого не пустят. Может быть, таких комплексов несколько в разных местах. Конкретный адрес не особо важен. Гораздо интереснее другое…

«В восемнадцатом веке, — пишет Голгофский, — пожар Французской революции был далеким заревом, пугавшим европейских монархов. В Германии или Испании о парижских погромах узнавали с серьезным опозданием, а понимали случившееся и того позже. В Россию французская зараза добралась, по существу, только в обозе Наполеона. Мировые культуры, конечно, сообщались друг с другом и в те времена — но свет новых идей годами летел через пустоту, разделявшую народы… Почти то же можно сказать о девятнадцатом и даже двадцатом веках, просто скорость сообщения культур увеличивалась. Но в наше время возник новый феномен — глобальная культура, опирающаяся на мгновенно действующий интернет. И это, конечно, открыло перед посвященными в таинства химер совсем другие возможности и перспективы…

«Ничего нового в изготовлении разрушительных химер для атаки других культур и народов нет: лекала русских революций любовно выпиливали в Берлине, Цюрихе и Лондоне, а про недавние события мы даже не говорим…

«Но, как сказали бы военные, механизм доставки и развертывания химер прежде был сложен и замысловат: пломбированные вагоны, завербованные секретари ЦК, неполживое художественное слово и прочий громоздкий реквизит. В двадцать первом веке гибридная война уже не нуждается в подобных костылях».



Тема, которую поднимает Голгофский в этой части своей книги, гиперактуальна. Речь идет о вмешательстве России в политические и культурные процессы свободных рыночных демократий.

Мы все, конечно, слышали эти инвективы. И склонны в глубине души им верить. Что бы ни утверждали казенные пропагандисты, трудно поверить, что столько дыма может подняться совсем без огня, и западное медийно-разведывательное сообщество выдвинуло эти обвинения против России без всяких оснований.

С другой стороны, десяток-другой твиттер-ботов, агитирующих против Киллари, поддельные фейсбучные группы, сеющие рознь среди негров в Тампе (Флорида), боевые мемы калибра «не дрочи, а то не сможешь обнять Иисуса», уверения английской пенсионерки, что ее лично увлек в пучину Брекзита переодетый путинский повар, и т. д. — все это звучит занятно, но не слишком серьезно. Сомнения в достоверности западного нарратива посещали в ночной тишине не только ватника Голгофского, но и самых упертых либералов, к которым относит себя и автор этих строк.

Складывается чувство, что Запад знает что-то важное и роковое о вредоносной российской активности — но вынужден прибегать к иносказаниям и намекам, поскольку не может назвать все вещи своими именами: общественность для этого не созрела.


Голгофский совершает здесь своего рода leap of faith[12] — он предполагает, что спецслужбы пытаются утаить использование боевых химер, с помощью которых в двадцать первом веке ведется гибридная война. Этой работой, вероятнее всего, и был занят генерал Изюмин. Такое предположение настолько гладко вытекает из имеющихся предпосылок и фактов, что сразу кажется убедительным. Но доказательств пока нет.

Голгофскому нужен информатор. Он долго соображает, как его найти — и здесь его мысли принимают, прямо скажем, антисоциальный и даже антигосударственный характер.

Начинается своего рода штирлициана — анализ «информации к размышлению».

«Допустим, — рассуждает Голгофский, — существует секретная лаборатория или фабрика, где производят боевые химеры. Ею, скорее всего, и командовал Изюмин. Может быть, таких лабораторий несколько. Что-то вроде НИИ специнформации под Сухуми, только в экспортном варианте. Некоторые служащие, наверное, не будут даже догадываться, чем именно занимается их контора… вот как Альбина Марковна. Но будет и группа посвященных в тайны производства химер…»



Пока все логично.

«Кто-то из этих офицеров, вполне может склониться к измене. Такое вообще свойственно спецслужбистам — у них это что-то вроде профессионального насморка. Допустим, в недрах изюминской спецлаборатории вызрел предатель, желающий передать информацию англичанам… Да, конечно, англичанам — кому же еще? Как он будет действовать? Где искать контакт?»



Разумеется, спецслужбы контролируют не только перемещения, но и электронные коммуникации своих сотрудников. Но за всем ведь не уследишь.

По мысли Голгофского, будущий предатель и высматривающий его офицер английской разведки (радостная готовность, с которой Голгофский примеряет на себя эту роль, заставила бы психоаналитика задуматься) станут вести себя нестандартно — и искать контакта в серой зоне. Как говорят летчики, под радаром.

Но где?

Голгофский думает две недели. Он мысленно перевоплощается в офицера спецслужб, желающего тайно предложить свои услуги партнерам Родины: читает по вечерам либеральную прессу (список мы опускаем) и ездит на такси по так называемым «московским либеральным гадюшникам» (тоже опускаем) — чтобы, как он смутно поясняет, «один резонанс повлек за собой другой».

Возможно, Голгофский на этих страницах просто троллит либерального читателя, расправляя свои подбитые ватой плечи. Не будем обращать внимания, друзья. Тем более что, если судить по этим спискам, автор мог серьезно сэкономить на нервах и такси, просто посидев пару деньков в приемной ФСБ.

«Через две недели, буквально пропитавшись миазмами двуличия, я стал наконец мыслить в нужном тембре. Dark web? Вряд ли, за этим подпространством интернета следят очень тщательно и серьезно, там все на виду. Социальные сети? Вот это уже ближе, хотя тоже маловероятно — их теперь внимательно сканируют и у нас, и у партнеров. Нужен какой-то ресурс, про который все знают, но как бы забыли… Нечто такое, о чем серьезный человек, и в частности контрразведчик, просто не подумает. Предатель и вражеская разведка телепатически найдут друг друга именно там…»



Решение приходит к Голгофскому во сне. Он просыпается, уже зная, что делать.

За окном похожее на восковой шар солнце; мир морозен и свеж. Голгофский садится за компьютер, заходит на двач, ныряет глубоко в трансгендерные пространства и вешает на ветку для уточек следующий пост:





КТО ИЩИТ СИС!


Нравится фапать, представляя себя на месте тян? Переодевания тебе доставляют? Прыгаешь на резиновом фаллосе под гипновидео и сисситренеры, одевшись в женское? Хочешь продать интересные фотки, чертежики и схемки? Просто поговорить? Много знаешь про ноо&фрески? Тогда милости прошу к нашему шалашу! Здесь рады всем сис.

адрис: [email protected]



Голгофский признается, что сам такого не придумал бы никогда — он просто передирает оригинальные посты с трансгендерных веток. Слово «ноофрески» на всякий случай закамуфлировано от сетевых роботов ФСБ и ГРУ. Адрес на «Яндексе» тоже не случаен.

«Сначала, — пишет Голгофский, — я заготовил ящик на gmail.com — но вовремя сообразил, что английская разведка никогда не допустит такого дилетантского легкомыслия…»



Расчет прост: SIS (secret intelligence service) — официальное название МИ-6. Одновременно это крайне многозначный термин в области, как выражается наш автор, «transgender cutting edge». «No pun intended»[13], добавляет он в скобках, чтобы обратить внимание читателя на этот самый pun; спасибо, кэп, но мы легко обошлись бы без подобного юмора вообще. Голгофского на наших глазах уже изобличили в мизогинии; правильно говорят в народе, что от мизогинии до трансофобии один шаг.

Нам интересно другое. Почему, спросим мы у автора, предатель придет именно сюда?

«Я настолько пропитался к этому моменту изменой, — объясняет Голгофский, — что буквально сочился ею, и инстинктом ощущал координаты той склизкой подворотни духа, куда падший российский офицер приползет продавать секреты Родины… Логика здесь мало помогла бы. Но чутье не обмануло».



Голгофскому начинает поступать почта самого разнообразного свойства. Пишут трогательные русские мальчики, немного изменившиеся со времен Достоевского — одни ищут гайдов по траппованию, другие задаются великими вопросами про пропавший член матери и «objet petite a»[14], третьи — совсем простые души — пытаются понять, почему у других кунов на фотках яйца красные, а у них нет.

Чтобы читатель лучше ощутил текстуру «Искусства Легких Касаний», покажем механизм типичной для Голгофского трансгрессии. Упомянув про «objet petite a», он, видимо, вспоминает читанного в юности Лакана и уносится в длинное отступление про «пронизывающее русскую культуру мещанское стремление «выставиться в Париже»: от Дягилева, от Вознесенского и Евтушенко с этим «выставить бы Филонова, так, чтоб ахнул Париж» в доперестроечной «Правде» — до Хржановского, олигархов и нынешнего Минкульта, готового финансировать эти либидозные импульсы за счет русских налогов.

Это, по мысли Голгофского, и есть «фундаментальнейшая мотивация всего российского искусства и обслуживающей его куртуазной бюрократии» — и когда идешь на московскую выставку или спектакль, то во всех этих инсталляциях, картинах, мизансценах и пр. видишь, в сущности, именно эту энергию…

«Прибили яйца к паркету, виляют жопой на сцене. О чем это? Да вот об этом самом. Лучше бы просто мазали блевоту по стенам, было бы не так гадко. Но в том-то и дело, что мазать ее будут не просто, а в тех же видах…

«Вот это и есть «objet petite п» нашего художника. Вот почему передовое российское искусство — почти всегда такое провинциальное мещанское говно, каким бы международным авангардом оно ни прикидывалось: в самом своем сердце оно старается не решить что-то вечное и важное, а «выставиться в Париже», точно так же, как российский олигарх мечтает не полететь на Марс, а выехать на IPO в Лондон. В пупочной чакре всего здешнего совриска и «русского богатого» мерцает вот это «petite п», оно просвечивает сквозь любые вуали, и в каждом сосуде «прекрасного и утонченного» неизбежно будет булькать эта эссенция, трансформирующая в тухлые помои и все остальное…

«И ладно бы искусство, скажет тут русский человек с хорошей генетической памятью, но ведь те же самые люди уже триста лет работают у нас то царями, то вождями. Вот почему, Ваня, тебя с такой пугающей регулярностью возят умирать на европейских фронтах, когда там колонии делят, а в остальное время даже и пускают туда не особо… Только, как было сказано, на танке. Мерси боку. В следующий раз осмотримся повнимательней…»